Эта старая деревянная дача в Болшево, как будто пригнувшаяся под натиском кирпичных коттеджей, напоминает соловья среди павлинов. Чудом уцелевший осколок ушедшей эпохи, дом, где писатель, искусствовед Сергей Николаевич Дурылин провел последние, самые счастливые 18 лет жизни.

Сергей Дурылин - личность загадочная, многие значительные факты его биографии обросли домыслами и слухами. Ходя с экскурсией по комнатам маленькой дачи, я пытаюсь распутать клубок противоречивых фактов. Путаница начинается с самой даты рождения, которая в разных документах выглядит по-разному. В трудовой книжке стоит 1871 год, в поздних публикациях -1881, на могильном памятнике - 1877 год. Нынешние исследователи настаивают на четвертом варианте - 14 сентября 1886 года.

Впрочем, главное нам все-таки известно доподлинно. Мы знаем, что Сергей Николаевич Дурылин закончил Московский Археологический институт, читал курс церковного искусства на Богословских курсах, работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры под руководством о. Павла Флоренского, был членом Московского философско-религиозного общества. В 1920 г. сщмч. Архиепископом Феодором (Поздеевским) рукоположен во иерея с обетом безбрачия. Служил сначала в Никольском храме на Маросейке, где в то время настоятелем был св. праведный Алексий Мечев.

В 1921 г. отец Сергий перешел служить в Боголюбскую часовню у Варварских ворот.

С 1922 года в жизни Дурылина начинаются аресты и ссылки, а в биографии возникают белые пятна. Не многие помнят сегодня о Дурылине-искусствоведе, литературоведе, театральном критике, писателе, авторе биографии Нестерова в серии ЖЗЛ или мемуаров «В своем углу».

Зато у многих на слуху, что Дурылин отрекся от сана. «Да, есть такое предание, - кивает экскурсовод и научный сотрудник музея Татьяна Николаевна Резвых. - Когда во время первого ареста друзья Дурылина обратились к Луначарскому с просьбой о ходатайстве, тот якобы согласился, но поставил условие - пусть Сергей Николаевич снимет с себя рясу. Но никаких документальных свидетельств этого не сохранилось. А это очень странно. Такое событие, как «отречение попа от сана», большевики непременно подняли бы на щит своей антирелигиозной пропаганды. Дурылин никогда бы не отрекся от сана, не таких убеждений был этот человек. Но ясно, что после ареста он не служил ни в одном храме.».

В одной из ссылок происходит еще одно загадочное событие - женитьба Дурылина на Ирине Алексеевне Комиссаровой. «Они познакомились на приходе в Кленниках, - говорит Татьяна Николаевна. - В гражданскую войну Ирина опекала Сергея Николаевича. Он же был типичный кабинетный ученый, совершенно не приспособленный к жизни. А она, женщина из народа, умела раздобыть пропитание и наладить быт в самых сложных условиях».

Ирина Алексеевна была чадом отца Алексея Мечева. Есть предание, что отец Алексей благословил Ирину ехать за Дурылиным в ссылку, сказав: «Поезжайте, он без вас пропадет». «Он бы действительно пропал, - добавляет Татьяна Николаевна. - У него было больное сердце и вообще очень слабое здоровье».

Ирина сопровождала Сергея Николаевича во всех четырех ссылках, а в 1933 году они зарегистрировали гражданский брак. При этом еще одно семейное предание гласит, что Ирина Комиссарова была тайной монахиней. Зачем же нужна была регистрация брака? В музее уверены, что женитьба была фиктивной. Сделано это было для того, чтобы иметь возможность после ссылки прописаться в Москве у сестры Ирины Алексеевны. Кроме того, из-за житейской неприспособленности Сергея Николаевича Ирина была вынуждена от его имени вести все дела с издательствами и редакциями журналов, где он печатался, а для этого был необходим статус жены.

В 1936 году Дурылин получил дачный участок в Болшево и жизнь, наконец, вошла в спокойное русло. Но и этот период жизни полон загадок.

«Дачу проектировал Щусев, но я не сомневаюсь, что и Сергей Николаевич приложил руку к проекту, - продолжает делиться гипотезами Татьяна Николаевна. - Посмотрите, дача в плане - настоящая трехнефная базилика. Застекленная терраса спланирована как алтарная апсида, и даже сориентирована на восток. Нет, конечно, на террасе не служили, но Сергей Николаевич мыслил символически и даже облику своего дома придал глубокий символический смысл.» Кстати, сам дом построен из остатков разрушенного Страстного монастыря, находившегося на нынешней Пушкинской площади, на том самом месте, где теперь - памятник Пушкину.

Кто только не бывал в этом доме! Святослав Рихтер, Борис Пастернак, актеры Игорь Ильинский и Василий Качалов, Роберт Фальк, сын отца Сергия Булгакова художник Федор Булгаков. Пастернак писал о Дурылине: «Это он переманил меня из музыки в литературу…».

В книге для гостей сохранилась запись Михаила Нестерова: «Здесь в Болшеве я жил всегда прекрасно, окруженный заботой и любовью дорогих мне людей: Сергея Николаевича и Ирины Алексеевны Дурылиных. Спасибо за все, за все…» Дружба Нестерова с Дурылиным длилась тридцать лет, вплоть до самой смерти художника.

В одной из комнат на мольберте - копия картины Нестерова «Тяжелая дума». Это портрет Дурылина. Специально для этого портрета Сергей Николаевич по просьбе Нестерова достал из шкафа рясу, которую, следуя ультиматуму Луначарского, не надевал со времен того самого первого ареста.
Впрочем, судя по всему, этот запрет все-таки соблюдался лишь на публику. Вполне вероятно, что Сергей Николаевич в Болшево служил Литургию.

«Узнали мы об этом так, - рассказывает Татьяна Николаевна. - К нам приехала директор библиотеки иностранной литературы Екатерина Юрьевна Гениева. Мы начали ей показывать дом, картины на стенах, дошли до рисунка детской головки. Вот, говорим, портрет неизвестного ребенка. А Екатерина Юрьевна: «Почему неизвестного? Это я!»

Затем зашла в комнату, где раньше была ванная, и вдруг воскликнула: «Я помню эту комнату! Здесь меня причащали!» Ей тогда было лет пять. Можно ли полагаться на воспоминания столь раннего детства? Не знаю. Но сама Екатерина Юрьевна уверена, что ничего не путает и Дурылин действительно служил в ванной комнате. Есть свидетельства и о том, что в доме хранился антиминс, зашитый в занавеску. Тут совсем рядом есть церковь, но Сергей Николаевич туда никогда не ходил. Говорят, именно потому, что сам служил дома, но только для очень узкого круга друзей».

Экскурсия заканчивается, и меня приглашают выпить чаю. На кухне тепло и уютно, наверное, так же, как и шестьдесят лет назад. За окном добродушно брешут две музейные дворняги, у стола на полу котенок играет с орехом. Кошка Анфиса прыгает ко мне на колени и сворачивается клубочком. Под громкое мурлыканье меня поят чаем с вареньем, кормят домашними пирогами, расспрашивают о том - о сем. «Вы всех посетителей поите чаем?» - спрашиваю я сотрудников музея.

«Да, всех, кто пожелает: летом на террасе, в холодной время - на кухне.» - «За дополнительную плату?» - «Нет, что вы! Кто хочет, жертвует «котишкам на молочишко». А так чаепитие совершенно бесплатное».

Я уезжаю с чувством, что отлично провела день на даче у хороших знакомых. Увожу с собой в памяти запах прелых листьев, вкус смородинового варенья, вид на сад из окон террасы-апсиды, полки, уставленные книгами, стены, увешанные рисунками. И еще - приглашение приезжать в гости. Дурылин был именно таким - гостеприимным, отзывчивым и теплым человеком. И это уже не предание, это факт, многнократно подтвержденный самыми разными документами.

Именины Сергея Николаевича Дурылина празднуются 8 октября, на прп. Сергия Радонежского. Музей отмечает их днем открытых дверей, приглашая всех желающих на бесплатные экскурсии с 11.00 до 18.00. В обычные дни билет в музей стоит 30р., льготный - 15р.

Картина на мольберте - копия портрета С.Н.Дурылина «Тяжелая дума» кисти М.В.Нестерова. Оригинал хранится в Церковно-археологическом кабинете МДАиС. Копия выполнена Федором Булгаковым, сыном протоиерея Сергия Булгакова.

Директор музея Геннадий Васильевич Лебедев

Коридор

Нестеровская комната

После экскурсии гостей музея поят чаем: осенью на кухне, а летом на террасе

Карандашный портрет директора Библиотеки иностранной литературы Екатерины Гениевой в детстве

Дурылин, Сергей Николаевич

Дурылин Сергей Николаевич (14 (26) сентября (18860926 ) , Москва , - 14 декабря , Болшево) - педагог, богослов, литературовед и поэт (псевдонимы: Сергей Северный, Р.Артем, Библиофил, М.Васильев, С. Д., И.Комиссаров, Н.Кутанов, В.Никитин, Д.Николаев, С.Николаев, Д.Николаев-Дурылин, Н.Сергеев, М.Раевский, С.Раевский, Сергей Раевский).

Учился в IV Московской мужской гимназии, ушел из VI класса гимназии (декабрь 1903 года), поводом для ухода из гимназии послужило несогласие с господствующей системой образования. В 1903 г. - познакомился с Н. Н. Гусевым, секретарем толстовского издательства «Посредник». С 1904 года - сотрудник этого издательства, автор журналов «Свободное воспитание » (1907-1913) (с 1907 года - секретарь редакции); «Маяк» (1909-1913), «Весы» (1909), «Русская мысль », «Известия археологического общества изучения русского Севера» (1913), «Известия общества изучения Олонецкой губернии» (1913); альманаха «Труды и дни» (1913); газет «Новая Земля» (1910, 1912), «Русские Ведомости » (1910-1913) и ряда других печатных изданий.

Занимается частной педагогической деятельностью, среди его учеников Борис Пастернак , Игорь Ильинский , С 1906 по 1917 год совершил ряд поездок по русскому Северу Олонецкая губ., Архангельск, Соловецкий монастырь, Кандалакша, Лапландия, Кемь, берега Норвегии, Пудож, Петрозаводск, старообрядческим местам Заволжья (1913-1915) и Калужской губернии (г. Боровск, 1915). Причина этих путешествий была не только археолого-этнографической. Поездки Дурылина вполне вписываются в общую традицию интеллигентских «духовных путешествий» и интереса к расколу. В период с 1910 по 1914 год - является студентом (слушателем) Московского Археологического института, тема выпускной работы - иконография св. Софии.

В 1911-1913 годах регулярно посещал ритмический кружок Андрея Белого при издательстве «Мусагет ».

Осенью 1912 года стал секретарем Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева (МРФО), остался им вплоть до его закрытия. Последнее заседание общества состоялось 3 июня 1918 года. Статьи и исследования этого периода представляют собой опубликованные тексты докладов в МРФО: «Судьба Лермонтова» (1914); «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» (1916); «Россия и Лермонтов. К изучению религиозных истоков русской поэзии» (1916) № 2-3; О религиозном творчестве Н. С. Лескова (1916, опубликованная часть доклада 1913 года на заседании МРФО).

В 1913 году в издательстве символистов - «Мусагет» была опубликована его книга «Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства», в которой впервые использовал образ «незримого града Китежа» как подлинного основания русской духовной культуры. В этом же, 1913 году, в книгоиздательстве «Путь» выходит еще одна книга на китежскую тему - «Церковь Невидимого Града. Сказание о граде-Китеже».

С 1915 года Д. - личный знакомый и корреспондент (в 1918-1919 гг.) оптинского старца Анатолия (Потапова). Был рукоположен в священники в марте 1920 года и служил в Церкви Николая Чудотворца в Клённиках , под руководством о. Алексея Мечёва (Св. праведного Алексея Московского). В 1921 году перешел настоятелем в Боголюбскую часовню (ныне разрушена) у Варварских ворот Китайгородской стены. 20 июня 1922 года последовал арест Дурылина с последующей высылкой в Челябинск, где до 1924 года Дурылин заведовал археологическим отделом Челябинского музея. Существует версия о сложении Дурылиным священнического сана, но документального подтверждения этому в архивах Патриархии РПЦ не обнаружено.

Летом 1916 года в «Богословском вестнике» о. Павла Флоренского была опубликована работа Дурылина «Начальник тишины», в которой впервые звучит тема Оптиной пустыни как реального воплощении «Града Незримого».

В брошюре Дурылина - «Репин и Гаршин» (М., 1926) и др. - изучение биографии, литературной жизни. В статье «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» («Труды и дни», VIII, 1916) дано исследование стиха Лермонтова с точки зрения теории Андрея Белого. Более ранние работы Дурылина: «Вагнер и Россия» (М., 1913), «Судьба Лермонтова» («Русская мысль», 1914, X) и др. написаны в духе идеалистической философии символизма. Большой интерес представляет работа Дурылина «Из семейной хроники Гоголя» , содержащая эпистолярный материал, ярко характеризующий поместное хозяйство 30-х гг. (см. рецензию В. Переверзева в «Печати и революции», 1929, кн. IV).

С 1924 года - возвращение в Москву, работа внештатным сотрудником ГАХНа по «социологическому отделению» и домашним учителем в Москве и Мураново, в 1927 году - ссылка в Томск, в 1930 - переезд в Киржач, затем, в 1933 - возвращение в Москву и новый арест. Был освобожден стараниями жены Ирины Комиссаровой, гражданский брак зарегистрирован в 1933 г. в Киржаче.

С 1936 по 1954 год живет в Болшево (ныне район города Королёв), становится известен как искусствовед и литературовед (с 1938 года - сотрудник ИМЛИ, с 1944 - доктор филологических наук, с 1945 - профессор, зав. кафедрой Истории русского театра ГИТИСа), автор многочисленных работ по истории литературы и театра (наиболее известные: «„Герой нашего времени“ М. Ю. Лермонтова» (1940); «Нестеров-портретист» (1948), «А. Н. Островский. Очерк жизни и творчества» (1949), «М. Н. Ермолова (1893-1928). Очерк жизни и творчества». Однако сфера его подлинных интересов не ограничивалась официально признанным. Именно в Болшеве Дурылин продолжал и систематизировал свои исследования о Н. С. Лескове, К. Н. Леонтьеве, В. В. Розанове, ранних славянофилах; богословские труды, прозаические сочинения, стихи разных лет.

С 1924 г. в челябинской ссылке, Дурылин начинает вести записи «В своем углу», последняя, тетрадь «Углов» была завершена в 1939 году, в Болшеве, однако работа над корпусом текста в 1500 страниц продолжалась вплоть до 1941 года. С этим циклом логически и хронологически связан другой - «В родном углу», над которым Дурылин работал вплоть до самой смерти.

В 1943 году получает степень доктора филологических наук. С 1945 года становится профессором ГИТИс

За исследования в области русской классической драматургии, сценической истории пьес, изучение проблем актёрского творчества. Награждён орденом Трудового Красного Знамени и медалями.

Дурылин Сергей Николаевич (1877–1954) – религиозный мыслитель, писатель, искусствовед. Уроженец Киева, из мещан. Окончил Московский археологический институт (1914). Начал печататься в 1906. Выступал как поэт, беллетрист. Сотрудничал в издательстве «Посредник» (с 1904).

Начиная с 1906, Сергей Дурылин совершил несколько поездок по Русскому Северу и старообрядческому Заволжью. Это дало ему, в частности, материал для искусствоведческих и этнографических очерков «Древнерусская иконопись и Олонецкий край» (Петрозаводск, 1913), «За полуночным солнцем» (Москва, 1913), «Кандалакшский “вавилон”» (Москва, 1914), «Под северным небом» (Москва, 1915). К началу 1910-х он погрузился в «изучение народного аспекта Православия», прежде всего - легенды о Китеже, и написал книгу «Церковь невидимого Града: Сказание о граде Китеже» (Москва, 1914). В созвучии с нашей «прикладной эсхатологией», Сергей Николаевич Дурылин утверждал «невещественный град Церкви» как верховный символ русского народного религиозного сознания, и отстаивал свою правоту ссылками на фольклор, в том числе и записанный им самим на озере Светлояр.

В 1913 Сергей Дурылин создал издательство «Лирика», был его идейным вдохновителем. На это время приходится основная часть его стихов, в большинстве тогда неопубликованных. В них очевидна опора на поэзию «калик перехожих» и духовные стихи, они правоверны.

Был секретарем религиозного общества им. Владимира Соловьева в Москве. Рукоположен в 1920. Служил в храме свт. Николая в Кленниках в 1920–1921. В 1922 арестован по обвинению в занятии «скрытой антисоветской агитацией», сослан в Хиву на 2 года; по решению того же органа выслан в Челябинскую губернию. Повторно арестован в 1927 г., выслан в Сибирь сроком на 3 года. Занимался историей литературы, театра, автор биографии М. В. Нестерова. Профессор, доктор филологических наук.

(По материалам интернет-источников).

Вл. Гончаров, Вл. Нехотин.

Отказывался ли о. Сергий Дурылин от духовного сана?!

Насколько ясен, можно сказать - классически прозрачен, образ С. Н. Дурылина-театроведа, настолько же темны и загадочны многие из моментов его личной и отчасти творческой биографии (скажем, почти все, связанное с весьма плодотворной деятельностью Дурылина-этнографа). Это касается не только двух его ссылок 1920-х годов (обстоятельства которых как раз и раскрываются в публикуемых ниже документах из Центрального архива Федеральной службы безопасности и фонда Политического Красного Креста в Государственном архиве РФ), но и происхождения его матери (во вполне авторитетной энциклопедии почему-то причисленной к никогда не существовавшему "древнему княжескому роду Кутановых"; сам Дурылин считал ее отцом одного из князей Дашковых) и даже года и места рождения самого Дурылина. Традиционно считается, что он прибавил себе в возрасте почти девять лет (1877 год рождения вместо подлинной даты 14 (26) сентября 1886) еще в 1900-х, когда зарабатывал на жизнь частными уроками и хотел выглядеть солиднее в глазах родителей своих учеников. Похоже, эта странная путаница в датах нисколько не заботила не только самого Дурылина, но и его следователей, а в документах ОГПУ она только усиливается. Так, в протоколе допроса в ГПУ (1922) годом рождения назван 1881, местом рождения - Москва; в анкете арестованного (стандартный компонент так называемого "архивно-следственного дела") и в анкете Политического Красного Креста фигурирует дата 20 сентября 1877 г., место рождения - также Москва; в копии трудовой книжки годом рождения и вовсе назван 1871, а местом рождения - Киев (упоминаемый в этом качестве и в некоторых других документах Дурылина).

Следователей практически не интересовала и бурная активность Дурылина в 1910-е годы - периода его участия в символистском и постсимволистском движении и занятий религиозно-философской публицистикой (книги "Церковь невидимого Града. Сказание о граде Китеже", "Град Софии. Царьград и Святая София в русском народном религиозном сознании" и т.п.). Упомянем, кстати, об аналогичном дореволюционном опыте таких высокопоставленных чекистов, как печатавшийся в околосимволистских альманахах и лично ознакомленный с делом Дурылина В. Р. Менжинский (с 1926 г. - председатель ОГПУ) или Витольд Ашмарин, который в 1921-1924 гг. возглавлял ИНФО (аналитическую службу Лубянки), на досуге читал Игнатия Лойолу в оригинале и куда более известен как секретарь издательства московских символистов "Мусагет" (где сотрудничал и Дурылин). Не менее характерно, что знакомство с Розановым станет достойным упоминания в материалах следствия (иначе говоря, обстоятельством отягчающим) лишь к 1927 году, когда начнут все заметнее меняться и политический климат в стране, и лубянские кадры.

Зато тот отрезок жизни Дурылина, который можно условно назвать "между Святой Софией и орденом Трудового Красного Знамени" (который он получит в 1949 году в знак признания своих многочисленных заслуг на лоне театроведения, - не здесь их перечислять), отражен в архивно-следственном деле достаточно подробно. Помимо прочего, документы опровергают и многочисленные легенды вокруг этого отрезка дурылинской биографии. Так, в деле и сопутствующих документах даже не упоминается имя А.В. Щусева, которого биографы Дурылина (возможно, с его собственных слов или со слов его домашних) называют одним из главных ходатаев за арестованного. Это не значит, что таковое ходатайство вовсе не имело места. Более того, документы аналогичного жанра за подписью Щусева (касающиеся других арестованных) не только существуют, но и опубликованы (см.: "Просим освободить из тюремного заключения…": Письма в защиту репрессированных/Сост. В. А. Гончаров, В.В. Нехотин. М., 1998). Но если Щусев и хлопотал за Дурылина, то никакого хода эти хлопоты не получили и ни к чему в данном случае не привели.

Явно преувеличивалась прежде и роль в этом деле А.В. Луначарского (равно как и его объективные возможности наркома просвещения), хотя тот и делал для арестованного все, что мог. Наконец, в материалах дела нет даже намеков на существование некоего ультиматума (будто бы поставленного тем же Луначарским): Дурылина освободят, если только он "снимет рясу". Более того, публикаторам неизвестно вообще никаких документальных свидетельств того, что Дурылин когда-либо снимал с себя сан священника, не говоря уже о публичном провозглашении подобного факта (хотя по стандартной "пиаровской", выражаясь современным языком, логике подобная акция имела бы смысл лишь в том случае, когда о ней было бы широко объявлено - и какой профессиональный пропагандист 1920-х стал бы держать подобную информацию под спудом). (В ходатайстве Е. В. Оловяшниковой Д. И. Курскому говориться что "С.Н. Дурылин согласен дать подписку, что он никогда не будет приходским священником", "он не может быть приходским священником и по состоянию своего здоровья, по своим склонностям" и "арест его дал ему нужный предлог, чтобы отказаться от деятельности приходского священника, что он и сделал по отношению к избравшему его приходу в Кадашевском пер.". Т. е. речь идет об отказе от приходского служения, а не от сана вообще.)

Как представляется, все было гораздо прозаичнее. Поясним, что согласно нормам церковного права в священники обычно рукополагается либо уже женатый (первым браком) мужчина, либо монах. Поставление в этот сан холостого и при этом не связанного монашескими обетами (так называемого "целибатника") в русской церкви стало практиковаться очень поздно (хотя к нашим дням и довольно широко). В случае последующего вступления "целибатника" в брак он, по наиболее "либеральным" толкованиям подобного казуса церковными канонистами, не исключается из состава клира и, строго говоря, сохраняет за собой сан священника, однако уже не имеет права служить литургию, но только "церковные служения, отправлению которых не препятствует второбрачие". Именно таков и был случай Дурылина.

Рукоположенный в сан священника в 1920 году (по устным свидетельствам, 2 марта; фигурирующий в некоторых справочниках "1917 год" решительно недостоверен), Дурылин, как лаконично сообщает справка ГПУ, "служил в различных церквах г. Москвы". В первый же год своего священства он знакомится - в славном на всю страну "мечовском" храме Николы в Клениках в Москве (ныне храм вновь действует, а его тогдашний настоятель о. Алексей Мечов причислен к лику святых) - с Ириной Алексеевной Комиссаровой, своей будущей женой и многолетней хранительницей знаменитого дурылинского дома в Болшево. Ко времени челябинской ссылки они уже были фактическими супругами, так что напоминанием о сане Дурылина остался лишь его портрет в рясе кисти М.В. Нестерова (подчеркнем - обычно датируемый временем уже после первой ссылки Дурылина, так что никакого "снятия сана" Нестеров, человек искренне и глубоко религиозный, не видит).

Как далее сообщается в справке, Дурылин "с сентября 1921 года исполнял должность настоятеля часовни Боголюбской иконы Божией Матери у Варварских ворот. Незадолго до ареста был избран настоятелем в приход церкви Воскресения Христова в Кадашевском переулке, но по состоянию здоровья в должность не вступил. Арестован 11 июля 1922 года, помещен во Внутреннюю тюрьму ГПУ. 27 июля 1922 года Дурылину предъявлено обвинение в том, что, "служа при церкви-часовне Боголюбской занимался скрытой антисоветской агитацией-деятельностью". 8 августа Дурылина переводят с Лубянки в не менее известную тюрьму во Владимире.

На основании заключения Секретного отдела 25 ноября 1922 года Комиссия НКВД по административным высылкам (поясним, что в эти годы НКВД не имел ничего общего с чекистским ведомством), заслушав доклад Е.А. Тучкова, постановила выслать Дурылина в Хиву сроком на два года. Однако благодаря ходатайствам (в частности ходатайству, подписанному Б. Б. Красиным, А. И. Цветаевой, П. С. Коганом и поддержанному А. В. Луначарским) 15 декабря 1922 года Комиссия НКВД по административным высылкам пересмотрела свое прежнее решение и постановила выслать Дурылина в Челябинскую губернию, разрешив ему выезд за свой счет. В начале января 1923 года Дурылин прибыл в Челябинск, где занимался "научной работой по первобытной культуре при Губмузее" и до 1924 года заведовал археологическим отделом Челябинского музея.

По этому, первому своему делу Дурылин был посмертно реабилитирован в 1998 году.

В поисках русской сокровенности

История Россия и русского народа с поверхности кажется малопривлекательной, потому что на первый план выходит "чудище обло, озорно, стозевно и лаяй" над несчастливым городом Глуповым, хотя вдруг сверкают в этой унылости ярчайшие подвиги-свершения и проступает великий Третий Рим на просторах Heartland-Евразии. Если же вникнуть в русскую душу (она и породила наш простор), то почувствуем какую-то тайну, неразгаданность. И мы стремимся проникнуть сквозь коросту чудовищности русского сущего к чистоте богоносности русского бытия. И открываем своё родное самое святое, ради которого готовы принести себя в жертву.

Таково постижение России в судьбе литературоведа, искусствоведа, театрального критика, краеведа, богослова, священника и оригинального мыслителя Сергея Николаевича Дурылина (14 .09.1886 - 14.12. 1954 http://www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=4141), о котором мы поговорим в четверг 9 ноября 2006 года в Доме-библиотеке Алексея Федоровича Лосева по адресу Старый Арбат 33 - в связи со 120-летием со дня его рождения и 70-летием его Мемориального Дома-Музея в Болшево.

Сергей Николаевич Дурылин окончил Московский археологический институт (1914). Начал печататься в 1906. Выступал как поэт, беллетрист (повесть "В школьной тюрьме", 1906). Сотрудничал в издательстве "Посредник" (с 1904).

Начиная с 1906, Сергей Дурылин совершил несколько поездок по Русскому Северу и старообрядческому Заволжью. Это дало ему, в частности, материал для искусствоведческих и этнографических очерков "Древнерусская иконопись и Олонецкий край" (Петрозаводск, 1913), "За полуночным солнцем" (Москва, 1913), "Кандалакшский "вавилон"" (Москва, 1914), "Под северным небом" (Москва, 1915). К началу 1910-х он погрузился в "изучение народного аспекта Православия", прежде всего - легенды о Китеже, и написал книгу "Церковь невидимого Града: Сказание о граде Китеже" (Москва, 1914). В созвучии с нашей "прикладной эсхатологией", Сергей Николаевич Дурылин утверждал "невещественный град Церкви" как верховный символ русского народного религиозного сознания, и отстаивал свою правоту ссылками на фольклор, в том числе и записанный им самим на озере Светлояр.

В 1913 Сергей Дурылин создал издательство "Лирика", был его идейным вдохновителем. На это время приходится основная часть его стихов, в большинстве тогда неопубликованных. В них очевидна опора на поэзию "калик перехожих" и духовные стихи, они правоверны:

Я не сеявший семени пахарь,

Я не сжавший до вечера жнец,

И сплету я из черного праха ль

Оправданий небесных венец?

С начала первой мировой войны Дурылин занимает твердую православно-патриотическую позицию, сближается с неославянофилами. В лекции "Лик России. Великая война и русское призвание" (Москва, 1916), с чтением которой он выступает в 1914-1916 в Москве, Костроме, Рыбинске и других городах, - война оправдывается провиденциальным предназначением России сберечь Православие, освободить славян и армян от гнета Австрии и Турции. В книге "Град Софии: Царьград и Святая София в русском народном религиозном сознании" (Москва, 1915) Сергей Дурылин говорит о "нашем единственном, но безмерном праве" на Константинополь, обусловленном почитанием Софии Премудрости Божией со времен Древней Руси.

Тема нашего семинара в четверг - "Идея "незримого града" в русской истории идей

(памяти С.Н. Дурылина)". "Поиски Руси невидимой, - писал в 1915 Вячеслав Иванов, - сокровенного на Руси Божьего Града, церкви неявленной, либо слагаемой избранными незримыми строителями из незримого им самим камня на Святой Горе, либо таимой в недрах земных, на дне ли светлого озера, в серединных ли дебрях, на окраинах ли русской земли, не то за Араратом, не то за другими высокими горами, - эти поиски издавна на Руси деялись и деются, и многих странников взманили на дальние пути, других же на труднейшее звали, не пространственное, но духовное паломничество. Так святая Русь, становясь предметом умного зрения, как в бытийственной тайне сущая, являлась созерцателям этой тайны чистым заданием, всецело противоположным наличному, данному состоянию русского мира".

"Не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем" [не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего] - эта цитата из Послания апостола Павла (Послание к Евреям 13:14), равно как и убежденность в том, что "видимое временно, а невидимое вечно" (Второе Послание к Коринфянам 4:18) за последнее десятилетие практически стала символом и синонимом русской философии Серебряного века.

Феномен Сергея Николаевича Дурылина - писателя, поэта, философа и богослова - еще только подлежит описанию и интерпретации. Известны вехи его жизни, отражаюшие различные стороны его дарования - он и литературовед и театровед, и профессор ГИТИС, и биограф М.В. Нестерова. Он проделал путь "от святой Софии к ордену Трудового Красного знамени". Эти грани, если брать их врозь - не проясняют, а, скорее, маскируют, скрывают своеобразие таланта Сергея Дурылина. Тема "Града" - это его тема; ему одному из первых удалось показать ее связь с традицией.

Семинар «Русская философия (традиция и современность)».

Заседание семинара посвящено проблеме «Незримого/Невидимого града» в русской истории идей и приурочено к 120-летию со дня рождения С.Н. Дурылина и 70-летию его болшевского Дома. «Поиски Руси невидимой, – писал в 1915 г. Вяч. Иванов, – сокровенного на Руси Божьего Града, церкви неявленной, либо слагаемой избранными незримыми строителями из незримого им самим камня на Святой Горе, либо таимой в недрах земных, на дне ли светлого озера, в серединных ли дебрях, на окраинах ли русской земли, не то за Араратом, не то за другими высокими горами, – эти поиски издавна на Руси деялись и деются, и многих странников взманили на дальние пути, других же на труднейшее звали, не пространственное, но духовное паломничество. Так, святая Русь, становясь предметом умного зрения, как в бытийственной тайне сущая, являлась созерцателям этой тайны чистым заданием, всецело противположным наличному, данному состоянию русского мира». «Не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем» [не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего] – эта цитата из Послания ап. Павла (Евр. 13.14), равно как и убежденность в том, что «видимое временно, а невидимое вечно» (2 Кор. 4. 18) за последнее десятилетие практически стала символом и синонимом русской философии Серебряного века.

Феномен С.Н. Дурылина – писателя, поэта, философа и богослова – еще только подлежит описанию и интерпретации. Известные стороны дарования – литературовед и театровед, профессор ГИТИС, биограф М.В. Нестерова, проделавший путь «от св. Софии к ордену Трудового Красного знамени» – не проясняют, а, скорее, маскируют, скрывают своеобразие его таланта. Тема «Града» – это его тема; ему одному из первых удалось показать ее связь с традицией. В рамках настоящего заседания предлагается почтить память мыслителя, обратившись к проблеме, которая глубоко его волновала.

Краткое изложение докладов: 1. В выступлении И.А. Едошиной ставился вопрос об антиномичности позиции С.Н. Дурылина с его неприятием формализма Церкви видимой, исторической и признанием Церкви невидимой как лона сокровенного смысла веры. Здесь он смыкался с известной критикой христианства у В.В. Розанова. 2. Б.В. Межуев предложил сочетать историософскую идею «Незримого Града» и проект освобождения реального Царьграда и рассматривать их в контексте заочного диалога С.Н. Дурылина (представителя консервативной, «правой» части русского мессианизма) с А.Д. Оболенским (экуменистически и прогермански настроенным публицистом) и кн. Е.Н. Трубецким («левый» фланг русского мессианизма). 3. Тему Рая или, вернее, Невидимого Града как Рая в творчестве С.Н. Дурылина раскрыла в своем выступлении Т.Н. Резвых, во многом опиравшаяся на материалы пока не изданных работ из архива мыслителя. Эта тема пронизывает творчество С.Н. Дурылина, который, по выражению докладчика, как и русский народ, искал Рай всю жизнь и, не находя его нигде, обнаружил… везде: по убеждению Дурылина, подлинный Рай расположен в сердце верующего человека. 4. В основном докладе А.И. Резниченко по необходимости кратко рассказывалось о «потаенном Дурылине». Принадлежащие ему целые серии художественных произведений до сих пор не опубликованы или известны в существенно урезанном виде: таковы «Рассказы Сергея Раевского», повести «Сударь Кот» и «Колокола», поэтические циклы, по духу близкие Вяч. Иванову и Балтрушайтису, и мемуарно-эссеистическое собрание «Углов». Дурылин выступает как философ, сознательно отказавшийся от традиционного философского изъяснения в пользу языка художественной литературы («от цветника – к цветущему лугу»). Многие авторские образы и символы (среди них: птица, яблоко, путник, град, пустыня, лес, запах) вырастают в произведениях Дурылина до высот философских концептов. Именно из них и на них создавался особый «метафизический пейзаж» Незримого Града. 5. В завершение вечера выступил А.Н. Паршин, затронувший развиваемую у Дурылина в связи с запахами «гносеологию прекрасного», и напомнил об известной в науке роли органов обоняния в развитии познавательных способностей человека.

О Дурылине нельзя сказать, что он был незаслуженно забыт: скорее, он еще не был по достоинству оценен. Автор более тридцати книг, посвященных отечественной литературе и театру, он успешно совмещал научную работу с творчеством поэта и драматурга.

Сергей Николаевич Дурылин родился 27 сентября 1886 года в купеческой семье. С юных лет не расставался с книгой, сам писал стихи, театральные скетчи, рассказы. В четвертой московской гимназии, где он учился, чистописание преподавал актер Московского художественного театра Александр Родионович Артемьев - Артем. Он играл в первых постановках чеховских “Дяди Вани” (Вафля) и “Вишневого сада” (Фирс). Под влиянием Артема гимназисты приобщались к театру, инсценировали басни Крылова, играли в водевилях, выступали в праздничных концертных программах. “У Артема я встречался с Чеховым”, - запишет позднее в дневнике Сергей Николаевич. Это были не случайные встречи - это звено между уходящим “золотым веком” русской литературы и наступающим “серебряным”.

Позднее, будучи студентом Археологического института и совмещая учебу с работой в издательстве “Посредник”, основанным Львом Толстым, в октябре 1909 года Дурылин по делам издательства посещает Ясную Поляну и знакомится с Львом Николаевичем. В воспоминаниях “У Толстого и о Толстом” подробно рассказывается об этой встрече. Встреча с Толстым стала определяющей в дальнейшей жизни будущего писателя и ученого Сергея Николаевича Дурылина, окончательно решившего посвятить свою дальнейшую жизнь литературе.

Он вступает в активную переписку с Короленко, Розановым, Репиным, спрашивает совета, просит поддержки. Творческую поддержку Дурылину оказало религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева, где он сотрудничает в качестве научного секретаря. Постоянное общение с виднейшими российскими философами Бердяевым, Трубецким, Шпетом, Степуном, Булгаковым, Флоренским, Лосевым во многом определило философское мировоззрение будущего ученого.

После октябрьского переворота 1917 года философский центр был разгромлен, многие из его членов по указанию большевистского правительства на “философском пароходе” были высланы из России.

Не обошлось все гладко и для Дурылина: после длительного пребывания в Бутырской тюрьме его высылают сначала в Челябинск, затем в Томск и Киржач. Лишь после двенадцати лет вынужденных скитаний Сергею Николаевичу удается вернуться в Москву. Он сразу же активно включается в театральную жизнь столицы, сотрудничает с Малым и Художественным театрами. Читает лекции, как театральный критик и лектор по заданию Всероссийского театрального общества выезжает во многие города России, часто бывает на Урале, обсуждает спектакли и свердловских театров, участвует в театральных семинарах, конференциях.

Поразительна работоспособность Сергея Николаевича: в одно десятилетие он становится ведущим театральным критиком России. С его мнением считаются, и его советов ищут многие ведущие актеры и режиссеры страны. Дурылин пишет театральные монографии, исследования по истории русского театра, создает и возглавляет кафедру русского и советского театра в ведущем театральном вузе - ГИТИСе, инсценирует шедевры русской прозы, в том числе и “Анну Каренину” Толстого, “Мертвые души” Гоголя. Он автор либретто в стихах по повести Пушкина “Барышня-крестьянка” и интересной комедии в стихах “Пушкин в Арзамасе”, в которой предлагает свою версию создания гоголевского “Ревизора”. В первые же послевоенные годы Дурылина приглашают заведовать сектором театра в Институте истории искусств Академии наук СССР. На этом посту он оставался до конца жизни, до 14 декабря 1954 года.

В подмосковном доме в Болшево, где жил Дурылин последние почти двадцать лет, после его смерти создан мемориальный музей. В нем собрана уникальная коллекция, включающая картины Нестерова, Волошина, Богаевского, Коровина, Пастернака, Поленова, личные вещи выдающихся актеров и режиссеров: Станиславского, Ермоловой, Яблочкиной, Топоркова, Ильинского и многих других. Посетители музея могут увидеть автографы Шаляпина, Обуховой, Розанова, Грабаря, да всех и не перечислить. Но особую ценность в музее представляет архив писателя и ученого. В нем, без преувеличения, по крупицам собраны редчайшие документы, автографы, письма, фотографии. Работа над уникальным архивом лишь только начинается, и вне сомнений, вскоре после публикаций этих редчайших и интереснейших материалов станет известно много нового из прошлого нашей отечественной культуры, которой более полувека преданно служил выдающийся ученый, рыцарь театра - Сергей Николаевич Дурылин.

С.И. Фудель. Воспоминания

Таинство всего бытия Церкви, обнимающее все ее таинства, есть осуществление мира Божественного в мире земном. Царства Божия среди тления. Поэтому священник есть священнодействователь святилища, в котором для него вся полнота Жизни, вся его мудрость, вся правда и вся красота. Он знает всем своим умом и сердцем, что здесь, в Церкви, он нашел все, что кончились его богоискания, что он уже не искатель Жизни, а ее теург.

Так мне думается о священстве, о котором я мечтал всю свою жизнь и которого никогда не достигну. «И рад бы в рай, да грехи не пускают».

Вечность искания есть тоже болезнь души, ее рудинское бессилие101 достичь великого и смиренного творчества жизни. Богоискательство может быть очень убедительным, но только до известного срока.

Я хочу записать все, что я помню о С.Н. Дурылине102. Вся религиозная сила его была тогда, когда он был только богоискателем, а поэтому, когда он, все продолжая быть им, вдруг принял священство, он постепенно стал отходить и от того и от другого. Если золотоискатель, стоя над открытой золотой россыпью, все еще где-то ее ищет, то это признак слепоты или безумия. Как сказал мне когда-то один старец: «Я стою перед вами с чашей холодной воды, а вы передо мной машете руками и кричите, что умираете от жажды».

100 В ирмосе канона «Волною морскою» (см. выше, примеч. к с. 20.) говорится об исходе Израиля из египетского рабства.

101 Имеется в виду Рудин, герой одноименного романа И.С. Тургенева (1856).

102 Дурылин Сергей Николаевич (1886-1954) - литературовед, искусствовед, театровед, публицист; в 1920 г. рукоположен в сан священника; в 1922 г. арестован; в ссылке в Кургане, Челябинске, позднее в Томске и Киржаче; находясь в ссылке, отказался от священства и вступил в брак; в 1933 г. возвратился в Москву; с конца 1930-х гг. публиковал в основном работы по истории русского театра; д-р филологич. наук (1943).

В 1920 году, вскоре после своего посвящения, Сергей Николаевич писал мне: «У меня кончилась жизнь и началось житие».103

У нас, маловерных, есть одна тайная мысль: в церкви, конечно, хорошо, но как же все-таки быть с Диккенсом и Рафаэлем, Пушкиным и Шопеном? Ведь, кажется, их нельзя взять с собой? И не только их, но и Эдгара По и Гогена, Полонского и Клода Фаррера, Иннокентия Анненского и Еврипида. От многих людей остался в их книгах или музыкальных созвучиях точно какой-то огонь под пеплом, обжигающий душу. «Душа стесняется лирическим волненьем»104.

Незадолго до своего священства (наверное, в 1919 году) Сергей Николаевич как-то мне сказал: «Нельзя на одной полке держать Пушкина и Макария Великого». У Сергея Николаевича был большой талант художественной прозы, я помню его чисто лесковские рассказы, но я помню и то, как в те же годы он мне говорил: «Мне нельзя писать. У писателя, как сказал Лесков, должны быть все страсти в сборе». И в обоих этих его высказываниях звучала мне тогда его сокровенная грусть: Макарий Великий велик, но как же я буду без Пушкина? И вот он, очевидно, решил снять с полки Пушкина, не сняв его с полки души, он решил, что теперь ему будет хорошо, что начнется его «житие», что-то такое, что переживается, а не только пишется по-церковнославянски, - некая тишина отказавшейся от самого дорогого и любимого и все этим отказом приобретшей и умиротворенной души.

Для целиком живущего в вере, наверное, нет разрыва между Церковью и светом мира: и Шопен, и Пушкин для него «только отзвук искаженный торжествующих созвучий»105. Тем, что он целиком отказывается от зла мира, от всего греха мира, он отказывается не от «отзвуков», хотя бы искаженных, а от всего того, что обычно, сопутствуя отзвукам, мешает ему слушать всю полноту торжествующих созвучий. Ни истина, ни красота не разрываются в вере, но всякая искра света на темных тропинках мира воспринимается ею как отсвет все того же великого Света, у престола Которого она непрестанно стоит. Человек, полный веры, наверное, ничем не жертвует, отходя от мира с тайным вздохом о своей жертве, так как, наоборот, он все приобретает: он становится теперь у самых истоков музыки, слова и красок.

Если священство есть не обретение «сокровища, скрытого на поле»106, а некая «жертва», то, конечно, тоска о пожертвованном будет неисцелима и воля в конце концов не выдержит завязанного ею узла. Так я воспринимаю вступление Сергея Николаевича в священство и его уход из него.

103 Ср.: «Жизнь кончилась, и начинается житие» - слова протопопа Савелия Туберозова, героя романа Н.С. Лескова «Соборяне» (Ч. IV. Гл. 1).

104 Строка из стихотворения А.С. Пушкина «Осень» (1833).

105 Неточная цитата из стихотворения В.С. Соловьева «Милый друг, иль ты не видишь...» (1892); ср.: «Только отклик искаженный...».

106 Ср.: Мф. 13, 44.

Помню, что в то далекое время, когда он вступал на этот путь, он не один раз говорил мне эту строфу стихов, кажется, 3. Гиппиус:

Покой и тишь во мне.107

Я волей круг свой сузил...

Но плачу я во сне,

Когда слабеет узел!

Все вступление в священство сопровождалось для Сергея Николаевича его «плачем во сне» о пожертвованных им отзвуках и отсветах мира.

Я узнал близко Сергея Николаевича ранней весной 1917 года, когда он жил один в маленькой комнате во дворе серых кирпичных корпусов в Обыденском переулке. На небольшой полке среди других книг уже стояли его вышедшие работы108: «Вагнер и Россия», «Церковь Невидимого града», «Цветочки Франциска Ассизского» (его предисловие), «Начальник тишины», «О церковном соборе», статья о Лермонтове109 и что-то еще. Икона была не в углу, а над столом - старинное, шитое бисером «Благовещение». Над кроватью висела одна-единственная картина, акварель, кажется Машкова: Шатов провожает ночью Ставрогина. Это была бедная лестница двухэтажного провинциального дома, наверху, на площадке, стоит со свечой Шатов, а Ставрогин спускается в ночь. В этой небольшой акварели был весь «золотой век» русского богоискательства и его великая правда.

Тут, на кровати, Сергей Николаевич и проводил большую часть времени, читал, а иногда и писал, сидя на ней, беря книги из большой стопки на стуле, стоящем рядом. Писал он со свойственной ему стремительностью и легкостью сразу множество работ. Отчетливо помню, что одновременно писались, или дописывались, или исправлялись рассказы, стихи, работа о древней иконе, о Лермонтове, о церковном Соборе, путевые записки о поездке в Олонецкий край110, какие-то заметки о Розанове и Леонтьеве и что-то еще. Не знаю, писал ли он тогда о Гаршине и Лескове111, но разговор об этом был.

На верхнем этаже книжной башни у кровати лежал «Свет Невечерний»112 Булгакова, а из других этажей можно было вытащить «Размышления о Гёте»113 Э. Метнера, «По звездам»114 В. Иванова, «Из книги невидимой»115 А. Добролюбова, «Русский архив»116 Бартенева, два тома Ив. Киреевского, «Богословский вестник»117, романы Клода Фаррера118, «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского, какие-то книги о Гоголе, журналы «Весы»119 и «Аполлон» и даже издание мистически темных рисунков Рувейра120.

Я, придя вечером, часто оставался ночевать, спать ложился на

107 Строки из стихотворения З.Н. Гиппиус «Узел» (1905).

108 Далее Фудель перечисляет основные труды С.Н. Дурылина 1910-х гг. «Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства» (М., 1913) - в работе высказана мысль, что новое русское искусство должно пойти по пути Вагнера, воплощавшего «народное мифомышление» в современных художественных формах. «Церковь Невидимого града. Сказание о граде Китеже» (М., 1914) - предания и обряды, связанные с Невидимым градом Китежем (легендарным городом святых и праведников, незримо расположенном на берегу озера Светлояр), были для Дурылина образцом русского народного мифомышления, выражением «народного чувства Церкви <...> мистического ее существа», которым должно питаться будущее русское искусство. «Цветочки святого Франциска Ассизского» - сборник народных легенд и преданий XIV в., вышел в 1913 г. в издательстве «Мусагет» с предисловием С. Н. Дурылина, который ранее написал «Житие святого Франциска Ассизского» (опубл. под псевдонимом Сергей Северный в сб.: Сказание о бедняке Христово. М., 1911) и цикл сонетов, посвященных св. Франциску (опубл. в сб.: Антология. М., 1911). «Начальник тишины» - статья была опубликована в «Богословском вестнике» (1916. № 7-8). «О церковном соборе» - брошюра С.Н. Дурылина «Церковный Собор и Русская Церковь» - опубликована в 1917 г.

109 В предреволюционные годы С.Н. Дурылин опубликовал ряд статей о поэте: «Судьба Лермонтова» (Русская мысль. 1914. № 10), «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» (Труды и дни. 1916. Тетрадь 8), «Россия и Лермонтов. К изучению религиозных истоков русской поэзии» (Христианская мысль. 1916. № 2).

110 См.: Дурылин С.Н. Древнерусская иконопись и Олонецкий край. Петрозаводск, 1913; Дурылин С.Н. Под северным небом. Очерки Олонецкого края / С фотографиями Н.С. Чернышева. М., 1915.

111 В 1910-х гг. Дурылин посвятил В. М. Гаршину ряд статей и брошюр (напр.: Детские годы В.М. Гаршина. М., 1910; Погибшие произведения Гаршина // Русские ведомости. 1913. № 70; и др.). Над книгой о Н.С. Лескове, которая должна была выйти в издательстве «Путь», шла работа в конце 1913 - начале 1914 г., но начавшаяся война не позволила ее издать.

112 «Свет Невечерний» (М.: Путь, 1917) - первая чисто богословская книга С.Н. Булгакова, обозначившая новый этап в его творчестве.

113 «Размышления о Гёте. (Разбор взглядов Р. Штейнера в связи с вопросами критицизма, символизма и оккультизма)» (М., 1914) - книга Эмилия Карловича Метнера (1872-1936), музыкального критика, журналиста, философа, одного из руководителей символистского издательства «Мусагет»; направлена против антропософской интерпретации естественнонаучного и литературного наследия Гёте.

114 «По звездам» (СПб., 1909) - сборник статей В.И. Иванова, в которых были обозначены пути и задачи искусства «реалистического символизма».

115 «Из книги невидимой» (М., 1905)-сборник духовных стихов и дидактической прозы Александра Михайловича Добролюбова (1876 - ок. 1944), петербургского поэта, проделавшего сложный духовный путь от декадентства через богоборчество к поиску новых, «естественных» форм религиозного бытия и сознания, в 1898 г он покинул Петербург и отправился странствовать по России с проповедью собственного религиозного учения

116 «Русский архив» - журнал, в котором публиковались материалы (в основном мемуары и письма) по истории, культуре и литературе России XVIII-XIX вв, основан в 1873 г. П. И. Бартеневым (1829-1912)

117 «Богословский вестник» - журнал Московской духовной академии (1892-1918), в 1912-1917 гг его редактором был о. П. Флоренский.

118 Фаррер Клод (Баргон Фредерик Шарль Эдуар, 1876-1957) - французский писатель, автор остросюжетных «колониальных» романов «В чаду опиума» (1904) - цикл его новелл, объединенных общей темой о чарующей и губительной власти опиума, дающей своим поклонникам высшую мудрость.

119 «Весы» (М, 1904-1909) и «Аполлон» (СПб, 1909-1917) - основные периодические органы символистов

120 Рувейр Андре (1879-1962) - французский художник и писатель

полу на каком-то старом пальто, и тогда начинались «русские ночи»121 Одоевского: долгие разговоры о путях к Богу и от Бога, все те же старые разговоры шатовской мансарды, хотя и без Ставрогина.

От долгого ночного бодрствования всегда хотелось есть, но еды в гостях у Сергея Николаевича тогда не полагалось: он забывал о ней, да к тому же какая могла быть еда в те совершенно голодные годы почти сорок лет назад? Я не знаю, чем питался Сергей Николаевич днем, но вечером он обычно ничего не ел, а выпивал только стакан или два вечно остывающего в забвении чая. Впрочем, когда мой голод бывал слишком очевидным (мне было тогда 17-18 лет), он, весело улыбаясь, почтительно вытаскивал из-под кровати деревянный ящик с какой-то крошечной сушеной рыбкой, привезенной им из странствований по Олонецкому краю, где он искал народные говоры и колдунские ритуалы, старые леса «края непуганых птиц»122, старые деревянные церкви допетровской эпохи. Он жил как монах, и то, что раза два было так, что перед нами на столе стояла бутылка красного кислого вина и он мне говорил стихи Брюсова, не ослабляло, а еще подчеркивало это восприятие его жизни. Это было вольное монашество в миру, с оставлением в келье всего великого, хотя бы и темного волнения мира.

У него была одна любимая тоскующая мазурка Шопена. Он часто напевал мне ее начало, и до сих пор - через 40 лет, - когда я ее слышу, я точно вновь у него в Обыденском переулке.

Помню, как после долгого и восторженного рассказа об Оптиной, где он только что был, он стал говорить об опере «Русалка». «Это истинное чудо!» - сказал он. Или вдруг после молчания, когда он, лежа на кровати, полузакрыв глаза, казалось, был весь в ином духовном мире, он начинал читать мне отрывки из его любимой вещи Клода Фаррера «В чаду опиума». Это не было дешевое любопытство зла, так как для него и здесь был «иной мир». Это было, или так ему (и мне) казалось, какое-то соучастие в тоске этого зла по добру. Его рассказ «Жалостник»123, где им дана вольная интерпретация слов св. Исаака Сирина о молитве за демонов, был уже напечатан в «Русской мысли». Образ тоскующего лермонтовского Демона был тогда его любимый поэтический образ. Но, впрочем, может быть, тут было и какое-то особое, русское и тоже тоскующее любопытство.

О, бурь заснувших не буди - Под ними хаос шевелится.124

А может быть, все-таки слегка разбудить? Это, кажется, Достоевский сказал: «Слишком широк русский человек - я бы су-

121 «Русские ночи» - философский роман В. Ф. Одоевского (1844), построен в форме бесед, которые ведут по ночам четверо молодых петербуржцев.

122 «В краю непуганых птиц» - название книги путевых очерков М. М. Пришвина (1907)

123 «Жалостник» - рассказ С. Н. Дурылина, опубл. в журнале «Русская мысль» (1917 № 3-4) и затем в серии «Религиозно-философская библиотека» М. А. Новоселова (М. ,1917)

124 Строки из стихотворения Ф. И. Тютчева «О чем ты воешь, ветр ночной?» (1836)

зил»125. Когда ткань чрезмерно расширяется, она утончается, а «где тонко, там и рвется».

«Заснувшие бури» просыпались вечером, когда подбор материалов для работы по гносеологии русской иконы окончен, мысленная и безнадежная полемика о том, прав ли был Гоголь, сжигая «Мертвые души», утомила, а впереди - еще долгая русская ночь!

Часов однообразный бой,

Томительная ночи повесть.126

Сергей Николаевич очень любил ночные стихи и Тютчева, и Пушкина: «Когда для смертного умолкнет шумный день», «Бессонницу».

Парки бабье лепетанье,

Жизни мышья беготня,

Что тревожишь ты меня?127

Кажется, в 1918 году он написал рассказ, который так и назывался - «Мышья беготня»128. Он посвятил его мне, потому что именно с этой, мышиной стороны я был ему тогда больше близок.

Но вот ударили к ранней обедне у Илии Обыденного. Уверенно, непобедимо, всегда спокойно зазвучали колокола, и темный хаос образов, тоски и наваждений исчез в лучах света, как

Миф, порожденный грехами,129

Призрак, летающий ночью над нами,

Тающий в блеске зари.

Опять - «победа, победившая мир, вера наша»! Все ночное теперь воспринимается уже не в остроте притягивающего «познания добра и зла», а как этап борьбы. Я помню, что Сергей Николаевич любил эту строфу стихотворения Эллиса, его соучастника в «Мусагете»:

Белую розу из пасти дракона

Вырвем средь звона мечей.

Рыцарю дар - золотая корона

Вся из лучей!130

Борьба духа есть постоянный уход от постоянно подступающего зла, в какой бы врубелевский маскарад это демонское зло ни наряжалось. Уход и есть уход, движение по пути, странничество, и в этом своем смысле духовное странничество, то есть богоискательство, присуще всем этапам веры. Оно есть побег от зла.

125 Ср. слова Дмитрия Карамазова «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил» (Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы Ч. I. Кн. III Гл 3)

126 Строки из стихотворения Ф. И. Тютчева «Бессонница» (1829).

127 Строки из стихотворения А. С. Пушкина «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы» (1830).

129 Неточно воспроизведенные строки стихотворения Глеба Сазонова «Финал» (Сазонов Г. Орган. Вторая книга стихов. Пенза, 1912 С. 62) Ср. «Скорбь - это миф, порожденный грехами, / Призрак, витающий ночью над нами ».

130 Строки из стихотворения Эллиса «Братьям-рыцарям», вошедшего в состав сборника «Stigmata» (М. Мусагет, 1911) Эллис (Кобылинский Лев Львович, 1879-1947) - поэт и переводчик, руководил работой кружков и семинаров, организованных при издательстве «Мусагет», в частности кружка по изучению творчества Бодлера Заседания этого кружка посещал Дурылин.

В один из тех годов Сергей Николаевич написал мне большое автобиографическое стихотворение, которое начиналось так:

Что помню я из детства? - Сад цветущий,

Да белых яблонь первый снег,

И тихий звон к вечерне, зов, зовущий

Младенческую душу на побег.

А еще как-то вечером он взял с полки свою книжку «Вагнер и Россия» и на обороте обложки вместо обычного «От автора» написал мне экспромтом другие стихи, в которых были такие строки:

Тебе - что скажу, что помыслю?

Я дням своим воли не числю,

Я путник в бездолье равнин.

Русские путники всегда искали потонувший в озере Китеж, Церковь Невидимого града, где уже нет зла в Церкви, а всегда благовест и служение Богу. Благо тем, кто несет в себе до конца эту невидимую Церковь! Разве не про них Мельников-Печерский нашел где-то такие слова: «Хранит (их) Господь и покрывает Своею невидимою дланью, и живут они невидимо в Невидимом граде. Возлюбили они Бога всем сердцем своим, и всею душою, и всем помышлением, потому и Бог возлюбил их, яко мати любимое чадо».131

Но Мельников-Печерский говорил это о простых мужиках, которые молча шли к своему Китежу, оттолкнувшись без особой тонкости от всей темноты мира. Мы на это плохо способны: слишком «тонкие» или попросту слабые в духовной борьбе. Одно дело писать о Китеже, а другое дело идти к нему.

У Сергея Николаевича была одна черта: казалось, что он находится в каком-то плену своего собственного большого и стремительного литературного таланта. Острота восприятия не уравновешивалась в нем молчанием внутреннего созревания, и он спешил говорить и писать, убеждать и доказывать.

Кроме того, наряду со всей остротой его познания у него была какая-то точно мечтательность, нереалистичность. То, что надо было с великим, терпеливым трудом созидать в своем сердце, - святыню Невидимой Церкви, - он часто пытался поспешно найти или в себе самом, еще не созревшем, или в окружающей его религиозной действительности. Его рассказы о поездках в Оптину были полны такого дифирамба, что иногда невольно им не вполне верилось: не так-то легко Китежу воплотиться даже в Оптиной. Помню, однажды меня спросил К.Н. Игумнов132: «Скажите мне откровенно - можно ли вполне верить тому, что пишет

131 Отрывок из романа П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» (Ч. IV. Гл. II), переложение на современный русский язык фрагмента из «Послания к отцу от сына из онаго сокровеннаго монастыря, дабы о нем сокрушения не имели и в мертвы не вменяли скрывавшагося из мира. В лето 7209 июня в 20 день», широко ходившего в народе в списках «Послание » - один из важнейших источников народной легенды о Невидимоv граде Китеже Текст «Послания » см Мельников-Печерский П. И. Очерки поповщины//Поли собр. Соч. СПб, 1898 Т. 13. С. 39.

132 Игумнов Константин Николаевич (1873-1948) - пианист, профессор и ректор (1924-1929) Московской консерватории.

и говорит об Оптиной Сергей Николаевич?» Очевидно, в нем был какой-то мистический гиперболизм, который давал неверный тон исполнению даже и совершенно верной музыкальной вещи. Если вместо слова «жизнь» говорить «житие», то от этого жизнь житием не станет. Этот неверный тон присущ многим, и некоторые замечают его, например, в религиозной живописи Нестерова, с которым, кстати сказать, Сергей Николаевич был очень близок. Вот почему, когда он молчал, не апологетировал, не убеждал, а только изредка, «в тихий час», в минуту сердечного письма, в одинокой молитве, говорил переболевшие слова или только смотрел из-под золотых очков своим внимательным, теплым взглядом, - тогда была в нем особенная власть, и именно тогда я любил его больше всего. В своей тишине он был из тех редких людей, которые обладают даром открывать людям глаза на солнечные блики на обоях. Ведь бывают минуты, когда в серую мглу комнаты войдет луч солнца, и, как странника Божия, может принять его просветлевшая вдруг душа. Десятки лет одиночества и труда, бесчувствия и греха могут тогда забыться, и в слезах поймешь, что любовь Божия «все покрывает, всему верит, всего надеется»133 и «что времени уже не будет». Увидеть это - значит вновь почувствовать путь Божий! Сергей Николаевич был странник, и поэтому именно он мог иногда гораздо лучше других открывать нам глаза на этот вечно теряемый и вновь находимый путь.

Вспоминается, с какой любовью и знанием дела он открывал нам смысл древней иконы. Икона - это видение святости, видение святого тела тех, кто озарен до конца благодатью. Лицо, озаренное Невечерним Светом, дается в ней не в анатомической записи тленной плоти, а в молитвенном прозрении его еще непостижимой славы.

Вот почему в истинной, то есть древней, иконе - свои слова, краски, линии, свои законы, нам, тленным, непонятные. Но древняя икона открывает не только глубину, но и широту христианства.

Однажды летом 1917 года Сергей Николаевич повел своих друзей в Кремль показывать иконопись Благовещенского собора. Там есть большая фреска «О Тебе радуется. Благодатная, всякая тварь». В центре ее - Богоматерь, а кругом - вся Вселенная: и мыслящая, и произрастающая, и люди, и горы, и цветы, и звери, и святые люди, и простые, и христиане, и древнегреческие философы - вся радующаяся тварь.

Кажется, в 1918 году произошло открытие рублевской «Троицы» в Лавре. Я был тогда там с Сергеем Николаевичем. Перед нею горели золотые годуновские лампады, и в их отсветах, когда

133 1 Кор. 13, 7. «что времени уже не будет» - Откр 10, 6.

совершалась церковная служба, икона светилась немерцающим светом. Я, помню, спросил Сергея Николаевича, что он чувствует, глядя на нее, и он ответил: «Почти страх».

Любовь Сергея Николаевича к моему отцу была большая, я помню его горькие слезы после смерти отца, и эта любовь была взаимной.

Мне кажется, что они познакомились не раньше 1914 года, но уже в 1915 году отец в завещательном письме оставляет ему всю свою работу над изданием К. Леонтьева - это был знак полного сердечного доверия. Я не думаю, чтобы в Сергее Николаевиче было когда-нибудь, даже в те годы - 17, 18 и 19-м, о которых я пишу, что-нибудь от «византизма» Леонтьева, хотя занимался он им тогда усердно и в те времена, наверное, считал себя «леонтьевцем». Любовь его к моему отцу имела другие причины: он видел в нем духовного отца, который сочетал большую религиозную жизнь с любимой Сергеем Николаевичем русской культурой XIX века. Через него он прикасался Оптиной еще 80-х годов прошлого века, Оптиной отца Амвросия, у которого бывали и Достоевский, и Толстой.

Отец начал писать еще при последнем славянофиле И. Аксакове, хотя, несмотря на это, так и не сделался «писателем», а всегда был просто священником. Он никогда не выступал в Религиозно-философском обществе134, где Сергей Николаевич был секретарем, кроме одного юбилейного вечера памяти Леонтьева в 1916 году, но его религиозная философия была для Сергея Николаевича очевидной и близкой. Это была философия религиозной России, любовь к которой Сергей Николаевич сливал с любовью к Богу.135

Весной 1917 года Сергей Николаевич окончил свою речь о России в Богословской аудитории Московского университета своими стихами. Я помню последние строки:

Исстрадать себя тютчевской мукой,

«Мертвых душ» затаить в себе смех,

По Владимирке версты измерить,

Все познать, все простить -

Это значит: в Бога поверить!

Это значит: Русь полюбить!

Не кончивший даже гимназии136, он сделался глубоким ученым в области русской литературы и театра, но, конечно, еще за несколько десятков лет до получения им почетного докторского звания он уже «все познал» и именно тогда - до священства - «все простил».

Я помню его маленькую стремительную фигуру на Арбате, ка-

134 Религиозно-философское общество памяти В С Соловьева было учреждено в Москве в конце 1905 г на основе студенческой религиозно-философской секции Историко-филологического общества при Московском университете Членами-основателями стали Е. Н. Трубецкой, С. Н. Булгаков, В. Ф. Эрн, В. П. Свенцицкий (исключен в 1908 г), П. А. Флоренский, А. В. Ельчанинов, позднее к ним присоединились В. И. Иванов, Н. А. Бердяев (в 1912 г вышел из общества), С. Н. Дурылин, А. Белый. Первым председателем общества был Г. А. Рачинский. Заседания проходили в доме богатой московской меценатки М. К. Морозовой в Мертвом переулке (позднее - пер Островского). В 1907 г на базе общества был организован «Вольный богословский университет», в 1910 г - издательство «Путь». Последнее заседание состоялось 3 июня 1918 г. С. Н. Дурылин был секретарем РФО с 1912 по 1918 г.

135 Согласно воспоминаниям С. Н. Дурылина, И. И. Фудель выступал и на заседании общества осенью 1912 г. , также посвященном К Н Леонтьеву Машинописный текст очерка С Н Дурылина «Отец Иосиф Фудель» (подписанного псевдонимом С Раевский и датированного январем 1919 г) с пометами автора и посвящением «братски любимому Сереже Фуделю» хранится ныне в Библиотеке-фонде «Русское Зарубежье», очерк опубликован в журнале «Литературная учеба» (1996 № 3)

136 С. Н. Дурылин ушел из 5-го класса «Эти школы являются местами долгих мучений, нравственных, а иногда и физических истязаний, местами гибели <…> душевных и физических сил, скуки, тоски и отчаяния», - писал он в очерке «В школьной тюрьме (Исповедь ученика)» (М, 1907 С 5)

жется, в 20-м году: он идет в черном подряснике с монашеским поясом и скуфейке. Тень какой-то рассеянности и в то же время тяжелой заботы была на его лице, точно «все простить» ему уже было трудно.

Летом 1945 года я видел его в последний раз. Это было на его даче в Болшеве, «которую мне построила Анна Каренина», шутливо сказал он А.А. Сабурову137, намекая на свою работу по литературной постановке в Малом театре.

Наше свидание (как и предыдущее, лет за десять перед этим) было свиданием только старых знакомых: нельзя было касаться дружбы в Обыденском переулке. Наконец он повел меня обедать. И вот, когда мы проходили на террасу через какую-то комнату вроде гостиной, он вдруг меня остановил и, показав на большой портрет, закрытый белым чехлом, сказал: «Ты сейчас увидишь то, что тебе будет интересно». На портрете был Сергей Николаевич, еще молодой, в черном подряснике, с тяжелым взглядом потухших глаз. «Это писал Нестеров. Я тогда уже не носил рясы138, но Михаил Васильевич заставил меня еще раз ее надеть и позировать в ней. Он назвал эту свою работу "Тяжелые думы"». После этих слов Сергей Николаевич опять натянул, точно саван, белый чехол, и мы пошли обедать.

Эпоха жизни Сергея Николаевича после ухода из священства мне почти совсем неизвестна, и я ничего не могу о ней писать. Да и в годы священства я его мало знал. Я все еще живу с ним до 1920 года. Когда изредка я встречал его священником после 1920 года, он был для меня гораздо меньше духовным отцом, чем в эпоху «Кипарисового ларца» и сушеной рыбки из Олонецкого края.

Очевидно, сохранить веру, уже живую и трепетную, еще труднее, чем ее приобрести. Мне кажется, что Сергей Николаевич принял на себя в священстве не свое бремя и под ним изнемог. Как сказал апостол, «до чего мы достигли, так и должны мыслить и по тому правилу жить» (Флп. 3, 16). Нельзя жить выше своей меры, выше того, чего достигла душа. Он мог бы быть до конца «очарованным странником»139, которых так любила русская земля. Каждому свое, и для него, я думаю, даже больше «свое» было бы быть не священником, а «болотным попиком» Блока.

И тихонько он молится140,

Приподняв свою шляпу,

За стебель, что клонится,

За больную звериную лапу

И за Римского папу.

Некоторые «отсветы мира» светят сильнее некоторых богословских диссертаций.

137 Сабуров Андрей Александрович (1902-1959) - литературовед, сотрудник отдела рукописей Библиотеки им Ленина, Государственного литературного музея, преподаватель Московского государственного университета, автор монографии «"Война и мир" Л Н Толстого Проблематика и поэтика» (М, 1959) В детстве брал домашние уроки у С Н Дурылина.

138 В декабре 1924 г., после тюремного заключения, Дурылин на короткое время смог вернуться в Москву. Тогда в два сеанса Нестеровым и был написан его портрет в священнической рясе (см Померанцева ГЕ О Сергее Николаевиче Дурылине // Дурылин С Н В своем углу М.1991 С. 31-32)

139 Имеется в виду одноименный рассказ Н.С.Лескова (1873)

140 Строфа из стихотворения А А Блока «Болотный попик» (1905)

С.Н. Дурылин – удивительная личность, которая, казалось бы, соединяла несоединимое. И он сам любил задумываться именно над парадоксами бытия. Через его сознание и душу, точно через призму, преломлялись многоцветные лучи событий, времен, человеческих судеб XIX и XX веков в России, и, преломившись, выходили как чистый свет его творчества.
Дурылин был другом юности Б.Л. Пастернака и – на склоне его лет, в Сергиевом Посаде, – В.В. Розанова, другом М.В. Нестерова и А.А. Яблочкиной, М.А. Волошина и М.К. Морозовой – в самых разных жизненных обстоятельствах. Был секретарем Религиозно-философского общества памяти В.С. Соловьева… Он занимался в поэтическом семинаре Андрея Белого, видел А.А. Блока. Он общался с вдовой Л.И. Арнольди, автора ярких мемуаров о Н.В. Гоголе, и записал ее рассказ, как Гоголь боязливо прижимался к стене, чтобы избежать железных объятий мощного К.С. Аксакова.
Родившийся в московском «корневом» Елохове, да еще в соседстве с домом, где, вероятно, родился и Пушкин, Дурылин мог быть и крещен в той же купели, что и Пушкин, – в Богоявленском соборе, о чем рассуждал не без гордости, и записал рассказ современницы Пушкина, все впечатления которой о поэте свелись к тому, что Пушкин был похож на обезьяну и, взбегая по парадной лестнице дома, где она жила в качестве воспитанницы, перепрыгивал через три ступеньки… Дурылин любил смех и умел находить смешное в неожиданных случаях.
Дурылин работал в издательстве «Посредник» Л.Н. Толстого вместе с соратником Толстого И.И. Горбуновым. Он ездил к Толстому в Ясную Поляну за год до его смерти, о чем оставил ценнейшие воспоминания. Дружил с секретарем Л. Толстого Н.Н. Гусевым, и тот передал ему слова Толстого в ответ на письмо Дурылина Гусеву: «Слушайте Сережу Дурылина…» Эти слова Дурылин с теплой благодарностью к Толстому вспоминал потом всю жизнь.
Дурылин много путешествовал по Русскому Северу и оставил интереснейшие записки – «За полуночным солнцем», «Кандалакшский вавилон» и др. Ведь по образованию он этнограф и историк, учился в Археологическом институте.
С 1913 по 1923 Дурылин каждый год бывал в Оптиной пустыни, общался со старцем Анатолием, однокелейником знаменитого старца Амвросия Оптинского. Приняв сан священника, он служил в московской церкви на Маросейке вместе с отцом Алексеем Мечевым, которого Русская Православная церковь недавно канонизировала.
Да, Дурылин ушел от революции 1917 года, но не то – в годы первой русской революции: прошел аресты, совершал, наряду со своим братом Георгием, дерзкие поступки, если не подвиги: например, организовал побег из заключения своего друга Миши Языкова, позже все же погибшего от рук жандармов. Позднее он горестно каялся в своем юношеском «большевизме»... В 1920-е, в начале 1930-х годов Дурылин пережил новые гонения за свою религиозность, за русскость, за чувство свободы – аресты и ссылки…
С середины 1930-х годов начнется более ровная и даже почетная полоса в его жизни, «болшевский период», называемый по месту проживания, в подмосковной дачной местности.
Художник М.В.Нестеров подолгу жил в доме Дурылина в Болшево, и их многочасовые беседы вылились в одну из лучших книг о Нестерове – художнике и человеке.
Дурылин был педагогом. Его учениками были будущий знаменитый актер Малого театра Игорь Ильинский, правнук Ф.И.Тютчева и будущий литературовед Кирилл Пигарев. Его Дурылин учил понимать русскую словесность, живя в имении Тютчева Мураново.
Дурылин был театроведом и театральным критиком, автором театральных инсценировок и даже оперного либретто. Он автор множества книг и статей об актерах Малого и Художественного театра: Садовских, Пашенной, Яблочкиной, Турчаниновой, Качалове.
Велики заслуги Дурылина в изучении русской и мировой литературы. Он был сотрудником ИМЛИ, присудившего ему докторскую степень по филологии в 1944 году.
Но Дурылин был куда шире любого профессионального поприща. Как не вспомнить тут Козьму Пруткова, действующего в одном романе Дурылина о философах «серебряного века»: «Профессионал подобен флюсу»… У Дурылина не было флюса: он его избежал благодаря свободе творчества, стремлению сказать о предмете изучения именно то, что видит читатель или зритель, далекий от профессиональных догм! В одной из записных книжек Дурылин оставил своего рода стихотворение в прозе «Человек свободен»: «О, не ограничивайте его свободу ни заповедями, ни повеленьями! Дайте ему жить!» Так он и сам писал-жил в своем творчестве.
К «профессионалам»-искусствоведам относился иронично и настороженно, хоть и был сам профессором: «Глубочайшая ненужность всего, что делают, делали и будут делать Пиксановы и Рогачевские настоящего, прошлого и будущего, никогда не будет ясна толпе, «читателю». И будут жевать жвачку, и будут перекладывать из своего рта в чужие – нажеванное едово… А потом напишут историю своей жвачки…» (из записей «В своем углу»). Так писатель восставал против литературоведа и любого иного схоласта!
О себе писал: «Я – никто: я – «не», «не» и «не»: не ученый, не писатель, не поэт, хотя я и писал ученые статьи, и был писателем, и слагал стихи, я – никакой профессионал» (предисловие к «В своем углу»).
И увы! долгое время никто не знал о Дурылине-писателе, числят его то среди мелких философов, то среди отошедших в прошлое критиков. Между тем неизданные художественные произведения Дурылина, хранящиеся в РГАЛИ и в Мемориальном Доме-музее С.Н.Дурылина в Болшево, – первоклассная литература. Кажется, именно языком художественных образов Дурылин сказал самое сокровенное.

А.А.Аникин, А.Б.Галкин

Архив С.Н.Дурылина находится в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) - фонд номер 2980.

В городе Королёв в микрорайоне Болшево находится «Музей-квартира Сергея Николаевича Дурылина».
В честь Дурылина названа одна из городских улиц города Королева и Болшевская городская библиотека № 2

Подробнее в статьях:
А.А.Аникин "Москва – Хлынов – Темьян: земной и художественный путь Сергея Дурылина"
А.Б. Галкин Сергей Николаевич Дурылин. Биография

ПУБЛИЦИСТИКА:

В школьной тюрьме. Исповедь ученика . 1908

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ:

Мышья беготня (Последние листки дневника).
В передовой деревне (Из манчжурских воспоминаний). 1912 (?)
Соколий пуп (Роман). 1915
Сказание о невидимом граде Китеже . 1916
Три беса. Старинный триптих (Из семейных преданий). 1920-1923
Розы. Письмо Т<атьяне> А<ндреевне> С<идоров>ой. 1921
Сладость ангелов (Рассказ). 1922
Четвёртый волхв (Рассказ). 1923
Сударь кот (Семейная повесть). 1924
Сирень. 1925
Колокола (Хроника). 1928–1929, последняя редакция 1951

ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ РАБОТЫ:

Дом, который построил Сергей Дурылин
Эта старая деревянная дача в Болшево, чудом уцелевший осколок ушедшей эпохи, дом, где писатель, искусствовед Сергей Николаевич Дурылин провел последние, самые счастливые 18 лет жизни.
В 1936 году Дурылин получил дачный участок в Болшево и жизнь, наконец, вошла в спокойное русло. Но и этот период жизни полон загадок.

«Дачу проектировал Щусев, но я не сомневаюсь, что и Сергей Николаевич приложил руку к проекту, – продолжает делиться гипотезами Татьяна Николаевна. – Посмотрите, дача в плане – настоящая трехнефная базилика. Застекленная терраса спланирована как алтарная апсида, и даже сориентирована на восток. Нет, конечно, на террасе не служили, но Сергей Николаевич мыслил символически и даже облику своего дома придал глубокий символический смысл.»

Кстати, сам дом построен из остатков разрушенного Страстного монастыря, находившегося на нынешней Пушкинской площади, на том самом месте, где теперь – памятник Пушкину.
Кто только не бывал в этом доме! Святослав Рихтер, Борис Пастернак, актеры Игорь Ильинский и Василий Качалов, Роберт Фальк, сын отца Сергия Булгакова художник Федор Булгаков. Пастернак писал о Дурылине: «Это он переманил меня из музыки в литературу…».
В книге для гостей сохранилась запись Михаила Нестерова: «Здесь в Болшеве я жил всегда прекрасно, окруженный заботой и любовью дорогих мне людей: Сергея Николаевича и Ирины Алексеевны Дурылиных. Спасибо за все, за все…» Дружба Нестерова с Дурылиным длилась тридцать лет, вплоть до самой смерти художника.
В одной из комнат на мольберте – копия картины Нестерова «Тяжелая дума». Это портрет Дурылина. Специально для этого портрета Сергей Николаевич по просьбе Нестерова достал из шкафа рясу, которую, следуя ультиматуму Луначарского, не надевал со времен того самого первого ареста.

Кто же этот Дурылин?
Сергей Дурылин – личность загадочная, многие значительные факты его биографии обросли домыслами и слухами.
Сергей Николаевич Дурылин (14 сентября 1886, Москва - 14 декабря 1954, Болшево) - русский педагог, богослов, литературовед и поэт.
Ппсевдонимы: Сергей Северный, Р. Артем, Библиофил, М. Васильев, С. Д., И. Комиссаров, Н. Кутанов, В. Никитин, Д. Николаев, С. Николаев, Д. Николаев-Дурылин, Н. Сергеев, М. Раевский, С. Раевский, Сергей Раевский.
Путаница начинается с самой даты рождения, которая в разных документах выглядит по-разному. В трудовой книжке стоит 1871 год, в поздних публикациях -1881, на могильном памятнике – 1877 год. Нынешние исследователи настаивают на четвертом варианте – 14 сентября 1886 года.

Учился в IV Московской мужской гимназии, ушел из VI класса гимназии (декабрь 1903 года), поводом для ухода из гимназии послужило несогласие с господствующей системой образования. В 1903 г. - познакомился с Н. Н. Гусевым, секретарем толстовского издательства «Посредник».
С 1904 года - сотрудник этого издательства, автор журналов «Свободное воспитание» (1907-1913) (с 1907 года - секретарь редакции); «Маяк» (1909-1913), «Весы» (1909), «Русская мысль», «Известия археологического общества изучения русского Севера» (1913), «Известия общества изучения Олонецкой губернии» (1913); альманаха «Труды и дни» (1913); газет «Новая Земля» (1910, 1912), «Русские Ведомости» (1910-1913) и ряда других печатных изданий.
Занимается частной педагогической деятельностью, среди его учеников Игорь Ильинский, Борис Пастернак. В позднейшей автобиографии Пастернак пишет о С. Н. Дурылине: «Это он переманил меня из музыки в литературу…».

С 1906 по 1917 год совершил ряд поездок по русскому Северу - Олонецкая губерния, Архангельск, Соловецкий монастырь, Кандалакша, Лапландия, Кемь, берега Норвегии, Пудож, Петрозаводск, старообрядческим местам Заволжья (1913-1915) и Калужской губернии (г. Боровск, 1915). Причина этих путешествий была не только археолого-этнографической.
В период с 1910 по 1914 год - является студентом (слушателем) Московского Археологического института, тема выпускной работы - иконография св. Софии.
Сергей Николаевич Дурылин читал курс церковного искусства на Богословских курсах, работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры под руководством о. Павла Флоренского, был членом Московского философско-религиозного общества.
В 1911-1913 годах регулярно посещал ритмический кружок Андрея Белого при издательстве «Мусагет».
В 1913 году в издательстве символистов - «Мусагет» была опубликована его книга «Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства», в которой впервые использовал образ «незримого града Китежа» как подлинного основания русской духовной культуры. В этом же, 1913 году, в книгоиздательстве «Путь» выходит ещё одна книга на китежскую тему - «Церковь Невидимого Града. Сказание о граде-Китеже».

Осенью 1912 года стал секретарем Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева (МРФО), остался им вплоть до его закрытия. Последнее заседание общества состоялось 3 июня 1918 года.
Статьи и исследования этого периода представляют собой опубликованные тексты докладов в МРФО: «Судьба Лермонтова» (1914); «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» (1916); «Россия и Лермонтов. К изучению религиозных истоков русской поэзии» (1916) № 2-3; О религиозном творчестве Н. С. Лескова (1916, опубликованная часть доклада 1913 года на заседании МРФО).
С 1915 года Сергей Дурылин - личный знакомый и корреспондент (в 1918-1919 гг.) оптинского старца Анатолия (Потапова).
Летом 1916 года в «Богословском вестнике» о. Павла Флоренского была опубликована работа Дурылина «Начальник тишины», в которой впервые звучит тема Оптиной пустыни как реального воплощении «Града Незримого».
Более ранние работы Дурылина: «Вагнер и Россия» (М., 1913), «Судьба Лермонтова» («Русская мысль», 1914, X) и др. написаны в духе идеалистической философии символизма.
Большой интерес представляет работа Дурылина «Из семейной хроники Гоголя» , содержащая эпистолярный материал, ярко характеризующий поместное хозяйство 30-х гг.

1.

2.

3.

В марте 1920 г. сщмч. Архиепископом Феодором (Поздеевским) рукоположен во иерея с обетом безбрачия. Служил сначала в Никольском храме на Маросейке (Церкви Николая Чудотворца в Клённиках), где в то время настоятелем был Алексей Мечёв (Св. праведного Алексей Московский).
В 1921 году перешел настоятелем в Боголюбскую часовню (ныне разрушена) у Варварских ворот Китайгородской стены.
С 1922 года в жизни Дурылина начинаются аресты и ссылки, а в биографии возникают белые пятна. Не многие помнят сегодня о Дурылине- искусствоведе, литературоведе, театральном критике, писателе, авторе биографии Нестерова в серии ЖЗЛ или мемуаров «В своем углу».

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

Зато у многих на слуху, что Дурылин отрекся от сана. «Да, есть такое предание, – кивает экскурсовод и научный сотрудник музея Татьяна Николаевна Резвых. – Когда во время первого ареста друзья Дурылина обратились к Луначарскому с просьбой о ходатайстве, тот якобы согласился, но поставил условие – пусть Сергей Николаевич снимет с себя рясу. Но никаких документальных свидетельств этого не сохранилось. А это очень странно. Такое событие, как «отречение попа от сана», большевики непременно подняли бы на щит своей антирелигиозной пропаганды. Дурылин никогда бы не отрекся от сана, не таких убеждений был этот человек. Но ясно, что после ареста он не служил ни в одном храме.».
Впрочем, судя по всему, этот запрет все-таки соблюдался лишь на публику. Вполне вероятно, что Сергей Николаевич в Болшево служил Литургию.
«Узнали мы об этом так, – рассказывает Татьяна Николаевна. – К нам приехала директор библиотеки иностранной литературы Екатерина Юрьевна Гениева. Мы начали ей показывать дом, картины на стенах, дошли до рисунка детской головки. Вот, говорим, портрет неизвестного ребенка. А Екатерина Юрьевна: «Почему неизвестного? Это я!»
Затем зашла в комнату, где раньше была ванная, и вдруг воскликнула: «Я помню эту комнату! Здесь меня причащали!» Ей тогда было лет пять. Можно ли полагаться на воспоминания столь раннего детства? Не знаю. Но сама Екатерина Юрьевна уверена, что ничего не путает и Дурылин действительно служил в ванной комнате.
Есть свидетельства и о том, что в доме хранился антиминс, зашитый в занавеску. Тут совсем рядом есть церковь, но Сергей Николаевич туда никогда не ходил. Говорят, именно потому, что сам служил дома, но только для очень узкого круга друзей».
20 июня 1922 года последовал арест о. Сергия Дурылина с последующей высылкой в Челябинск, где до 1924 года он заведовал археологическим отделом Челябинского музея.

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

С 1924 года - возвращение в Москву, работа внештатным сотрудником ГАХНа по «социологическому отделению» и домашним учителем в Москве и Мураново, в 1927 году - ссылка в Томск, в 1930 - переезд в Киржач, затем, в 1933 - возвращение в Москву и новый арест.
В одной из ссылок происходит еще одно загадочное событие – женитьба Дурылина на Ирине Алексеевне Комиссаровой. «Они познакомились на приходе в Кленниках, – говорит Татьяна Николаевна. – В гражданскую войну Ирина опекала Сергея Николаевича. Он же был типичный кабинетный ученый, совершенно не приспособленный к жизни. А она, женщина из народа, умела раздобыть пропитание и наладить быт в самых сложных условиях».
Ирина Алексеевна была чадом отца Алексея Мечева. Есть предание, что отец Алексей благословил Ирину ехать за Дурылиным в ссылку, сказав: «Поезжайте, он без вас пропадет». «Он бы действительно пропал, - добавляет Татьяна Николаевна. – У него было больное сердце и вообще очень слабое здоровье».
Ирина сопровождала Сергея Николаевича во всех четырех ссылках, а в 1933 году они зарегистрировали гражданский брак. При этом еще одно семейное предание гласит, что Ирина Комиссарова была тайной монахиней. Зачем же нужна была регистрация брака? В музее уверены, что женитьба была фиктивной. Сделано это было для того, чтобы иметь возможность после ссылки прописаться в Москве у сестры Ирины Алексеевны. Кроме того, из-за житейской неприспособленности Сергея Николаевича Ирина была вынуждена от его имени вести все дела с издательствами и редакциями журналов, где он печатался, а для этого был необходим статус жены.
Был освобожден стараниями жены Ирины Комиссаровой, гражданский брак зарегистрирован в 1933 г. в Киржаче.

9.

10.

11.

12.

13.

С 1936 по 1954 год живёт в Болшеве (ныне район города Королёв), становится известен как искусствовед и литературовед (с 1938 года - сотрудник ИМЛИ, с 1944 - доктор филологических наук, с 1945 - профессор, зав. кафедрой Истории русского театра ГИТИСа).
Автор многочисленных работ по истории литературы и театра (наиболее известные: «„Герой нашего времени“ М. Ю. Лермонтова» (1940); «Нестеров-портретист» (1948), «А. Н. Островский. Очерк жизни и творчества» (1949), «М. Н. Ермолова (1893-1928). Очерк жизни и творчества».
Именно в Болшеве Дурылин продолжал и систематизировал свои исследования о Н. С. Лескове, К. Н. Леонтьеве, В. В. Розанове, ранних славянофилах; богословские труды, прозаические сочинения, стихи разных лет.
С 1924 году в челябинской ссылке, Дурылин начинает вести записи «В своем углу», последняя, тетрадь «Углов» была завершена в 1939 году, в Болшеве, однако работа над корпусом текста в 1500 страниц продолжалась вплоть до 1941 года. С этим циклом логически и хронологически связан другой - «В родном углу», над которым Дурылин работал вплоть до самой смерти.
В 1943 году получает степень доктора филологических наук. С 1945 года становится профессором ГИТИС.
За исследования в области русской классической драматургии, сценической истории пьес, изучение проблем актёрского творчеств награждён орденом Трудового Красного Знамени и медалями. Архив С. Н. Дурылина находится в РГАЛИ фонд номер 2980.
Память
В городе Королёв в микрорайоне Болшево находится «Музей-квартира Сергея Николаевича Дурылина». В честь Дурылина названа одна из городских улиц города Королева и Болшевская городская библиотека № 2
В 2006 году, дом-музей Дурылина в Королеве выиграл конкурс на получение президентских грантов в области культуры и искусства.
В Королеве городской администрацией с 2008 года учреждена «Литературная премия памяти Сергея Николаевича Дурылина». В конкурсе принимают участие прозаики, поэты, публицисты, детские писатели в пяти номинациях: «Проза», «Поэзия», «Драматургия», «Литературоведение», «Публицистика» и «Открытие года».

В статье использованы материалы с сайта ПСТГУ, фрагменты статьи Евгения ВЛАСОВ «Дом, который построил Сергей Дурылин».