Иной тип героя прославляет «Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором. Феодосии – монах, один из основателей Киево-Печерского монастыря, посвятивший свою жизнь не только нравственному совершенствованию своей души, но и воспитанию монастырской братии и мирян, в том числе и князей.

Житие имеет характерную трехчастную композиционную структуру: авторское вступление-предисловие, центральная часть – повествование о деяниях героя и заключение. Основу повествовательной части составляет эпизод, связанный с деяниями не только главного героя, но и его сподвижников (Варлаама, Исайи, Ефрема, Никона Великого, Стефана). Факты Нестор черпает из устных источников, рассказов «древьних отец», келаря монастыря Федора, чернеца Илариона, «повозника», «некоего человека». В истинности этих рассказов Нестор не сомневается. Литературно обрабатывая их, располагая «по ряду», он подчиняет все повествование единой задаче «похваления» Феодосия, который «собою вьсемь образ дая». Во временной последовательности излагаемых событий обнаруживаются следы монастырской устной летописи. Большинство эпизодов жития имеют завершенный сюжет. Таково, например, описание отроческих лет Феодосия, связанное с его конфликтом с матерью. Мать чинит всевозможные препятствия отроку, чтобы помешать ему осуществить свое намерение – стать монахом. Аскетический христианский идеал, к которому стремится Феодосий, сталкивается с враждебным отношением общества и материнской любовью к сыну. Гиперболически изображает Нестор гнев и ярость любящей матери, избивающей непокорного отрока до изнеможения, накладывающей на его ноги железа. Столкновение с матерью завершается победой Феодосия, торжеством небесной любви над земной. Мать смиряется с поступком сына и сама становится монахиней, чтобы только видеть его.

Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому представлению Нестор противопоставляет изображение «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосий заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.

«Житие Феодосия Печерского» содержит богатый материал, позволяющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоотношений игумена и князя. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былинки.

Следуя традициям византийского преподобнического жития, Нестор в этом произведении последовательно использует символические тропы: Феодосий – «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада».

«Житие Феодосия Печерского» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединенных главным героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим пафосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XI в. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.

Житие Феодосия Печерского» было написано иноком Киево-Печерского монастыря Нестором.

Древнейший список этого сочинения относится к рубежу XII-XIII вв. и содержится в Успенском сборнике.

Относительно времени создания «Жития» ведутся споры: одни исследователи полагают, что оно было написано спустя несколько лет после смерти Феодосия (1074) и связывают работу над «Житием» с началом его местного монастырского почитания и до перенесения его мощей в печерскую церковь Успения пресв. Богородицы в 1091 г., другие приурочивают написание «Жития» ко времени общерусской канонизации знаменитого игумена в 1108 г.

Нестор пришел в монастырь, когда Феодосия уже не было среди живых, но зато живо было устное предание о нем. Оно и послужило «списателю» основным источником при работе над «Житием». Он также использовал рассказы печерского келаря Феодора, который хорошо знал мать подвижника и многое узнал от нее о доиноческих годах жизни подвижника.

«Житие Феодосия» своей композицией и основными сюжетными мотивами вполне отвечает требованиям византийского агиографического канона: в начале жития повествуется о рождении будущего святого от благочестивых родителей, о его пристрастии к учению и чтению «божественных книг». Отрок Феодосий чуждается игр со сверстниками, усердно посещает церковь, предпочитает заплатанную одежду одежде новой, в которую настойчиво одевает его мать. Став иноком, а затем и игуменом Киево-Печерского монастыря, Феодосий поражает всех своим трудолюбием, исключительным смирением. Он, как и подобает святому, творит чудеса: одолевает бесов, по молитве его пустой сусек в монастырской кладовой наполняется мукой, «светьл отрок» приносит золотую гривну в тот момент, когда братии не на что купить еду. Феодосий заранее знает день своей кончины, успевает наставить братию и попрощаться с ней; когда он умирает, князю Святополку дано увидеть «стълъп огньн, до небесе сущь над манастырьмь».

В «Житии» неоднократно говорится о молитвенных трудах Феодосия. Он молился обычно с плачем, «часто к земле колена преклоняя», и чаще всего предметом его молитв было спасение вверенного ему «стада». В дни великого поста подвижник всегда удалялся от братии в пещеру для полного уединения. Его молитвенные подвиги были сопряжены также и с преодолением бесовских «страхований». Согласно Нестору, молитвой и твердостью духа Феодосий достиг полного бесстрашия перед темными силами; более того, с его помощью другие насельники монастыря избавлялись от ночных наваждений.

Все это свидетельствует о хорошем знакомстве Нестора с агиографическим каноном и с памятниками византийской агиографии: исследователи указывали на факты использования Нестором отдельных сюжетных мотивов из византийских житий и патериковых рассказов.[

И в то же время «Житие Феодосия» отличается не только художественным мастерством, но и полной самостоятельностью в трактовке отдельных образов и сюжетных коллизий.

Так, совершенно нетрадиционно изображение матери Феодосия. Видимо, сведения о ней, которыми располагал Нестор, позволили ему вместо условного, этикетного образа благочестивой родительницы святого создать живой индивидуализированный портрет реальной женщины. Она была «телъм крепъка и сильна якоже и мужь», с низким, грубым. Погруженная в мирские заботы, волевая, суровая, она решительно восстает против желания Феодосия посвятить себя богу. Любящая мать, она тем не менее не останавливается перед самыми крутыми мерами, чтобы подчинить сына своей воле: жестоко избивает, заковывает в «железа». Когда Феодосий тайно уходит в Киев и поселяется там в пещере вместе с Антонием и Никоном, мать хитростью и угрозами вернуть сына в отчий дом. И даже пострижение ее в женском монастыре воспринимается не как подвиг благочестия, а как поступок отчаявшейся женщины, для которой это единственная возможность хоть изредка видеть сына.

Нестор умеет насыщать живыми деталями и традиционные сюжетные коллизии. Вот рассказ, который должен показать читателю исключительное смирение и незлобивость Феодосия. Как-то Феодосий отправился к князю Изяславу, находившемуся где-то вдали от Киева, и задержался у него до позднего вечера. Князь приказал «нощьнааго ради посъпания» отвезти Феодосия в монастырь «на возе». Возница, увидев ветхую одежду Феодосия (в то время уже игумена), решил, что перед ним простой монах («един от убогых»), и обратился к нему язвительной речью, после которой Феодосий смиренно слезает с телеги и садится на коня, а возница укладывается спать. Всю ночь Феодосий то едет верхом, то, когда одолевает дремота, бредет рядом с конем. Рассветает, и навстречу им все чаще попадаются бояре, едущие к князю. Они с почтением кланяются Феодосию. Тогда тот советует вознице самому сесть на коня. Мало-помалу возницу охватывает тревога: он видит, с каким почтением относятся все к монаху, с которым он так грубо обошелся. У ворот монастыря братия встречает игумена земными поклонами. Возница в ужасе. Но Феодосий приказывает хорошо накормить его и отпускает, щедро одарив. Нравоучительный и апологетический смысл рассказа бесспорен. Но живые детали придают ему такую естественность и достоверность, что в результате в центре сюжета оказывается не столько прославление добродетелей Феодосия, сколько описание постепенного «прозрения» незадачливого возницы, и это превращает нравоучительную историю в живую бытовую сценку. Таких эпизодов в житии немало; они придают повествованию сюжетную остроту и художественную убедительность.

Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому представлению Нестор противопоставляет изображение «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосии заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.

Замечателен также рассказ об общественном столкновении преподобного Феодосия с великим князем Святославом. Сыновья Ярослава Мудрого, Святослав и Всеволод изгоняют с Киевского великокняжеского стола своего старшего брата Изяслава, тем самым нарушив заветы своего отца. С этого времени Феодосий начинает обличать Святослава за то, что он, став великим князем, «неправедно сотворивша и не по закону седша на столе том и яко отца си и брата старейшаго прогневавша». Послание это так сильно разгневало князя, что он «яко лев рикнув на праведнааго и удари тою (»епистолией") о землю". Тем не менее, постепенно острота конфликта сглаживается: Феодосий перестает обличать князя, а последний, чувствуя правоту этих обличений, стремится к примирению с игуменом.

«Житие Феодосия Печерского» содержит богатый материал, позволяющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоотношений игумена и князя. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былинки.

Следуя традициям византийского преподобнического жития, Нестор в этом произведении последовательно использует символические тропы: Феодосии - «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада».

«Житие Феодосия Печерского» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединенных главным героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим пафосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XI в. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.

«ЖИТИЕ ФЕОДОСИЯ ПЕЧЕРСКОГО (ПРОБЛЕМА НОРМЫ) ...»

-- [ Страница 1 ] --

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ОБЛАСТНОЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

АНИСИМОВА ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА

ЖИТИЕ ФЕОДОСИЯ ПЕЧЕРСКОГО (ПРОБЛЕМА НОРМЫ)

Специальность 10.02.01 – русский язык

ДИССЕРТАЦИЯ

на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Научный руководитель :

Копосов Лев Феодосьевич, доктор филологических наук, профессор Москва – 2015 Содержание Введение………………………...…………………………….........…………......4

1. Изучение древнерусского языка в нормативном аспекте

1.1. Проблема русского литературного языка донационального периода…....14

1.2. Понятие о норме литературного языка……..………………..………....…...29

1.3. Понятие строгой и сниженной нормы церковнославянского языка……....43

1.4. Критерии фонетической нормы………………..…………………………….46

1.5. Критерии грамматической нормы……………………………………………61

1.6. Житие как жанр древнерусской литературы……………………………….64

1.7. Выводы…………………………………………………………………………74

2. Анализ фонетико-графического строя Жития Феодосия Печерского

2.1. Слова с рефлексами праславянских дифтонгических сочетаний *or, *ol, *er, *el в окружении согласных………………..…………………………………….76

2.2. Слова с рефлексами праславянских дифтонгических сочетаний гласных с плавными перед согласными в начале слова …………..………...…………………105

2.3. Слова с рефлексами праславянских дифтонгических сочетаний *ъr, *ъl, *ьr в окружении согласных………………………………………………………….109

2.4. Слова с рефлексами праславянского сочетания *dj …….....……………..128

2.5. Слова с рефлексами праславянских сочетаний *tj и *kt, *gt с гласным переднего ряда………………………………………………………………………...134

2.6. Специфические особенности оформления начала слова…………………..143

2.7. Выводы……………...………………………………………………………...149

3. Особенности грамматического строя Жития Феодосия Печерского

3.1. Использование форм двойственного числа……….……………….….……152

3.2. Система форм прошедшего времени глагола…….....…...…………………161

3.3. Использование временных конструкций……………..….………..………..177

3.4. Использование целевых конструкций………………………………………200

3.5. Использование императивных конструкций…………………….…………214

3.6. Использование условных конструкций……………………………………..229

3.7. Выводы……………………………………………..……………..……...…...243 Заключение………….……………………...…………………………..……...…246 Список использованной литературы…………...…………………….……………...249 Приложение 1……………………………………………………………………..271 Введение

Работа посвящена анализу особенностей языковой нормы литературного языка донационального периода, реализуемой в тексте памятника древнерусской письменности – Жития Феодосия Печерского.

Теоретической базой исследования послужили работы современных лингвистов, выполненные в русле нормативного направления истории русского литературного языка как лингвистической дисциплины. В своей работе мы исходим из общего положения о том, что норма литературного языка Древней Руси отражена в текстах донационального периода и определяется возможностью выбора автором тех или иных языковых элементов.

Актуальность исследования заключается в высокой значимости памятников книжно-славянской письменности Древней Руси для изучения истории русского литературного языка.

Если языковые данные богослужебных текстов, в частности евангелий и служебных миней, активно изучались как основателями отечественной исторической лингвистики, так и последующими поколениями учных1, то памятники других жанров, в первую очередь, агиографические и религиознодидактические, до последнего времени подвергались научному рассмотрению в меньшей степени. При этом в памятниках небогослужебного характера, «более разнообразных по составу и содержанию и менее скованных неизменным следованием письменной традиции»2, находит особенно яркое отражение процесс развития церковнославянского языка и сложного взаимодействия в нм славянокнижных и узуально-речевых элементов. Таким образом, именно этот языковой материал является наиболее ценным источником для изучения живых языковых процессов средневековой Руси, с одной стороны, и процесса формирования литературно-письменной нормы – с другой.

См. работы А.Х. Востокова, И.И. Срезневского, А.И. Соболевского, А.А. Шахматова, С.П. Обнорского, Н.Н. Дурново, И.В. Ягича, а также П.С. Кузнецова, Г.А. Хабургаева, В.М. Маркова, В.В. Колесова, Б.А. Успенского, В.А. Баранова, В.М. Живова, В.Б. Крысько и др.

Жолобов О.Ф. Древнеславянские списки Паренесиса Ефрема Сирина: новые данные и новые аспекты исследования // Письменность, литература и фольклор славянских народов XIV Международный съезд славистов. – Охрид, 10 – 16 сентября 2008 г. – Доклады российской делегации. – М., 2008. – С. 51 Житие Феодосия Печерского, созданное в переломный момент развития системы древнерусского языка и формирования литературного языка донационального периода, в лингвистическом отношении представляет собой оригинальный синтез архаичных, южнославянских с генетической точки зрения черт и восточнославянских по происхождению элементов живой народной речи.

Анализ взаимодействия и конкуренции архаичных элементов книжно-письменной системы и явлений древнерусской народно-разговорной стихии в конкретной рукописи XII в. имеет значение для изучения истории древнерусского литературного языка в целом.

Материалом исследования является текст оригинального памятника древнерусской агиографии Жития Феодосия Печерского (далее Житие) по древнейшему из дошедших до нас списку XII в. в составе Успенского сборника1.

Текст цитируется по изданию: Житие преподобного отца нашего Феодосия игумена Печерского, по сп.: ГИМ, Синодальное собрание, 1063/4 (Успенский сборник) л.л. 26а – 67в. // Успенский сборник XII – XIII вв. / Под ред. С.И.

Коткова. – М.: Наука, 1971.

Объм Жития в рукописи Усп. сб. составляет 41 лист (26а – 67в в современной пагинации). Между 33 и 34 листами пропущен один лист. Текст написан уставом. Работа над написанием Усп. сб. выполнена двумя последовательно сменившимися писцами. Смена почерка происходит в середине Жития (середина столбца "г" сорок шестого листа)2.

Житие создано в конце XI – начале XII вв.3 Автором его, как следует из текста, является инок Киево-Печерского монастыря Нестор. Нестор пришел в монастырь уже после смерти Феодосия, основным источником при работе над Житием послужило устное предание о подвижнике. Нестором также были использованы Успенский сборник – рукописный памятник древнерусской письменности конца XII – начала XIII вв., обнаруженный в середине XIX в. в книгохранилище Успенского собора Московского Кремля. В настоящее время памятник хранится в ГИМ, Усп. № 4 перг.

Успенский сборник XII – XIII вв. / Под ред. С.И. Коткова. – М.: Наука, 1971. – С. 3 – 24.

Вопрос о времени создания Жития в науке решн неоднозначно: одни исследователи (А.А. Шахматов и др.) полагают, что Житие было написано спустя несколько лет после смерти Феодосия (1074 г.) – в период начала его местного монастырского почитания – и до перенесения мощей Феодосия в печерскую церковь Успения пресв. Богородицы в 1091 г., другие приурочивают написание Жития ко времени общерусской канонизации знаменитого игумена в 1108 г.

(С.А.Бугославский, А.Г. Кузьмин и др.). Сам Нестор в предисловии к своему труду указывает, что осуществил его после создания "Чтения о Борисе и Глебе".

рассказы печерского келаря Феодора, который хорошо знал мать Феодосия и многое узнал от нее о доиноческих годах его жизни.

Житие вошло в Киево-Печерский патерик и начиная с XV в. имело широкое распространение в его составе.

Главным героем Жития является преподобный Феодосий, посвятивший жизнь нравственному совершенствованию себя и монашеской братии. Цель Жития

– укрепить нравственный подвиг монашества. В XI в. институт монашества на Руси только начинал формироваться, и общество еще не выработало своего положительного отношения к нему. В Житии представлен пример того, как идеал аскетического монашества, к которому стремится Феодосий, приводит героя к столкновению с моралью общества, в котором он воспитывался. «Основная задача Жития, написанного Нестором, состояла не только в том, чтобы изложить все события «по ряду», но прежде всего в том, чтобы поднять жизнь Феодосия на высоту идеала, прославить великие труды его, показать мирянам и черноризцам, что подвиг Феодосия на монашеской ниве творился ежедневно тяжелым физическим и духовным трудом. Этот подвиг труда и описывал Нестор как пример идеального нравственного служения, пример для подражания для всей монастырской братии»1.

Житие, с одной стороны, показывает, насколько свободно древнерусский автор владел искусством агиографического повествования, а с другой, свидетельствует о способности русских книжников создавать оригинальные произведения житийного жанра, являющиеся подтверждением их смелости и художественной самостоятельности. Так, следуя жанровому канону, Нестор насытил произведение традиционными для жития образами и мотивами. Однако, опираясь на жанровый канон и активно используя в качестве источников памятники византийской агиографии2, Нестор смело выходит за рамки дозволенного автору жития. Он Фомина М.С. К вопросу о типологии Успенского сборника // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. – 2009. – № 2. – С.

По уже имевшимся славяно-русским переводам автор был хорошо знаком с восточно-христианской агиографией, служившей ему не только идейно-содержательным и композиционно-стилистическим примером для литературного подражания, но и источником, из которого он черпал отдельные образы и выражения. Литературные параллели с Житием обнаруживаются в Житиях палестинских (Евфимия Великого, Саввы Освященного, Феодосия Киновиарха, Иоанна Молчальника) и собственно греко-византийских святых (Антония Великого, Иоанна Златоуста, Феодора Эдесского, Феодора Студита). Из некоторых переводных агиографических сочинений Нестор заимствовал значительные текстовые нарушает одно из основных жанровых правил – изображать святого вне конкретных примет времени и пространства. «Автор жития Феодосия стремится передать неповторимый колорит эпохи, что превращает произведение в ценный источник исторических сведений»1. Текст дат возможность получить сведения о том, какой устав регулировал жизнь в Киево-Печерской лавре, как монастырь рос и богател, вмешивался в борьбу князей за киевский престол, способствовал развитию книжного дела на Руси. Основная часть памятника включает в себя рассказы о духовных наставниках, сподвижниках и учениках Феодосия. Крупным планом, подчас заслоняя фигуру главного героя, в Житии рисуется образ Никона Великого, основавшего в Тмутаракани монастырь, подобный Печерскому.

Особенно ярко и оригинально в произведении изображается мать Феодосия. Это женщина, погружнная в мирские заботы, волевая, сильная, страстно любящая сына, но, вместе с тем, отказывающаяся смириться с его аскетическим образом жизни и отрешнностью от мира. Д.С. Лихачв высказывает предположение о том, что «это были черты реальной матери Феодосия»2.

Говоря о композиционном строении Жития, нужно отметить, что жизнеописание героя Нестор представляет читателям «как цикл «новелл», каждая из которых иллюстрирует одну из добродетелей святого: смирение, трудничество, аскетизм, красоту и силу духа»3. Живость и остроту повествованию в них придат обилие бытовых сцен. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития. Бесы то появляются в хлеву или в доме, где братия печт хлеб, то бьют в бубны, мешая Феодосию молиться в его уединнной пещере.

Житие стало классическим образцом для более поздних агиографов: во многих житиях основателей старорусских монастырей могут не только использоваться отдельные ситуации или положения Жития, но и приводиться целые его фрагменты.

Объектом исследования языка в нормативно-стилистическом плане являются те языковые факты разных уровней, которые противопоставляют древнерусские фрагменты (Жития Саввы, Евфимия и Антония), восполняя таким образом биографические пробелы в устном предании о Феодосии Печерском.

Древнерусская литература. XI – XVII вв. / Под ред. В.И. Коровина. – М.: ВЛАДОС, 2003. – С. 83.

История русской литературы XI – XIV веков / Под ред. Д.С. Лихачева. – М.: Просвещение, 1980. – С. 106.

Древнерусская литература. XI – XVII вв. / Под ред. В.И. Коровина. – М.: ВЛАДОС, 2003. – С. 87.

тексты, созданные в книжно-славянской традиции, с одной стороны, и памятники восточнославянской деловой письменности – с другой.

Предмет исследования в 1-ой главе – слова, фонетическая оболочка которых отражает специфические черты (звуки и сочетания звуков), генетически восходящие к южнославянским или восточнославянским рефлексам важнейших фонетических процессов дописьменной эпохи. А именно: рефлексы j-ового смягчения праславянских звуков *t, *d, рефлексы особого переходного смягчения праславянских сочетаний *gt, изменения праславянских дифтонгических *kt, сочетаний гласных с плавными в окружении согласных, изменения праславянских начальных сочетаний *je, *ju, а также *ort, *olt, то есть явления, которые получили неодинаковое развитие на восточнославянской, южнославянской и западнославянской почве.

По отношению к письменному (историческому) периоду развития языка эти явления не относятся уже к собственно фонетическому уровню языковой системы, это факты лексического, словообразовательного, иногда орфографического характера. Однако преобладание слов с определнными звуковыми и графическими комплексами характеризует памятники со стороны нормы. Эти явления удобнее называть фонетическими, имея в виду лишь определнную огласовку слов, их фонетико-графический облик, а не живые фонетические процессы.

При исследовании грамматического строя текстов в центре внимания находятся грамматические значения, которые по-разному выражались в церковнославянском языке и в языке древнерусской деловой письменности, ориентированной на нормы живой восточнославянской речи. В круг таких грамматических явлений, противопоставляющих церковнославянский и живой восточнославянский языки, входят следующие: особенности в использовании форм двойственного числа, особенности выражения значения прошедшего времени глагола, особенности выражения временного, целевого, императивного и условного значений на морфологическом и синтаксическом уровне.

Целью работы является характеристика текста Жития в нормативном аспекте на основе выявления и описания языковых особенностей рукописи, служащих критериями фонетической и грамматической нормы.

В соответствии с поставленной целью решаются следующие задачи :

Сбор фактического материала, необходимого для анализа звукового строя языка памятника: слова с полногласием и неполногласием, с рефлексами ж и и щ, с начальными написаниями у и ю, о и е, а также сочетаниями ра, жд, ч ла и ро, ло, слова со «вторым полногласием» и с сочетаниями ръ, лъ, рь, ль в окружении согласных;

Сбор фактического материала для наблюдения над грамматическим строем Жития: формы двойственного числа, грамматические формы прошедшего времени глагола, формы и синтаксические конструкции, выражающие значение времени, цели, побуждения и условия;

Классификация собранного материала по принципу принадлежности явления к числу восточнославянских или южнославянских по происхождению фонетических и грамматических особенностей, а значит и его отнеснности к сниженной или строгой норме литературного языка Киевской Руси, статистическая обработка материала, устанавливающая частотность употребления того или иного варианта;

Описание собранного материала с точки зрения условий использования;

Обобщение результатов, которое позволит сделать вывод о характере фонетической и грамматической нормы анализируемого текста.

Основные положения , выносимые на защиту:

1. Житие – памятник церковнославянского языка русского извода, в котором представлены языковые элементы как старославянского, так и исконно русского происхождения. Сочетание южнославянских и восточнославянских черт определяет языковую норму литературного языка старшего периода, которая кодифицируется в древнерусский период авторитетными текстами.

Житие написано в переломный момент истории русского литературного языка:

с XII в. возрастает количество оригинальных богослужебных сочинений, влияние протографов (древнеболгарских оригиналов) ослабляется, формируется русская норма церковнославянского языка, в которой восточнославянские по происхождению элементы не являются нарушением, они законны и нормативны;

2. Строгая норма церковнославянского языка, генетически восходящего к классическому старославянскому, не неизменна, наряду с консервативностью, она обладает и динамичностью; источником е развития является вариантность, создаваемая наличием на различных языковых уровнях книжно-письменного языка "русизмов" и "славянизмов".

Житие отражает тот важный этап в истории русского литературного языка, когда кумулятивные русизмы приобретают характер нормы церковнославянского языка.

На фонетико-графическом уровне к таким нормативным явлениям относятся:

слова с рефлексом ж (*dj);

слова с начальным q.

слова с "русскими" написаниями редуцированных перед плавными търт, тълт, тьрт (*trt, *tlt, *trt, *tlt).

Выбор восточнославянского варианта и закрепление его в качестве нормативного, преобладающего, вытесняющего "болгаризм", обусловлен фонетической поддержкой звучащей речи. Чтение богослужебных книг вслух (церковное произношение слов) не противоречило разговорному живому звучанию. Не находящие фонетической опоры "болгаризмы" (жд *dj, начальный ю, слоговые плавные) уступают место "русизмам", которые приобретают законные права в рамках строгой нормы церковнославянского языка в текстах самого верхнего яруса жанровой пирамиды.

3. Ряд черт восточнославянского происхождения имеет характер иносистемных элементов, нарушающих строгую норму церковнославянского языка. К таким незначительным отступлениям от нормы относятся:

использование разговорной частицы в предложениях с ти придаточным времени;

отражение разговорной формулы императива "иди и …";

отказ от строго закреплнного порядка частей в сложноподчиннных предложениях с придаточными условия;

возможность использования в сложноподчиннных предложениях с условными придаточными, наряду с церковнославянским союзом аще, восточнославянских средств связи иже, ~же;

своеобразие использования оборота "дательный самостоятельный" (наличие семантических оттенков ДС, возможность употребления подчинительного союза для конкретизации значения ДС, наличие некоторого количества случаев односубъектности действий в ДС и в основной части, возможность соединения ДС и основной части посредством союза и).

В ходе написания работы применялись следующие методы:

Описательный метод (фиксация, обобщение и интерпретация языковых фактов, являющихся объектом исследования, изучение условий варьирования синонимичных единиц на фонетико-графическом и грамматическом уровне);

Количественный метод (определение количества и частотности употребления в тексте языковых единиц с учтом их противопоставлений и взаимосвязей);

Синхронно-диахронический метод (определение места фонетико-графической и грамматической систем памятника в общем контексте развития древнерусского литературного языка).

Научная новизна работы заключается в следующем:

а) впервые проведн подробный анализ языка Жития по основным критериям фонетической и грамматической нормы древнерусского литературного языка;

б) в сферу научных изысканий введены новые лингвистические данные, которые позволяют расширить сведения исторической русистики о природе и особенностях взаимодействия книжно-славянских и древнерусских элементов в литературном языке донационального периода.

Теоретическая значимость исследования определяется его вкладом в решение вопроса о механизмах формирования письменной языковой нормы; в процесс накопления сведений о степени влияния живой восточнославянской речи на язык книжно-славянских текстов; в создание полной и объективной картины функционирования древнерусского литературного языка.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования его материалов в качестве практической основы для новых научных исследований в области исторической грамматики русского языка и истории русского литературного языка, в курсах по исторической русистике и истории русского литературного языка, при составлении исторических словарей по материалам древнерусских памятников письменности.

Апробация работы .

Основные положения и выводы работы были отражены в докладах:

1. «Слова с полногласием и неполногласием в Житии Феодосия Печерского» на Международной научно-практической конференции памяти проф. Е.И. Никитиной (Ульяновск, 18 февраля 2010 г.);

2. «Формы двойственного числа в Житии Феодосия Печерского» на Международной научно-практической конференции памяти проф. Е.И. Никитиной (Ульяновск, 18 февраля 2011 г.);

3. «Оборот «дательный самостоятельный» в Житии Феодосия Печерского» на Международной научно-практической конференции памяти проф. Е.И. Никитиной (Ульяновск, 17 февраля 2012 г.);

4. «О согласовании причастия с собирательным существительным в составе оборота «Дательный самостоятельный» (на материале Жития Феодосия Печерского)» на V Международном конгрессе исследователей русского языка Русский язык. Исторические судьбы и современность. (Москва, МГУ имени М.В.

5. «Сложноподчиннные предложения с временными придаточными в Житии Феодосия Печерского» на конференции, посвящнной 90-летию со дня рождения проф. Е.И. Никитиной в рамках заочного этапа Научно-педагогического собрания преподавателей русского языка государств-участников СНГ и стран Балтии «Русский язык – общечеловеческий код культурного содружества и исторической взаимосвязи» (Ульяновск, 27 сентября 2013 г.);

6. «Использование условных конструкций в Житии Феодосия Печерского» на Международной научно-практической конференции памяти профессора Е.И.

7. «Слова с рефлексами дифтонгических сочетаний *tj и *kt,*gt перед гласным переднего ряда в Житии Феодосия Печерского» на Международной научнопрактической конференции памяти профессора Е.И. Никитиной (Ульяновск, 25 августа 2015 г.), а также в 13 статьях по теме диссертации.

Структура работы определяется поставленными задачами. Работа состоит из введения, трх глав, заключения, списка использованной литературы и приложения.

Во Введении датся обоснование актуальности темы исследования, определяются объект, предмет, цель и задачи исследования, отмечаются научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, характеризуется материал и обозначаются методы исследования, излагаются положения, выносимые на защиту.

В первой главе , написанной на основе работ А.А. Шахматова, С.П.

Обнорского, В.В. Виноградова, Н.И. Толстого, М.Л. Ремнвой, Б.А. Успенского, Ф.Ф. Филина, А.А. Алексеева, Т.Н. Кандауровой, В.В. Колесова, В.М. Маркова и др., рассматривается вопрос о природе, структуре, функционировании литературного языка Киевской Руси, проблема его изучения в нормативном аспекте, характеризуется источник фактического материала с точки зрения его происхождения и места в системе жанров древнерусской литературы.

Вторая и третья главы являются результатом практического анализа собранного материала, в них отражены классификация, описание и статистическая обработка языковых данных, содержится характеристика фонетической и грамматической нормы Жития.

Заключение содержит обобщнные выводы работы.

В Приложении приведена схема, дающая наглядное представление о месте Жития в системе жанров древнерусской литературы.

–  –  –

Виноградов В.В. История русского литературного языка: Избранные труды. – М.: Наука, 1978. – С. 66.

А.А. Шахматов возводит русский литературный язык к церковнославянскому:

«По своему происхождению русский литературный язык – это перенеснный на русскую почву церковнославянский (по своему происхождению древнеболгарский) язык, в течение веков сближавшийся с живым народным языком и постепенно утративший сво иноземное обличие»1. Аргументируя свою точку зрения, исследователь опирается, главным образом, на положение о широкой распространенности старославянской письменности в Древней Руси. В качестве доказательства своей правоты А.А.Шахматов указывает на то, что церковнославянский язык, значительно более развитый, чем разговорный русский, выступал в роли языка литературы, а также средства устного общения феодальной верхушки. Вся история литературного языка донационального периода представляет собой, по мнению А.А.Шахматова, процесс постепенной русификации церковнославянского языка, соприкасавшегося в Древней Руси с живой народной речью. Даже современный русский язык, по замечанию А.А.

Шахматова, «содержит в себе ещ и теперь наполовину слова, формы, обороты древнеболгарской книжной речи»2.

В 40-е – 50-е годы XX века особенно решительно заявляет о себе прямо противоположная точке зрения А.А.Шахматова теория С.П.Обнорского, развивающая идею о национальной самобытности древнерусского литературного языка, его восточнославянском происхождении. Свои выводы исследователь делает на основе анализа языка древнерусских памятников письменности: Русской правды, Поучения Владимира Мономаха, Моления Даниила Заточника, Слова о полку Игореве. С.П.Обнорский отмечает, что «язык их один и тот же»3, что особенно важно ввиду принадлежности данных памятников к разному времени (начало XI – конец XII вв.), разной территории (и северная, и южная, и центральная части Руси), и разным жанрам. Этот язык исследователь и считает общим русским литературным языком старшей поры. Проанализировав язык юридического свода – Русской правды, – автор данной концепции приходит к Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка. – Изд-е 4-е. – М.: Учпедгиз, 1941. – С. 60.

Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка // Энциклопедия славянской филологии. – Вып. II. I. – Пг., 1915. – С. 39.

Обнорский С.П. Происхождение русского литературного языка // Обнорский С.П. Избранные работы по русскому языку. – М.: Учпедгиз, 1960. – С. 31.

выводу о русской основе литературного языка донационального периода и о позднейшем столкновении с ним языка церковнославянского: «Русский литературный язык старшей поры был в собственном смысле русским во всем своем составе. Этот русский литературный язык старшей формации был чужд каких бы то ни было воздействий со стороны болгарско-византийской культуры»1.

Близкой по основному замыслу к взглядам С.П. Обнорского явилась и теория развития древнерусского литературного языка Л.П. Якубинского.

Проанализировав язык в основном тех же памятников, что и С.П. Обнорский, с исключением Моления Даниила Заточника и добавлением Новгородской летописи, Л.П. Якубинский пришл к выводу о том, что в самом начале формирования литературного языка в Древней Руси старославянский язык сыграл определнную роль в этом процессе, однако уже в XI в. решающее значение в нм приобретает живая восточнославянская речь2.

Таким образом, в основе теорий А.А. Шахматова и С.П. Обнорского лежат принципиально различные взгляды на то, что представляет собой литературный язык донационального периода: церковнославянский язык, подвергшийся со временем постепенной русификации, или, напротив, восточнославянский народный язык, испытавший влияние южнославянских текстов.

В противовес двум противоположным мнениям в 1950-е годы появился ещ один взгляд на происхождение русского литературного языка. Так, В.В.Виноградов сделал предположение о том, что на территории Древней Руси параллельно образовалось два типа литературного языка: книжно-славянский и народнолитературный. Первый сформировался на базе древнеболгарского по происхождению старославянского языка, обслуживающего наиболее важные сферы жизни: «известно, что в эпоху, предшествующую образованию национального языка и нации, в функции литературного языка может выступать «чужой» язык. В Древней Руси важные сферы культуры – область культа, науки и «высокие» жанры литературы – обслуживал старославянский язык, конечно со своеобразными и существенными видоизменениями, теми творческими Обнорский С.П. «Русская правда» как памятник русского литературного языка // Обнорский С.П. Избранные работы по русскому языку. – М.: Учпедгиз, 1960. – С. 144.

Якубинский Л.П. История древнерусского языка. – М.: Учпедгиз, 1953.

приращениями, которые он получил на той или иной народной почве»1.

Рассматривая специфику применения «чужого» языка на Руси, В.В. Виноградов приходит к выводу о том, что в Древней Руси этот «чужой» язык не использовался механически, а лг в основу «особого типа культурного и отчасти культового литературного языка славянства на восточнославянской почве»2. На начальном этапе развития книжно-славянского типа литературного языка этот процесс представлял собой освоение и приспособление к народной почве развитого, богатого синонимикой, а также отвлечнной религиозной, философской, научной и общекультурной лексикой письменно-литературного языка. Далее (уже с XI в.) «этот процесс стал вместе с тем процессом своеобразного творческого развития тех грамматических, лексико-семантических тенденций и форм образования слов, которые были заложены в старославянском языке, и творческого образования новых форм, конструкций и слов под влиянием живой восточнославянской речи»3.

Второй тип литературного языка возник на восточнославянской основе и представлял собой литературно обработанный живой разговорный язык народа.

Каждый из двух типов литературного языка, по мнению В.В. Виноградова, регулировался языковой нормой, при этом степень нормативности в книжнославянском и в народно-литературном типе была неодинакова. Высокая нормативность наблюдалась в книжно-славянском типе. Изменения нормы, обусловленные как внутренними тенденциями развития данной речевой разновидности, так и влиянием народно-литературного языка, здесь происходили медленно. «Нормализация же простой речи была гораздо более тесно связана с процессом формирования произносительных и грамматических, а отчасти и лексико-фразеологических норм общенародного разговорного русского языка.

Здесь колебания норм до образования национального языка были особенно широкими и вольными»4.

Виноградов В.В. История русского литературного языка: Избранные труды. – М.: Наука, 1978. – С. 86.

Там же. – С. 101.

Там же. – С. 101 – 102.

Там же. – С. 140.

Характеризуя структуру литературного языка донационального периода, исследователь акцентирует внимание не только на том, что е типичной чертой было взаимодействие и взаимопроникновение старославянских и русских элементов, но и на том, что это вс же не привело к формированию некоего среднего литературного языка, обслуживающего все области культурной жизни и все жанры литературы: «Два противопоставленных и непрестанно сопоставляемых типа древнерусского литературного языка – книжно-славянский и народнолитературный – выступают как две функционально разграниченные и жанроворазнородные системы литературного выражения. Будучи в своих контрастных, наиболее «чистых» концентрациях с генетической точки зрения двумя разными «языками», но ставши затем двумя разными типами древнерусского литературного языка, книжно-славянский тип в восточнославянском обличье и народно-литературный восточнославянский тип вступили в сложное и разнообразное взаимоотношение и взаимодействие в кругу разных жанров древнерусской литературы»1.

Книжно-славянский и народно-литературный типы литературного языка имеют ряд структурных различий, которые охватывают все языковые ярусы: от фонетического до грамматического (например, в парадигмах склонения и спряжения). При этом книжно-славянский и народно-литературный типы литературного языка в «чистом» виде являются крайними полюсами, между которыми находятся различные переходные разновидности литературной речи.

Такие промежуточные разновидности «до XVI в. образуются не на основе синтеза, органического объединения или сочетания этих двух типов русского литературного языка, а путм их смешения или чередования – в зависимости от изложения»2. При существовании содержания и целевой направленности некоторых форм грамматической и лексико-фразеологической синонимики между двумя типами литературного языка, «эта синонимика до конца XIV – начала XV в.

была скорее обращена внутрь каждого из этих двух типов речи» и «фронтальный стилистический параллелизм между двумя системами обоих типов не мог Виноградов В.В. История русского литературного языка: Избранные труды. – М.: Наука, 1978. – С. 102.

Там же. – С. 106.

формироваться в силу резкой функциональной разграниченности сфер применения каждого из них»1.

С XVI в. начинается процесс постепенного преобразования древнерусского литературного языка, представляющего собой сочетание двух языковых типов, в систему трх стилей единого литературного языка. В рамках данного процесса происходит постепенное вытеснение не соответствующих народному русскому языку элементов книжно-славянской языковой структуры, которые могут временно сохраняться в виде отдельных «примет» или средств выразительности, осознание синонимических соответствий и соотношений между различными формами, словами и оборотами обоих типов русского литературного языка, «формирование в связи с этим единого структурно-языкового ядра литературного выражения»2. Во «всестороннем изучении того процесса, в результате которого развитие и взаимодействие двух типов древнерусского литературного языка – книжно-славянского и народного олитературенного, обработанного – привело к образованию трх стилей с единым структурно-грамматическим и словарным ядром, но с широкими расходящимися кругами синонимических и иных соответствий между ними – звуковых, грамматических и лексикофразеологических» В.В. Виноградов видит одну из важнейших задач истории русского литературного языка3.

На сложное, варьирующееся в зависимости от условий создания и содержания памятника соотношение в его языке старославянских и древнерусских элементов указывал А.М. Селищев: «Язык древнерусской письменности не был вполне тожественным с языком старославянским: элементы русского языка проникали в той или иной мере в язык рукописей, выполнявшихся русскими писцами.

Элементы русского языка не в одинаковой степени отражались в древнерусских произведениях: их проникновение в язык рукописей зависело от степени грамотности и начитанности писца, а также от того, была ли рукопись копией со старославянского оригинала или она представляла собой оригинальное произведение русского книжного человека: в списках со старославянских Там же. – С. 135.

Виноградов В.В. История русского литературного языка: Избранные труды. – М.: Наука, 1978. – С. 106.

Там же. – С. 140.

оригиналов элементы древнерусского языка отражались слабее, чем в оригинальных произведениях. Степень проникновения черт русского языка зависела от содержания произведения, было ли оно оригинальным или представляло список со старославянской рукописи: в церковно-богослужебных текстах, в торжественных словах-проповедях элементы книжного, старославянского языка соблюдались строго русскими книжными людьми; в произведениях же, ближе стоявших к общественно-бытовой жизни, в летописях и в особенности деловых документах более значительны были элементы бытовой русской речи»1.

На неодинаковость и зависимость от жанра и содержания памятников характера их языка обращал внимание и Ф.И. Буслаев: «В сочинениях духовного содержания, напр. в проповедях, в поучениях духовных лиц, в постановлениях церкви и т.п. преобладает язык церковнославянский; в сочинениях светского содержания, напр. в летописях, в юридических актах, в древних русских стихотворениях, пословицах и т.п. преобладает язык русский, разговорный»2.

Б.А. Ларин, одним из первых признавая «несостоятельной версию о русском языка»3 происхождении церковнославянского С.П. Обнорского и видя положительный момент теории А.А. Шахматова в «разграничении … языка социальных верхов Киева и народного языка», а также в «признании раннего воздействия церковно-книжного языка на народные диалекты»4, не принимает категоричности взглядов А.А. Шахматова и развивает идею о сложной природе древнерусского литературного языка: «абсолютно неверно предположение, что церковнославянский язык был единственным литературным языком в Древней Руси.

… Если не противопоставлять два языка в Древней Руси – древнерусский и церковнославянский, тогда вс просто. Но если различать эти две основы, то приходится либо признать, что мы имеем дело со смешанным характером языка в ряде наиболее важных и ценных памятников, либо производить насилие над очевидными фактами, что допускали некоторые Селищев А.М. Старославянский язык. Изд. 3-е, стереотипное. – М.: Едиториал УРСС, 2005. – С. 82 – 83.

Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. – М.: Учпедгиз, 1959. – С. 36.

Ларин Б.А. Лекции по истории русского литературного языка (X – сер. XVIII вв.). – М.: Высшая школа, 1975. – С. 11.

Там же. – С. 15.

исследователи. Я утверждаю, что именно русский язык с л о ж н о г о состава характерен для памятников XII – XIII вв.»1.

Б.А. Успенский впервые предпринимает попытку положить в основу работы над данной проблемой теорию диглоссии. Соотношение между церковнославянским и древнерусским языком в донациональный период определяется исследователем как диглоссия, то есть способ существования двух языковых систем в рамках одного языкового коллектива, причем функции этих двух систем находятся в дополнительном распределении: одна из них обслуживает книжную, письменную культуру, другая – обыденную жизнь. «В наиболее явном случае книжный язык выступает не только как литературный (письменный) язык, но и как язык сакральный (культовый), что обусловливает как специфический престиж этого языка, так и особенно тщательно соблюдаемую дистанцию между книжной и разговорной речью; именно так и обстоит дело в России»2.

Б.А. Успенский определяет ряд признаков, отличающих диглоссию от двуязычия, с одной стороны, и от ситуации сосуществования литературного языка и диалекта, с другой. Так, в отличие от ситуации двуязычия, при диглоссии: 1) недопустимо применение книжного (литературного) языка как средства разговорного общения; 2) отсутствуют кодификация разговорного языка и специальное обучение ему («живой, некнижный язык может совершенно игнорироваться языковым сознанием»); 3) отсутствуют параллельные тексты с одним и тем же содержанием (особенную значимость при этом имеют запрет на перевод сакральных текстов и невозможность пародий на книжном языке)3. От ситуации сосуществования литературного языка и диалекта диглоссию отличает отсутствие социолингвистической дифференциации: «характерная для функционирования литературного языка в одноязычной (недиглоссийной) ситуации соотнеснность с социальными верхами, а нелитературного языка (просторечия) – с социальными низами при диглоссии принципиально невозможна, Ларин Б.А. Лекции по истории русского литературного языка (X – сер. XVIII вв.). – М.: Высшая школа, 1975. – С. 22 – 23.

Успенский Б.А. Языковая ситуация Киевской Руси и ее значение для истории русского литературного языка. – М.: Издво МГУ, 1983. – С. 82 – 83.

поскольку для всего общества употребление как книжного, так и некнижного языка является в принципе обязательным и зависит только от речевой ситуации»1.

Становление ситуации диглоссии Б.А. Успенский относит ко времени Киевской Руси. В период Московской Руси, по мнению исследователя, продолжила существовать языковая ситуация, сформировавшаяся в древнерусский период, давшая импульс всему дальнейшему развитию литературного языка и определившая основные тенденции этого развития2.

Вообще, стабильность диглоссии как языковой ситуации и возможность е сохранения на протяжении многих веков отмечается Б.А. Успенским в качестве одной из характерных черт, отличающих диглоссию от двуязычия3.

В условиях диглоссии член языкового коллектива воспринимает две сосуществующие системы как один язык, в то время как для внешнего наблюдателя естественно видеть два языка. Понятие нормы в условиях диглоссии связывается исключительно с книжным языком. Он «воспринимается в языковом коллективе как правильный, тогда как некнижный язык воспринимается как отклонение от нормы, то есть как нарушение правильного языкового поведения» 4, потому что он фигурирует в языковом сознании коллектива как кодифицированная разновидность языка, которая, в отличие от разговорного, некнижного языка, усваивается только в процессе формального обучения. «Грамматик – в виде самостоятельной системы правил – не было, однако кодификация осуществлялась в процессе изучения книжного (литературного) языка»5. При чтении канонических текстов определялись признаки, отличающие книжный язык от некнижного (разговорного). Таким образом, в процессе создания и редактирования конкретного текста могла происходить смена языкового кода, чередование церковнославянского и древнерусского языков в соответствии с меняющейся языковой установкой книжника6.

Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI – XVII вв.) – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 26 – 28.

Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI – XIX вв.) – М.: Гнозис, 1994. – С. 8.

Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI – XVII вв.) – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 25.

Успенский Б.А. Языковая ситуация Киевской Руси и ее значение для истории русского литературного языка. – М.: Издво МГУ, 1983. – С. 83.

Успенский Б.А. История русского литературного языка как межславянская дисциплина // Вопросы языкознания. – 1995.

– №1. – С. 81.

Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI – XIX вв.) – М.: Гнозис, 1994.

Тезис о возможности смены языкового кода в процессе создания произведения перекликается с предложенным Д.С. Лихачвым термином «литературный этикет». Проводя литературоведческий анализ памятников древнерусской письменности, учный приходит к выводу о существовании в Древней Руси двух самостоятельных литературных языков: церковнославянского и русского. Их употребление было подчинено литературному этикету: церковные, богословские и философские темы требовали, с точки зрения книжника, реализации «приподнятого» церковнославянского языка, а для раскрытия исторической, юридической или бытовой темы языковая «приподнятость» не была необходима, и такие тексты писались на древнерусском литературном языке1. Д.С. Лихачв отмечает, что соблюдение литературного этикета могло требовать быстрого, подчас в пределах одного предложения, перехода от одного языка к другому2.

Взгляды Б.А. Успенского на языковую ситуацию Киевской Руси не были однозначно приняты в науке. Возражения против убедительности теории диглоссии высказывали А.А. Алексеев, А.М. Камчатнов, Л.П. Клименко, М.И. Шапир3 и др. Так, В.В. Колесов, А.С. Мельничук, Л.М. Устюгова, А.М. Камчатнов не согласен с Б.А. Успенским по целому ряду пунктов. Положение о том, что при существующем в сознании членов языкового коллектива противопоставлении церковнославянского и русского языков ими не осознатся диглоссия, рассматривается как противоречие концепции Б.А. Успенского.

Возможность сознательного выбора языкового кода говорит, по мнению А.М. Камчатнова, о включнности всех выбираемых элементов в одну языковую систему: «Если ситуация общения предопределяет выбор тех или иных языковых Лихачв Д.С. Несколько мыслей о языке литературы и литературном языке Древней Руси // Историко-филологические исследования: Сб. ст. к 75-летию акад. Н.И. Конрада. – М.: Наука, 1967. – С. 304 – 205.

Там же. – С. 306.

См. Алексеев А.А. Почему в Древней Руси не было диглоссии // Проблемы исторического языкознания. Литературный язык Древней Руси / Под ред. В.В. Колесова. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. – Вып. 3; Камчатнов А.М. История русского литературного языка: XI – первая половина XIX века. – М.: Академия, 2005; Клименко Л.П. История русского литературного языка с точки зрения теории диглоссии // Проблемы исторического языкознания. – Вып. 3: Литературный язык Древней Руси: Межвузовск. сб. – Л.: Изд-во Ленингр. госуд. ун-та, 1986; Колеов В.В. Критические заметки о "древнерусской диглоссии" // Проблемы исторического языкознания. – Вып.

3: Литературный язык Древней Руси:

Межвузовск. сб. – Л.: Изд-во Ленингр. госуд. ун-та, 1986; Мельничук А.С. Обсуждение проблемы языковой ситуации Киевской Руси на IX Международном съезде славистов // Изв. АН СССР. – Сер. Лит. и яз. – 1984. – Т. 43. – № 2;

Устюгова Л.М. Книжнославянизмы и соотносительные русизмы в основных списках "Повести временных лет" // Древнерусский литературный язык в его отношении к старославянскому. – М.: Наука, 1987; Шапир М.И. Теория церковнославянско-русской диглоссии и е сторонники // Russian Linguistics. – 1989. – № 13 и др.

средств, то это значит, что сами по себе они входят в одну языковую систему и противопоставляются стилистически – по сфере употребления»1. Возражает А.М. Камчатнов и против заявленного Б.А. Успенским противопоставления в сознании древнерусского человека сакрального и бытового начал, вылившееся и в противопоставление церковнославянского и русского языков. Ссылаясь на мнение исследователей истории церкви, А.М. Камчатнов замечает, что «оппозиция священного и профанного была свойственна языческому религиозному сознанию», в христианской же культуре «исчезает противоположность между сакральным и профанным», а следовательно «исчезает и оппозиция культурного и бытового, и русский язык оказывается полноправным участником литературного процесса»2.

Кроме того, А.М. Камчатнов указывает на общеизвестное отсутствие данных о том, что «уже в Киевской Руси противопоставление славянского и русского было противопоставлением именно языков», а также на недопустимость осуществляемого Б.А. Успенским проецирования фактов XV – XVI вв. на языковую ситуацию Киевской Руси3. Наконец, А.М. Камчатнов считает неприемлемым рассмотрение Б.А. Успенским в качестве релевантных для дифференциации церковнославянского и русского языков только формальных – орфографических и морфологических – признаков и отсутствие должного языка4. Не считая убедительной теорию внимания к лексическому уровню диглоссии, А.М. Камчатнов категоричен в характеристике языковой ситуации Киевской Руси как одноязычной и в утверждении «сложной» природы литературного языка: «языковая ситуация в Киевской Руси была одноязычной … этот литературный язык был стилистически дифференцирован и … в формировании его стилей большую роль сыграли как славянская, так и русская языковая стихия»5.

Л.М. Устюгова также не соглашается с мнением Б.А. Успенского.

Анализируя особенности функционирования славянизмов и русизмов в «Повести временных лет», исследователь приходит к выводу о том, что последние являлись Камчатнов А.М. История русского литературного языка: XI – первая половина XIX века. – М.: Академия, 2005. – С. 50.

Там же. – С. 52 – 53.

Там же. – С. 53.

Там же. – С. 55.

Там же. – С. 53.

«вполне законными элементами книжного повествования» и в целом «древнерусский язык не был противопоставлен церковнославянскому как язык профанный, бытовой – сакральному, культурному»1.

Л.П. Жуковской проведн анализ языка традиционных переводных памятников древнерусской письменности, в результате которого в тождественных по содержанию текстах обнаружено большое количество лексических и грамматических варьирований, а также случаев внесения в эти тексты при переписке и редактировании древнерусскими писцами как общеславянских, так и собственно русских слов и форм. На основании полученных данных исследователь делает вывод о том, что памятники традиционного содержания (церковные книги) должны рассматриваться в ряду памятников русского литературного языка, а о церковнославянском языке, отличающемся от русского, можно говорить только начиная с XV в2.

Ф.П. Филин, характеризуя языковую ситуацию Древней Руси, говорит о двуязычии. По мнению исследователя, начиная с X века, на данной территории параллельно существовало два близких, но разных и по происхождению, и по выполняемым функциям языка. Церковнославянский литературный язык (древнеболгарский в своей основе) применялся «в основном для передачи всего, что … выражало христианское мировоззрение»3 и был представлен двумя типами: 1) язык богослужебной и примыкающей к ней литературы, созданной в Болгарии и других славянских странах; 2) язык оригинальных произведений, написанных русскими книжниками. Имея южнославянскую основу, церковнославянский литературный язык тем не менее характеризовался возможностью проникновения в него в той или иной степени восточнославянских элементов. Древнерусский литературный язык (восточнославянский по своей природе) использовался «для всякого рода светских нужд»4 и также функционировал в двух разновидностях: 1) язык деловой Устюгова Л.М. Книжнославянизмы и соотносительные русизмы в основных списках "Повести временных лет" // Древнерусский литературный язык в его отношении к старославянскому. – М.: Наука, 1987. – С. 104.

Жуковская Л.П. О некоторых проблемах истории русского литературного языка древнейшей поры // Вопросы языкознания. – 1972. – № 5. – С. 62 – 76.

Филин Ф.П. Истоки и судьбы русского литературного языка. – М.: Красанд, 2010. – С. 259.

Там же. – С. 25 письменности и частной переписки с отдельными церковнославянскими вкраплениями; 2) язык «повествовательной литературы» (произведений разных жанров) с широкой распространнностью церковнославянских средств.

Попытка решить проблему литературного языка донационального периода предпринята и Н.И. Толстым. По мнению исследователя, древнерусский литературный язык вбирал в себя элементы живой восточнославянской речи и церковнославянского языка, вследствие непрерывного взаимодействия древнерусского и церковнославянского литературных языков. При этом церковнославянский язык выполнял функцию литературного языка и в других славянских странах, где также происходило взаимодействие отечественного литературного языка с живой народной речью и церковнославянским языком1.

Опираясь на данные письменных памятников различных славянских народов, Н.И. Толстой приходит к выводу о существовании и функционировании с IX почти до конца XVIII вв. единого славянского литературного языка2, распространнного среди восточных, части южных, а в ранний период и среди западных славян: «нам будет удобнее признать язык сербской, болгарской, русской сербо-болгарской, русско-болгарской и др. редакций е д и н ы м д р е в н е с л а в я н с к и м (или церковнославянским, или книжнославянским) л и т е р а т у р н ы м я з ы к о м, независимо от того факта, что в разные эпохи он мог находиться под влиянием определнного народно-разговорного субстрата, служившего источником его обогащения, и тем самым изменять сво лицо»3. Возможность существования единого древнеславянского литературного языка была обусловлена максимальной структурной близостью славянских диалектов на начальных этапах развития славянской письменности (ещ не произошло падение редуцированных, не начала меняться структура слога, не подвергся существенной реорганизации Толстой Н.И. К вопросу о древнеславянском языке как общем литературном языке южных и восточных славян // Вопросы языкознания. – 1961. – № 1. – С. 59.

Для обозначения этого языка Н.И. Толстым введн термин "древнеславянский литературный язык", заменивший собой термин "церковнославянский язык", который подчркивал ограниченность употребления данного языка церковной сферой, что не соответствовало действительности (Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков.

– М.: Наука, 1988. – С. 34). Тезис Н.И. Толстого о существовании единого древнеславянского литературного языка был поддержан в науке. (См. Копыленко М.М. Как следует называть язык древнейших письменных памятников? // Советское славяноведение. – 1966. – № 1. – С. 36 – 41; Мещерский Н.А. Древнеславянский – общий литературно-письменный язык на раннем этапе культурно-исторического развития всех славян // Вестн. Ленингр. ун-та. – 1975. – № 8. – С. 132 – 140).

Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. – М.: Наука, 1988. – С. 38.

морфологический и синтаксический строй, не проявились семантические и лексические инновации). Монолитность славянского языкового мира послужила предпосылкой того, что «вполне реальным оказывалось положение, по которому один из диалектов, возведнный на уровень литературного языка, становился приемлемым для всего славянского ареала или для значительной его части»1.

Таким образом, по мысли исследователя, крайне затруднительным является изучение истории собственно древнерусского литературного языка (языка памятников, оставшихся за пределами общего древнеславянского языка) изолированно от рассмотрения процесса развития языка древнеславянского и коррелятивных связей между ними. При этом к XII в. между этими "языками" сложились «отношения не двуязычия (двуязычие было скорее в плане литературного и разговорного языка), а основного ядра и периферийно расположенных вокруг него сфер, где действовали и центробежные и центростремительные силы»2.

Н.И. Толстой одним из первых отметил, что «народно-литературный тип»

древнерусского языка представлен в весьма немногочисленных памятниках и в большинстве случаев не обходится без книжно-славянских элементов; он вернул статус языка, а не "типа" церковнославянскому языку и описал иерархическую систему, в которой нашли место практически все памятники письменности XI – XVII веков (См. Приложение 1). Анализируя характер древнеславянской письменности, Н.И. Толстой замечает, что «эта письменность может быть схематически представлена как фигура с рядом иерархически подчиннных ярусов, отражающих различные жанры, в которой вслед за каноническими (евангелие, псалтырь и др.) и литургическими текстами следует литература аскетическая, проповедническая («слова» и т.п.), агиографическая, повествовательная (повести, «романы» и т.п.), апокрифическая, историческая (хронографы, летописи и т.п.), художественно-поэтическая, публицистическая и др.»3 При этом тексты верхнего яруса оказываются более консервативными, более четко и строго нормированными, они дают меньшее число отклонений от устанавливаемой для Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. – М.: Наука, 1988. – С. 143.

Там же. – С. 35 – 39.

Там же. – С. 35 – 36.

каждой эпохи модели; в текстах нижнего яруса пирамиды норма более свободна, подвержена влиянию народно-разговорного субстрата. Близость к строгой языковой норме или отдаленность от нее для самого верхнего яруса может быть неодинаковой внутри одного жанра. Изучение текстов памятников разных жанров, принадлежащих всем «ступеням» этой пирамиды, обнаруживает, что именно церковнославянский язык был языком как канонической, богослужебной литературы, так и литературы житийной, литературы светской. Различался лишь характер нормы церковнославянского языка: она была более строгой в памятниках верхнего яруса, близких к каноническим текстам.

Относительная устойчивость основных элементов описанной модели на протяжении веков обусловлена устойчивостью системы литературных жанров, обслуживаемых древнеславянским литературным языком. В основном свом ядре общая для всего "греко-славянского" ареала эта литература почти не включала в себя текстов, имевших для более поздних веков только историко-культурное значение, «памятники е сохраняли потенциал современности для читателей в течение пяти и более столетий»1. Названные факторы, усиленные достаточно развитой техникой и высокой точностью копирования списков, «поддерживали непрерывность традиции древнеславянского литературного языка»2.

М.Л. Ремнва в работе над данной проблемой также опирается на идею несовпадения истории живого русского языка, средства повседневного общения представителей восточнославянской, а затем великорусской народности, и истории литературно-книжного языка. По мнению исследователя, «языковая ситуация на Руси вплоть до нового времени характеризовалась наличием двух нормированных языковых явлений, друг другу противопоставленных, и эта противопоставленность определяла специфику книжно-письменной культуры на Руси»3. М.Л. Ремнва отмечает, что как в книжно-славянский язык проникали русизмы, так и в живом народном языке появлялись и последовательно использовались в качестве варианта церковнославянизмы. Литературным языком донационального периода исследователь считает язык церковнославянский – «обработанный с точки зрения Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. – М.: Наука, 1988. – С. 143. – С. 36.

Там же. – С. 37.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 24.

нормы, особым образом кодифицированный, полифункциональный, стилистически дифференцированный язык культа и культуры, противопоставленный языку бытового общения и языку восточнославянской деловой письменности»1.

Г.А. Хабургаев указывает на то, что формирование церковнославянского языка восточнославянской редакции происходило постепенно, но ко времени создания первых сохранившихся письменных памятников восточных славян он сформировался как литературный нормированный язык, адаптированный к восточнославянским условиям. «То, что в русской филологической традиции принято называть церковнославянским языком русского извода, – это книжнолитературный язык восточных славян, сложившийся в результате усвоения старославянских языковых традиций в древнерусских условиях»2. Уже на самых ранних этапах развития церковнославянский язык Древней Руси обладал полифункциональностью. Это был не только язык богослужения, язык культовой литературы, но и язык текстов переводной деловой и юридической письменности, язык книжно-литературных, художественных текстов различных жанров, как переводных, так и оригинальных, созданных на Руси.

Таким образом, вопрос о природе древнерусского литературного языка донационального периода до настоящего времени не имеет окончательного, однозначного ответа. Категоричные концепции А.А.Шахматова и С.П.Обнорского, а так же более гибкая теория В.В.Виноградова – только некоторые из многочисленных подходов к решению этой проблемы. В целом исследователи сходятся на том, что процесс образования литературного языка в Древней Руси отличался сложностью и представлял собой переплетение элементов живой народной (восточнославянской) речи и близкородственного старославянского языка древнеболгарского происхождения.

1.2. Изучение проблемы литературного языка, его происхождения и функционирования приводит исследователей к необходимости решения вопроса о Ремнева М.Л., Савельев В.С., Филичев И.И. Церковнославянский язык. – М.: Изд-во МГУ, 1999. – С. 9.

Хабургаев Г.А. Старославянский – церковнославянский – русский литературный // История русского литературного языка в древнейший период. – М.: Изд-во МГУ, 1984. – С. 20 – 21.

языковой норме.

Значимость данного понятия для научного освещения вопроса о литературном языке подчркивал, например, В.В. Виноградов: «Понятие нормы – центральное в определении национального литературного языка (как в письменной, так и в разговорной форме)»1. Важность рассмотрения данного вопроса в контексте разговора о происхождении и развитии литературного языка отмечена также Ф.П. Филиным: «Постоянное внимание исследователей к языковой норме помогает правильному освещению истории того или иного литературного языка»2.

Обращаясь к проблеме языковой нормы, следует в первую очередь отметить, что понятие это оказывается значимым не только в рассмотрении вопроса о литературном языке. В широком смысле языковая норма – это «совокупность наиболее устойчивых, традиционных реализаций элементов языковой структуры, отобранных и закреплнных общественной языковой практикой»3. Понятие нормы литературного языка существенно отличается от понятия нормы языка народного.

Поскольку одним из важнейших признаков литературного языка является полифункциональность и чткая разграниченность этих функций, норма литературного языка – это более сложный комплекс средств, чем норма языка народного. Кроме того, она более осознана и более обязательна, требование е стабильности более настоятельно. Таким образом, норма литературного языка – это «некоторая совокупность коллективных реализаций языковой системы, принятых обществом на определнном этапе его развития и осознаваемых им как правильные и образцовые. Литературная норма фиксируется в грамматических справочниках и словарях и является, как и любая другая социально обусловленная норма, обязательной для всех членов коллектива, говорящего на данном языке». 4 Наличием нормы характеризуются все языковые ярусы: фонетический, акцентологический, лексический, фразеологический, морфологический, синтаксический, стилистический. При этом действие языковой нормы проявляется не только на уровне отдельных единиц языка, но и в закономерностях Виноградов В.В. История русского литературного языка: Избранные труды. – М.: Наука, 1978. – С. 29.

Филин Ф.П. О языковой норме // Проблемы нормы в славянских литературных языках в синхронном и диахронном аспектах. – М.: Наука, 1976. – С. 3.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 24. – С. 26.

Семенюк Н.Н. Норма // Общее языкознание. – М.: Наука, 1970. – С. 556.

организации этих единиц в пределах текста, а также в закономерности организации разновидностей (стилей, подсистем) языка1.

Норма литературного языка вырабатывается в практике речевого общения, закрепляется как узус и затем подвергается кодификации. Отклонение от нормы осознатся и оценивается не только в грамматиках, словарях и иных кодификационных работах, но и в широком общественном сознании.

Живой речи свойственно непрерывное развитие, появление вариантных форм на уровне грамматики, обогащение словарного состава на уровне лексики, изменение синтаксических конструкций. Изменение нормы отражает эволюцию языка, однако распространнности языковой единицы в речевой практике недостаточно для кодификации е в качестве нормы, если наблюдается нарушение традиций языкового вкуса или несоответствие языковой системе.

В.А. Ицкович указывает на двоякое понимание термина «литературная норма»:

с одной стороны, он применяется для характеристики общепринятого словоупотребления, с другой, для называния языковых явлений, рекомендованных грамматикой, справочниками и словарями. «Как видно, один термин употребляется для обозначения разных явлений …. Первое определение («норма есть общепринятое употребление») исходит из того, что норма существует в самом языке, что это объективное данное. Из второго определения («норма – это правила употребления») вытекает, что норма – нечто внешнее, что норма не содержится в самом языке, а вносится в язык грамматиками»2. Посредством грамматики отражаются существующие закономерности языка, однако словоупотребление общепринятое и словоупотребление нормативное совпадают не всегда. Эволюция языка, происходящая на фоне активных социальных процессов, зачастую не сразу находит отражение в справочной литературе. Таким образом, возникает необходимость разграничения понятий нормы как факта языка и нормы как зафиксированного в грамматиках правила употребления. Учные, входящие в Пражский лингвистический кружок, установили границу между понятием нормы и понятием кодификации. Б. Гавранек указывает на то, что в любом коллективе на Горшков А.И. Вопрос о вариативности норм в связи с пониманием языка как системы систем // Литературная норма и вариативность. – М.: Наука, 1981. – С. 236.

Ицкович В.А. Языковая норма. – М.: Просвещение, 1968. – С. 5.

основе интуитивного представления о правильной речи формируется языковая норма, проявляющаяся в объективно существующих узуальных моделях словоупотребления, словоизменения, моделях синтаксических единиц. «Народный язык определнного географического или классового целого также имеет свою собственную норму, т.е. комплекс грамматических и лексических регулярно употребляемых средств»1. Кодификация же как «осознанная и зафиксированная норма» свойственна языку литературному. «От объективно существующей нормы языка следует отличать е кодификацию, т.е. установление правил употребления слов, правил словообразования, словоизменения, правил построения словосочетаний и предложений»2. Н.В. Богдановой выделено два типа нормы: 1) норма реальная, лингвистическая, внутриязыковая, сложившаяся «в результате действия ряда социальных факторов, связанных с существованием данного языка в определнном речевом коллективе в определнный период действия»; 2) норма кодифицированная, «являющаяся результатом выбора одним человеком или группой людей тех или иных средств языкового выражения»3.

Кодификация, так же, как языковая норма, может реализоваться на трх соответствующих уровнях: «на уровне языковых единиц, уровне текста и уровне языка как системы подсистем»4. А.И. Горшков приводит примеры каждого типа кодификации языковой нормы в истории русского литературного языка. Так, в «Российской грамматике» М.В. Ломоносова представлена кодификация фонетической и грамматической нормы, в руководстве по риторике и в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке», описывающих правила построения текста и правила выбора «высокого», «среднего» и «низкого»

стилей, наблюдается кодификация нормы на уровне текста и языка как системы подсистем5.

Над выделением критериев языковой нормы исследователи работают достаточно давно. Так, ещ в 1948 году Е.С. Истриной был предложен следующий Гавранек Б. Задачи литературного языка и его культура // Пражский лингвистический кружок. – М.: Изд-во Иностр.

лит., 1967. – С. 339.

Ицкович В.А. Языковая норма. – М.: Просвещение, 1968. – С. 7.

Богданова Н.В. Живые фонетические процессы русской речи. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2001. – С. 30.

Горшков А.И. Теория и история русского литературного языка. – М.: Высшая школа, 1984. – С. 43.

критерий нормы: «Норма определяется степенью употребления при условии авторитетности источников»1. При этом необходимым при анализе текстов является учт эволюции языка, а также тех отступлений от общелитературных норм, которые мотивированы художественным замыслом. Таким образом, в процессе выявления нормы на основе наблюдений над текстами художественной литературы целесообразно, с одной стороны, привлекать широкий и разнообразный в жанровом отношении круг источников, а с другой стороны, подходить к анализу текста критически, строго разграничивая авторскую речь и речь персонажей.

А.А. Мурашов обращает внимание на следующие факторы нормы: «Это литературно-художественная употребимость данной формы, приемлемость для большинства говорящих на этом языке как на родном, словарная кодифицированность, востребованность в повседневном общении; наконец, языковая нравственность, закрепившаяся в исторической памяти народа»2.

Л.К. Граудиной сформулированы три критерия достоверности нормы:

1) соответствие языковой системе (с точки зрения грамматики – «это соответствие определнным образом организованной совокупности морфем и способов группировки морфем»);

2) традиционность, предполагающая выработку нормы как «итога взаимодействия общественного выбора и индивидуальных вкусов»;

3) употребляемость, т.е. нахождение в рамках речевого узуса3.

Наиболее объективным показателем употребительности языковых единиц Л.К. Граудина считает статистические данные. Статистический критерий исследователь предлагает ввести в ряд важнейших признаков нормы. Понятие статистической нормы было выдвинуто профессором статистики Бристольского университета Г. Херданом. Рассматривая язык как статистическое множество, Г. Хердан определяет стабильность частот основным коммуникативным законом языка. Принимая тезис Г. Хердана о количественной основе норм, Л.К. Граудина, вслед за учными Пражского лингвистического кружка, вносит существенное Истрина Е.С. Нормы русского литературного языка и культура речи. – М. – Л.: АН СССР, 1948. – С. 19.

Мурашов А.А. Культура речи. – М. – Воронеж: Изд-во Моск. психол.-соц. ин-та; МОДЕК, 2003. – С. 5.

Граудина Л.К. Вопросы нормализации русского языка. Грамматика и варианты. – М.: Наука, 1980. – С. 63.

ограничение, связанное с идеей о дуализме нормы языка – необходимости разграничивать бытующую в речи языковую норму и представление о ней – кодификацию нормы1.

К.С. Горбачевич к основным признакам языковой нормы относит: «1) регулярную употребляемость (воспроизводимость) данного способа выражения; 2) соответствие этого способа выражения возможностям системы литературного языка; 3) общественное одобрение регулярно воспроизводимого способа выражения»2.

Таким образом, понятие нормы литературного языка можно рассматривать через совокупность е характерных признаков:

1) Широкое распространение, т.е. высокая степень употребительности языкового явления.

2) Стабильность нормы.

3) Кодифицированность нормы литературного языка: норма «не только отграничивает правильные (литературные) реализации от неправильных (нелитературных), но и устанавливает разного рода градации внутри правильных нормативных реализаций»3.

4) Императивность нормы литературного языка. При этом на недопустимость абсолютизации «общеобязательности» языковых норм указал Л.И. Скворцов: речь должна идти не столько об их общеобязательности, сколько об общеупотребительности4. Благодаря такому подходу в лингвистике появляется возможность сформировать дифференцированное представление о норме современного русского языка, которая максимально приближена к ситуации, теме и среде общения. Таким образом, с точки зрения коммуникативной стратегии речевое взаимодействие может допускать мотивированные ситуацией, индивидуальными особенностями коммуникантов и т.п. отклонения от нормы.

5) Вариантность нормы. Устойчивость нормативных реализаций не исключает существования в литературном языке набора вариантных средств, Граудина Л.К. Вопросы нормализации русского языка. Грамматика и варианты. – М.: Наука, 1980. – С. 68.

Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка. – М.: Просвещение, 1981. – С. 31.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 27.

Скворцов Л.И. Актуальные проблемы культуры речи. – М.: Наука, 1970. – С. 33.

предполагающих определнный выбор. Более того, «норма непременно предполагает наличие в языке таких единиц, которые соотносятся как вариантные выражения обозначаемого»1.

Помимо названных признаков, в определении нормы играет роль е функциональная природа. А.А. Леонтьев, разделяя точку зрения И.А. Бодуэна де Куртенэ, Е.Д. Поливанова, Л.П. Якубинского, выдвигает тезис о функциональности языковой единицы как об одном из основных признаков нормы: «Правильность литературного выражения выступает функцией коммуникативно-стилистической целесообразности данного высказывания, функционального стиля, жанра. … Такая функциональная целесообразность языковой единицы … должна быть признана важнейшим критерием отнесения данной единицы к норме … ибо язык – средство общения, а всякое общение целенаправленно»2. Исследование сущности языковой нормы и определение е понятия проводятся в русле чехословацкой функциональной стилистики, предметом рассмотрения которой является функционирование литературного языка и его языковых единиц. Б.Н. Головин определяет норму как исторически принятый в данном языковом коллективе выбор одного из функциональных вариантов языкового знака, таким образом, «норма становится регулятором речевого поведения людей»3.

Э. Косериу предпринята попытка определения понятия нормы через е отношение к системе языка. В концепции Э. Косериу, языковая норма трактуется как один из элементов соотношения «система – норма – речь» и рассматривается как совокупность обязательных реализаций системы, как фиксация языка в традиционных формах4. Слабость данной теории состоит в искусственном отрыве системы языка от реализации е в процессе функционирования: «Получается, что структура языка – по смыслу определения нормы – бертся вне е функционирования, бертся как некий конструкт, абстракция, созданная мыслью Михайловская Н.Г. Лексическая норма в е отношении к древнерусскому литературному языку // Вопросы языкознания. – 1976. – № 5. – С. 105.

Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность. – М.: Просвещение, 1969. – С. 76.

Головин Б.Н. Основы культуры речи. – М.: Высшая школа, 1980. – С. 19.

Косериу Э. Синхрония, диахрония и история: Проблема языкового изменения // Новое в лингвистике. – Вып. 3. – М.:

Изд-во Иностр. лит., 1963. – С. 174 – 175.

лингвиста. … Такие и подобные соображения можно принять, если структуру видеть неподвижной, застывшей – вне постоянной динамики е применения, вне функциональной "реализации". Но реально, в живых языках, такой структуры нет»1.

Понятие языковой нормы традиционно применяется в характеристике литературных языков национального периода или в контексте разговора о культуре речи. В литературном языке донационального периода также несомненно наличие языковой нормы. Замечание об актуальности понятия языковой нормы для литературного языка донационального периода сделано Н.И. Толстым: «Для историка литературного языка … основным и необходимым ориентиром является литературная норма. Вопрос о трудностях е установления для древних периодов не опровергает этой необходимости»2.

Норма литературного языка донационального периода отличается от литературной нормы национального языка рядом специфических черт.

В настоящее время в этой области исследователями активно решается вопрос о том, что представляла собой норма литературного языка донационального периода в России и как она фиксировалась до появления в XVI веке первых восточнославянских грамматик.

Рассматривая вопрос об общих и различных чертах литературных языков донационального и национального периодов, Ф.П. Филин приходит к следующему выводу: «Между национальными литературными языками и литературными языками донационального времени, кроме отличий, имеются и существенные черты общности: 1) известная обработанность, стремление к устойчивости, поддержанию традиций (что неизбежно приводило и приводит к обособлению от разговорной речи, в которой процессы диалектного дробления и всякого рода стихийные изменения проходят более интенсивно – это заложено в самой природе непреднамеренной устной речи), к наддиалектному состоянию; 2) функционирование в качестве средства цивилизации, обслуживание государственных и иных нужд общества. … Что касается отличий, то они, поГоловин Б.Н. Основы культуры речи. – М.: Высшая школа, 1980. – С. 17.

Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. – М.: Наука, 1988. – С. 44.

видимому, сводятся прежде всего к тому, что донациональные литературные языки были достоянием сравнительно узких слов населения классово расчленнного общества, они не составляли единой системы с устной речью, не обладали всеобъемлющей поливалентностью, более свободно допускали сосуществование на равных правах всякого рода регионализмов»1.

В.В. Колесов, основываясь на идее «устойчивости первичных жанров»

литературы, которые характеризовались специфическим набором речевых (текстовых) формул, соотносившихся со всем укладом жизни средневековья, предпринимает попытку «изнутри», с точки зрения предполагаемого средневекового сознания решить проблему нормы языкового употребления в литературном языке Киевской Руси2.

М.Р. Ремнва выдвигает тезис, согласно которому норма представлена в памятниках письменности, следовательно, выявление е особенностей и специфических черт должно проводиться посредством анализа текстов.

«Практически определить норму книжного языка можно, ответив на вопросы, какими правилами руководствовались книжники в области графики, орфографии, грамматики, создавая свои произведения, что для них было ошибочным и невозможным для реализации, что имело лишь одну возможность, что допускало вариантные реализации»3.

Характерного признака нормы литературного языка – кодификации – в донациональный период в современном смысле не существовало. Однако нельзя не отметить наличие некоторой стабильности, вс же присущей языку определнных типов текстов. Н.Г. Михайловская в качестве основной особенности нормативности русского литературного языка старшего периода (XI – XIV вв.), обеспечивающей стабильность книжно-литературного изложения, называет «традиционность генетических связей со старославянской письменностью и через их посредство с греческими текстами»4. А. Едличка видит причины стабильности нормы в деятельности книжников, которые, создавая собственные тексты, Филин Ф.П. О свойствах и границах литературного языка // Вопросы языкознания. – 1975. – № 6. – С. 8.

Колеов В.В. Критические заметки о "древнерусской диглоссии" // Проблемы исторического языкознания. – Вып. 3:

Литературный язык Древней Руси: Межвузовск. сб. – Л.: Изд-во Ленингр. госуд. ун-та, 1986.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 30.

Михайловская Н.Г. К проблеме нормы древнерусского языка // Вопросы языкознания. – 1975. – № 3. – С. 120.

ориентировались на написанные ранее литературные произведения, воспринимавшиеся ими как образцовые и ставшие основой позднейшей кодификации. Таким образом, по мнению исследователя, поддерживалась устойчивость нормы1. То есть, применяя термин "норма литературного языка" к характеристике донационального периода, А. Едличка понимает этот термин как «совокупность соответствующим образом реализованных языковых средств, принятых в данном языковом обществе как обязательные, и те закономерности, которыми определяется употребление языковых средств»2, не зафиксированные ещ в грамматиках, словарях, справочниках и т.п., но уже обусловливающие определнную стабильность языковой нормы. Согласие с данным положением высказывает Ф.П. Филин, выдвинувший идею о том, что в ранние периоды истории литературного языка существовала «скрытая кодификация, т.е.

ориентация на нормы, представленные в тех или иных литературных документах»3.

В начальный период существования древнерусского литературного языка (XI – XIV вв.) «не было писаных требований и правил, но были правила неписаные, этикетом"»4, диктуемые ситуативным – замечает и "литературным Н.Г. Михайловская.

Несомненно, важным является вопрос о том, какие именно литературные произведения служили языковым образцом и каким образом осуществлялось их воздействие на другие тексты.

По мнению А.А. Алексеева, «источником нормы могли становиться те тексты, которые получали общественное признание и значение прежде всего по своему содержанию, почти безотносительно к достоинству своего языка»5.

Вывод об авторитетности того или иного текста исследователь делает, обращая внимание на количество дошедших до нас списков этого произведения, а также на частоту его цитирования в современной произведению литературе. Тексты, Едличка А. Проблематика нормы и кодификации литературного языка в отношении к типу литературного языка // Проблемы нормы в славянских литературных языках в синхронном и диахронном аспектах. – М.: Наука, 1976. – С. 19.

Филин Ф.П. Что такое литературный язык // Вопросы языкознания. – 1979. – №3. – С. 19.

Михайловская Н.Г. Лексическая норма в е отношении к древнерусскому литературному языку // Вопросы языкознания. – 1976. – № 5. – С. 105.

обладающие названными признаками, исследователь считает образцовыми. К их числу А.А. Алексеев относит Евангелие и Псалтырь.

Характеризуя грамматическую норму литературного языка донационального периода, необходимо ответить на вопрос о том, есть ли основания говорить об императивности и осознанности этой нормы. М.Л. Ремнва ищет ответ в сопоставлении сюжетов, перерабатываемых книжниками с разными целями.

Сравнив текст жития Михаила Клопского, имеющий устную основу, и текст того же произведения, приведнный в XVI в. В.М. Тучковым в соответствие с нормами канонического жития, исследователь отмечает, что «В.М. Тучков, приступая к созданию жития Макариевских Четьих-Миней, чтко представлял себе, что должно быть заменено, что обязательно к изменению, что не может быть использовано в тексте канонического жития и какими соответствующими книжно-славянскими средствами это должно быть выражено (заменено)»1. Таким образом, разговор о своеобразной осознанности и императивности нормы литературного языка донационального периода оказывается возможным.

Благодаря наличию в текстах своеобразного образца и осознанности следования ему книжниками, норма литературного языка донационального периода обладала некоторой стабильностью. Однако это не исключало наличия у не ещ одного характерного для литературной нормы признака – вариативности.

Вариативность в донациональный период имела особенность, заключающуюся в использовании вариантов, являющихся дублетами, наличие которых в языке не мотивировано с функциональной точки зрения. Например, «уже в старших памятниках церковнославянского языка русского извода формы аориста и перфекта могли употребляться в одинаковых контекстах и выражать одинаковые значения»2.

Вариативность как признак языковой нормы имеет принципиальное значение в характеристике нормы литературного языка донационального периода. В Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 37.

Там же. – С. 41.

частности, вариативность определяется возможностью разных написаний одного и того же слова (у разных писцов или даже у одного писца)1.

«Вариация написаний определяется, с одной стороны, колебаниями между южнославянскими написаниями (отражающими влияние протографов) и русскими написаниями (отражающими специальную норму русского церковнославянского языка), с другой стороны – колебаниями между написаниями, отражающими орфографическую традицию (влияние графического традиционализма), и написаниями, ориентированными на книжное произношение (влияние фонетического традиционализма)»2. Влиянием протографа до определнной степени определяется различие текстов, списанных с южнославянских оригиналов, и текстов, созданных на восточнославянской почве. Поскольку наиболее почитаемыми и, как следствие, образцовыми считались тексты, имеющие южнославянский протограф, южнославянские фонетические особенности могли переноситься в оригинальные восточнославянские рукописи, но уже в качестве орфографического явления. С начала XII в. влияние протографа постепенно перестат играть роль, закрепляясь лишь в отдельных формах.

Впоследствии южнославянские написания вытесняются на периферию нормы:

«они могут быть зафиксированы в текстах, но не являются результатом сознательной языковой деятельности. Можно сказать, что они представляют собой как бы допустимые отклонения от нормы»3.

Отражение орфографической традиции заключается в реализации писцами определнной системы орфографических правил (распределения букв " и #, правописания еров и т.д.). Если изначально русская (церковнославянская) орфография воспринималась как допустимое отклонение от южнославянской нормы, то к XIII в. происходит перелом, суть которого состоит в складывании Показательным в данном случае является, например, правописание Жития Феодосия Печерского в Усп. сб. XII – XIII вв., отличающееся у первого и второго писца. (Дурново Н.Н. Русские рукописи XI – XII вв. как памятники старославянского языка // Дурново Н.Н. Избранные работы по истории русского языка. – М.: Языки русской культуры, 2000. – с. 394).

Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI – XIX вв.) – М.: Гнозис, 1994. – С. 35.

Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI – XVII вв.) – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 115.

самостоятельной церковнославянской нормы вследствие обособления церковнославянской орфографии от южнославянской1.

Церковное (книжное) произношение представляет собой произносительную (орфоэпическую) норму церковнославянского языка. Церковнославянская орфоэпическая норма не всегда вступает в противоречие с живым произношением, а может совпадать с ним в некоторых случаях. «Поэтому отражение книжного произношения может иногда трактоваться … как отклонение от нормы, связанное с влиянием живой речи», что ошибочно, т.к. «влияние живой речи проявляется в данном случае не непосредственно, о нм можно говорить лишь постольку, поскольку явления живой речи ассимилированы церковнославянской произносительной нормой2. Б.А. Успенский указывает на особую значимость учта соотношения между орфографической и произносительной нормой при типологической характеристике письменного памятника: «При анализе книжных текстов необходимо отдавать себе отчт, какое место занимает рассматриваемый текст на шкале, крайние точки которой определяются отражением протографа, с одной стороны, и транскрипцией книжного произношения, с другой»3.

Говоря о консервативности нормы литературного языка донационального периода, М.Л. Ремнва указывает вместе с тем и на динамичность, которая вс же была присуща данной норме. Причм выражалась она не только в наличии вариантных средств, но и в том, что с течением времени «менялось отношение самих книжников к разным элементам нормы, их месту, необходимости»4. В качестве примера исследователь приводит историю грамматической категории двойственного числа, которая постепенно исчезает из памятников письменности в силу русификации нормы. Книжники, знакомые с образцами, отмеченными правильным и последовательным употреблением дуальных форм, отказываются от него, а значит, имеют определнную позицию, определнный взгляд на степень обязательности той или иной черты.

Там же. – С. 117.

Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI – XVII вв.) – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 118.

Там же. – С. 122.

Там же. – С. 47.

На вариативность нормы литературного языка донационального периода и, как следствие, е динамичность, обусловленную социально-историческими факторами, указывает и Л.Ф. Копосов: «Развитие орфографических норм в донациональный период – это борьба нового со старым, новых написаний с традиционными и искусственными. … Древнерусские и старорусские писцы в своей орфографической практике исходили из опыта предшествующих поколений, внося в свое письмо индивидуальные черты в соответствии с изменившимся произношением; эти черты могли стать в дальнейшем общепризнанными и получать характер нормы. … Однако новообразование проникало в письменный текст всегда с опозданием, а употребление двух вариантов могло продолжаться весьма длительное время, иногда в течение многих столетий. Это произошло, например, с формами Д. – Т. – П. мн. числа имен существительных. … Устойчивость различных традиционных написаний, так же, как и активность проникновения в письменность и закрепление в ней различных языковых инноваций, оказывается неодинаковой. Одной из важнейших особенностей нормы донационального периода является существование территориальных различий в обозначении морфем, отражающих фонетические и морфологические различия. В целом развитие орфографии обусловлено двумя факторами: социальноисторическим и собственно лингвистическим. Именно социально-исторические условия приводят к изменению ориентации писцов на ту или иную орфографическую систему, обусловливают складывание единых норм в эпоху формирования народности и нации»1.

Таким образом, норма литературного языка донационального периода характеризуется всеми основными признаками нормы литературного языка:

стабильностью, кодифицированностью, императивностью, осознанностью, вариативностью. При этом все они в языке донационального периода отличаются определнной специфичностью.

Копосов Л.Ф. Севернорусская деловая письменность XVII – XVIII вв. (орфография, фонетика, морфология). – М.: Издво МПУ, 2000. – С. 22 –23.

1.3. В памятниках книжно-славянской письменности реализовывалось 2 типа нормы:

1) Строгая норма. Она «в определнном отношении была "равна" самому церковнославянскому языку, его грамматической системе».1 Все используемые здесь грамматические средства оставались неизменными на протяжении веков, а вариантные формы практически отсутствовали. Поэтому главными характеризующими признаками данного типа нормы можно назвать «устойчивость последовательное отталкивание "иносистемных" вариантов»2. Наличию этих и особенностей строгой нормы способствует также жанровая и ситуативная закреплнность сферы употребления церковнославянского языка такого типа.

2) Сниженная норма. Этот тип «характеризуется наличием языковых явлений, выходящих за пределы системно-языковых потенций церковнославянского языка»3, который пополняется элементами языка древнерусской народности. В результате в составе церковнославянского языка обнаруживается сосуществование вариантных средств выражения грамматического значения. «Нарушение чистоты церковнославянской стихии определнным образом сказывалось на характере языковой нормы. Поскольку норма определялась образцами, раз возникнув, смешанные тексты провоцировали появление других подобных текстов. Рядом с одной нормой появлялась другая, может быть, не как что-то самостоятельное, а лишь как разновидность основной нормы»4. Такая открытость системы церковнославянского языка и наличие в ней вариантов – основные признаки сниженной нормы. Они во многом способствовали е подвижности и динамичности: привнеснные элементы могли варьироваться, прибавляться или исчезать.

Избыточность вариантов и стремление от не избавиться могли приводить к изменению нормы. Однако следует обратить внимание на характер вариантных средств, представленных в текстах, реализующих норму сниженного типа.

Поскольку для выбора одного из вариантов отсутствовала функциональная Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 31.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 31.

Алексеев А.А. Пути стабилизации языковой нормы в России XI – XVI вв. // Вопросы языкознания. – 1987. – №2. – С.

мотивация, а с нормативной точки зрения они являлись одинаково правильными, помимо исчезновения одного из них, в языке мог стабилизироваться и оставаться неизменным долгое время весь набор дублетных форм1. Об этом явлении упоминает Н.Н. Семенюк в статье "Некоторые вопросы изучения вариативности".

Говоря о причинах сосуществования в литературном языке параллельно используемых грамматических средств, наряду с соединением в его составе разных по времени возникновения форм и с переходом слова из одного грамматического подкласса в другой, исследователь называет и совмещение в рамках литературного языка "гетерогенных элементов": «некоторые из исходно разносистемных и в большинстве случаев идентичных по своему значению форм впоследствии объединяются в литературном языке, образуя … «внутрисистемные варианты»2.

Важно, что церковнославянские и восточнославянские элементы находятся в данном типе нормы в равноправном положении и способны взаимозаменяться.

Они не маркированы. «Маркирована лишь самая возможность употребления восточнославянских средств выражения для характеристики данного типа нормы»3.

Выбор того или иного типа нормы определялся жанром памятника. Так, в богослужебной литературе, переводной деловой письменности, произведениях ораторской прозы и житиях реализовывалась строгая языковая норма. При этом, как отмечает А.А. Алексеев, в языке некоторых житий обнаруживается «незначительная примесь»4 восточнославянских элементов. (Например, в Житии Бориса и Глеба и в Житии Феодосия Печерского.) В летописях, словах и повестях последовательно проявляется норма сниженного типа.

Каждой разновидности нормы присущи определнные грамматические черты.

Например, в языке памятников, относящихся к строгому типу нормы, функционирует сложная система прошедших времн и последовательно Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 32.

Семенюк Н.Н. Некоторые вопросы изучения вариативности // Вопросы языкознания. – 1965. – № 1. – С. 53.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 32.

Алексеев А.А. Пути стабилизации языковой нормы в России XI – XVI вв. // Вопросы языкознания. – 1987. – №2. – С.

употребляются формы двойственного числа. «Временные отношения передаются конструкциями с союзом и дательным самостоятельным; целевые ~гда отношения передаются конструкцией "да + презентная форма глагола", супином и инфинитивом; императивные отношения – конструкцией "да + презентная форма глагола", повелительным наклонением; условные отношения оформляются конструкцией "аще … презентная форма глагола / да + презентная форма глагола / сослагательное наклонение / императив"»1.

В текстах, представляющих сниженный тип нормы, употребляются все названные выше средства выражения грамматических отношений. Однако наряду с архаичной системой временных форм здесь обнаруживаются и глаголы прошедшего времени с суффиксом -л, которые могут выступать в любом контексте и заменять собой любую форму прошедшего времени. При оформлении временных, условных, целевых, императивных отношений параллельно с церковнославянскими используются древнерусские средства: союзы когда, коли и др.; конструкции с союзами аже, оже, даже, аче, али, олна, ци, естьли, а также разговорная конструкция без условных союзов и т.д.

Два типа грамматической нормы, описанные М.Л. Ремнвой, соотносятся с регистрами церковнославянского языка, выделяемыми В.М. Живовым. Так, в стандартном регистре, реализующемся в канонических текстах, действует механизм ориентации на образцы, вследствие чего восточнославянские дополнения к служебным минеям, созданные в Древней Руси, не отличаются с языковой точки зрения от южнославянской основной части2. Таким образом, стандартный регистр находится в корреляции по признаку неизменяемости в течение веков со строгой нормой литературного языка донационального периода.

В гибридном регистре, предполагающем создание восточнославянских текстов, действует механизм пересчта, при котором становятся значимыми признаки книжности3.

Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. – М.: Языки русской культуры, 1996. – С. 32.

Там же. – С. 32 – 33.

1.4. Строгая и сниженная нормы церковнославянского языка различаются в частности на фонетико-графическом уровне. Поскольку язык памятников, реализующих строгую норму, в целом равен языку церковнославянскому, а в пределах сниженной нормы наблюдается смешение черт церковнославянского и восточнославянского языков, необходимо выяснить, какие критерии орфографической нормы присутствовали и в том, и в другом языке.

В науке рано начали предприниматься попытки выявления достоверных элементов восточнославянского и южнославянского языков. Впервые на соответствия между "славенскими" и "росскими" формами обращается внимание в труде "Лексикон славено-росский и имн толкование"1 Памвы Берынды (1627 г.). Автор указывает на генетическую соотносительность щ, жд и ч, ж, противопоставляет неполногласные и полногласные слова.

В "Русской грамматике" Генриха Вильгельма Лудольфа (1696 г.)2 впервые обращено внимание на русское полногласие, на соответствие начальных о и е, русского ч и старославянского щ из *tj, *kt, *gt.

Словарь Академии Российской (1789 – 1794) дат уже чткие критерии разграничения церковнославянских и русских форм: полногласие / неполногласие, о/ы, о/е, ч, ж/шт, жд3.

Научное определение звуковых особенностей древнерусского языка, отличающих его от языка старославянского, впервые было осуществлено А.Х.

Востоковым в его работе "Рассуждение о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам" (1820 г.). Фонетические восточнославянские и южнославянские различия представляются исследователю более древними по сравнению с различиями морфологическими: «разность диалектов, существовавшая, без сомнения, уже в самой глубокой древности у разных поколений славянских, не Берында П. Лексикон славено-росский и толкование имн. Изд-е 2-е. / Изд. подг. В.В. Нимчук. – Киев: АН УССР, Ин-т языкознания им. А.А. Потебни, 1961.

Генрих Вильгельм Лудольф. Русская грамматика (Оксфорд, 1696) // Б.А. Ларин Три иностранных источника по разговорной речи Московской Руси XVI – XVII веков. – СПб.: Изд-во Петербургского университета, 2002.

Булич С.К. Церковнославянские элементы в литературном и народном русском языке // Записки историкофилологического факультета императорского С.Петербургского университета, 32. – СПб: Тип. И.Н.Скороходова, 1893. – С. 70.

касалась в то время до склонения, спряжения и др. грамматических форм, а существовала большею частью только в различии выговора и в употреблении некоторых особенных слов. Например, русские славяне издревле говорили волость вм. власть, город вм. град, берег вм. брег и проч. Щ в словах нощь, пещь, вращати заменяли они издревле буквою ч: ночь, печь, ворочати. Таким же образом церковнославянское жд заменяли одиноким ж: вожь, дажь вм. вождь, даждь»1.

Трудами А.Х. Востокова было положено начало исследованию рефлексов праславянских сочетаний в связи с изучением фонетических особенностей слов русского и других славянских языков. Дальнейшие замечания о генетически соотносительных элементах в основном касались специфики их реализации в отдельных письменных памятниках или в русском языке и в целом придерживались заданного А.Х. Востоковым направления2.

В процессе разработки проблемы генетически неоднородных элементов практически сразу возникает некоторая противоречивость, прослеживающаяся как в результатах анализа различных памятников древнерусской письменности, так и в результатах исследований различных учных. Показательными в этом отношении являются, например, выводы П.А. Лавровского, с одной стороны, отмечавшего «поразительное сходство фонетики русского в древнее время с наречием старославянским»3 и существование «личных черт» русского языка: «полногласия, перехода д при смягчении в ж, т в ч», а с другой – обращающего внимание на тот факт, что русский язык «не принимал форм и оборотов совершенно ему чуждых и употребление ж вместо жд, ч вместо щ, о вместо е оставалось в нм также неприкосновенным, по крайней мере, до конца XV столетия»4.

Результаты постепенного формирования общего взгляда на специфику фиксации, адаптации и соотношения генетически неоднородных элементов отразились в "Исторической грамматике" Ф.И. Буслаева. Автором проведн анализ употребления церковнославянских и русских соответствий в памятниках Востоков А.Х. Рассуждение о славянском языке // Востоков А.Х., Срезневский И.И. Филологические наблюдения А.Х.

Востокова / Под ред. И.И. Срезневского. – СПб: Тип. Имп. Академии наук, 1865. – С. 7 – 8.

См.: Максимович М.А. История древней русской словесности. – Кн. 1. – Киев: Университетская типография, 1839;

Лавровский П.А. О языке северных русских летописей. – СПб.: Тип. Императорской Акад. наук, 1852 и др.

Лавровский П.А. О языке северных русских летописей. – СПб.: Тип. Императорской Акад. наук, 1852. – С. 44.

Лавровский П.А. О языке северных русских летописей. – СПб.: Тип. Императорской Акад. наук, 1852. – С. 46.

древнерусской письменности, в "областном просторечии" и в современном литературном языке. Итогом проделанной работы стало выявление ряда особенностей реализации праславянских рефлексов в системе русского языка и различий между группами генетически соотносительных элементов на русской почве, что позволило сделать вывод о характере взаимоотношений церковнославянских и русских элементов в системе современного русского литературного языка, который, по мнению исследователя, «представляет смесь смягчнных форм церковнославянских с русскими». Способы употребления в современном литературном языке лексем с рефлексами праславянских сочетаний подразделяются Ф.И. Буслаевым на три группы: «или 1) церковнославянские формы вм. русских; например прежде вм. преже, между вм. межу, нужда вм.

нужа, смущение вм. смучение (от гл. мучить); или 2) русские вм.

церковнославянских; например вижу вм. вижду, отвечать вм. отвещать; или 3) и те и другие; например между и межа, невежда и невежа, со-кращать и укорачивать и проч.»1.

Ф.И. Буслаевым впервые сделано замечание о семантических, а также узуальных различиях между церковнославянизмами и лексемами с восточнославянскими фонетическими особенностями: слова с рефлексами южнославянского происхождения «большею частию отличаются, в образованном языке, от русских, как 1) по значению, например, гражданин – горожанин; так и 2) по употреблению: принадлежа к книжному языку, они более приличны речи искусственной, например, … услаждать, чуждый, поглощаю (при русской форме проглочу). Впрочем, многие формы стали достоянием языка образованного вообще»2.

Заявленная Ф.И. Буслаевым необходимость более пристального внимания к реализации генетически неоднородных рефлексов праславянских сочетаний привела к появлению целого ряда работ. К числу наиболее значимых из них относят "Два исследования о звуках русского языка: I. О полногласии; II. О Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. – М.: Учпедгиз, 1959. – С. 69 – 70.

Там же. – С. 70.

звуковых особенностях русских наречий"1 А.А. Потебни и "Обзор звуковых и формальных особенностей народнаго русскаго языка"2 М.А. Колосова. Работы посвящены определению причин появления и статуса церковнославянизмов в русских говорах.

Параллельно шл процесс изучения феномена возникновения генетически неоднородных рефлексов праславянских сочетаний в славянских языках.

Внимание данной проблеме уделяется в работах И.И. Срезневского, М.А.

Колосова, И.В. Ягича, А.С. Будиловича, С.К. Булича, А.И. Соболевского, Н.Н. Дурново и др.3 В частности, в книге С.К. Булича "Церковнославянские элементы в современном литературном и народном языке" систематизированы точки зрения на проблему существования генетически неоднородных элементов в системе современного языка и рассмотрены причины закрепления в языке южнославянских рефлексов. Работа С.К. Булича, включающая обстоятельный обзор итогов изучения гетерогенных элементов в русском языке, вызвала ряд отзывов, в которых, с одной стороны, указывалось на значимость проведнного автором исследования, с другой – отмечалась необходимость обращения к истории взаимодействия генетически неоднородных рефлексов, а также «указаний на преемственность явлений и процессов фонетики и морфологии»4.

Сложившийся перечень соотносительных рефлексов праславянских сочетаний был широко использован А.И. Соболевским для исследования языка памятников древнерусской письменности. Так, в работе "Лекции по истории русского литературного языка" при описании процесса "обрусения" церковнославянского языка автором приводятся «главные постоянные черты русского извода Потебня A.A. Два исследования о звуках русскаго языка: I. О полногласии; II. О звуковых особенностях русских наречий. – Воронеж: Тип. В. Гольдштейна, 1866.

Колосов М.А. Обзор звуковых и формальных особенностей народнаго русскаго языка. – Варшава: Тип. Варшавск.

учебн. окр., 1878.

См. Дурново Н.Н. Спорные вопросы общеславянской фонетики // Дурново Н.Н. Избранные работы по истории русского языка. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 520; Колосов А.М. Обзор звуковых и формальных особенностей народнаго русскаго языка. – Варшава: Тип. Варшавск. учебн. окр., 1878; Колосов М.А. Очерк истории звуков и форм русскаго языка с XI по XVI столетие. – Варшава: Тип. Варшавск. учебн. окр., 1872; Соболевский А.И. Лекции по истории русского языка. – Изд-е 6-е, стереотипное. – М.: ЛКИ, 2007; Срезневский И.И. Статьи о древнерусских летописях (1853

– 1866). – СПб.: Тип. Императорской Акад. наук, 1903; Ягич И.В. Критические заметки по истории русского языка // ИОРЯС. – Т. XLVI. – СПб.: Тип. Императорской Акад. наук, 1889 и др.

Будде Е.Ф. С.К. Булич. Церковнославянские элементы в современном литературном и народном русском языке. Т. 1. – Казань, 1894. – С. 11.

церковнославянского языка, иначе – старославянского языка», а также датся указание на замены рh на ре (брегъ), шт на щ (шч) и сохранение ра вместо оро, жд вместо ж, когда «русские оставляли церковнославянскую звуковую окраску и вожь»1.

читали вместо вместо По замечанию врагъ ворогъ, вождь А.И. Соболевкого, данные черты просуществовали «без значительных изменений и дополнений до конца XVII в.», пополняясь «разными случайными чертами», и до сих пор имеют место «в наших церковных книгах»2.

Важность исследования взаимоотношений между элементами двух близкородственных языковых систем стала очевидной в XX в. в связи с рассмотрением вопроса о происхождении русского литературного языка.

Наиболее полный перечень церковнославянских и восточнославянских элементов литературного языка приводит А.А. Шахматов в книге "Очерк современного русского литературного языка".

К бесспорно церковнославянским по происхождению исследователь относит следующие фонетические особенности:

1. Сочетания ра, ла, ре, ле, произошедшие от праславянских *or, *ol, *er, *el.

А.А. Шахматов указывает на широкую распространнность слов с данными сочетаниями в литературном языке, на неодинаковость их морфологической природы (существительные, глаголы и даже неизменяемые слова): чрез, праздный, враг, пленить и т.д. В работе представлена и точка зрения исследователя на причины сохранения в языке подобных лексем: эти слова, как правило, обозначали понятия, не связанные с народным бытом (книжные или отвлечнные).

В живом русском языке они отсутствовали, поэтому и были заимствованы из церковнославянского. В отдельных случаях русский вариант слова существовал, однако имел другое значение (обычно более конкретное, связанное с бытовой сферой): прах – порох, древний, дерево и т.п. Данная ситуация также могла служить основанием для сохранения церковнославянского слова в литературном языке3.

–  –  –

Там же. – С. 75 – 76.

Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка. – Изд-е 4-е. – М.: Учпедгиз, 1941. – С. 77.

языку»1. Исключениями А.А. Шахматов считает слова, в которых звук е находится перед отвердевшим согласным (например, в слове купец), а также слова, в которых е восходит к общеславянскому h (например, мелкой из мhЂлъкыи).

Слова с ударным звуком е перед тврдым согласным, являющиеся элементами церковнославянской языковой нормы, исследователь делит на две группы: в первой е находится перед исконно тврдым согласным звуком (например, небо, пещера, перст), а во второй – перед отвердевшим. Последние, в свою очередь, также подразделяются А.А.

Шахматовым на две категории:

1) Слова, в которых «отвердение произошло в результате влияния на мягкую согласную (смягчившуюся перед ь, впоследствии выпавшим) следующей тврдой»2. Звук ь, находящийся между двумя согласными, смягчал первый из них (например, в словах бездьна, душЂевьный). Это доказывается тем, что в древнем украинском языке после выпадения ь звук е в предшествующем слоге удлинился и перешл в h: бЂhзна, душhЂвный. В северорусском и восточнорусском языке удлинения о и е в этих условиях не было, но согласный звук перед выпавшим ь под влиянием следующего тврдого здесь также отвердел. Звук е изменился не в h, а в е ненапряжнное (кроме е перед нбными, смягчнными согласными), а ненапряжнное е изменилось затем в о, так как звук е вообще не поизносился перед тврдыми согласными. А.А. Шахматов указывает на то, что «в церковном произношении … о было вообще не известно; поэтому в подобных словах перед отвердевшею согласною произносилось е ненапряжнное», следовательно, «если … мы в современном литературном языке находим в ряде слов в таком именно положении е, а не о, то все или почти все подобные слова должны быть признаны церковнославянскими»3. К таким словам исследователь относит, например: учебный, лечебный, вседневный, царевна, небесный, прелестный, честный и др.

2) Слова, в которых е находится перед согласным, отвердевшим в более позднюю эпоху, вследствие общего отвердения того или иного звука. Однако в Там же.

Там же. – С. 78.

этой категории слов переход е в о происходит не перед всеми отвердевшими согласными. Так, звук ц в период действия процесса перехода е в о оставался ещ мягким, поэтому е перед ним не подвергся изменению (в словах купец, творец и т.д.). «Но перед согласными, отвердевшими раньше, е напряжнное через посредство е ненапряжнного переходит в о; такой случай имел место, ш»1: Сережа, падж, застжка и др.

например перед отвердевшими ж и поэтому слова литературного языка, в которых перед ж звучит е, А.А.

Шахматов признат церковнославянскими.

6. Начальная ю из праславянских начальных сочетаний *jу, *iу, которые на русской почве изменились в у. Таким образом, слова современного русского литературного языка, во-первых, начинающиеся с ю, а во-вторых, имеющие эквивалент с начальным у, исследователь признат церковнославянскими: юноша (qноша), юг (qгъ), юный (qный) и некоторые другие.

7. Тврдый звук з (образовавшийся в результате II палатализации из г) вместо мягкого. В праславянском языке звуки г, к, х в некоторых случаях переходили в з, ц, с, если им предшествовали гласные переднего ряда ь, i,. Образовавшиеся звуки были мягкими, мягкость они сохранили и в общерусском праязыке. Позже произошло отвердение звука ц (например, овца вместо овця), а з и с сохраняют свою мягкость до сих пор (в словах весь, князь и др.). А.А. Шахматов указывает на очень раннее отвердение звуков з, ц, с, образованных из г, к, х, в древнеболгарском языке и делает следующий вывод: «если в современном литературном языке найдм тврдое з, а не мягкое, на месте общеславянского мягкого з из г, то такое мягкое з свидетельствует о церковнославянском происхождении соответствующего слова»2. В качестве примера здесь приводятся такие слова, как польза, непритязательный, состязательный, обязать.

8. Вокализация редуцированных ъ, ь, находящихся в слабой позиции. Процесс падения редуцированных, проходивший, по мнению А.А. Шахматова и большинства современных исследователей, приблизительно во второй половине XII в. (в южных диалектах) – в конце XIII в. (в северных диалектах), заключается в Там же. – С. 78.

Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка. – Изд-е 4-е. – М.: Учпедгиз, 1941. – С. 79.

сокращении до нуля редуцированных в слабой позиции и в их вокализации в сильной позиции. Утверждая, что данный закон не знает исключений, А.А.

Шахматов вс же замечает наличие в памятниках письменности случаев вокализации ъ и ь в слабой позиции. Эти случаи исследователь делит на две категории, в каждой из которых отступления от закона объясняются аналогией.

К первой категории относятся такие слова, в которых звуки о и е (ъ, ь) перешли из одних падежных форм, где занимали сильные позиции, в другие, где данная позиция была слабой. Выравнивание основы могло происходить по косвенному падежу (например, Смоленск(ъ) вместо Сомол’неск под влиянием Смоленска, Смоленску) или, напротив, по именительному падежу (например, жреца, жнеца, кузнеца, игрока вместо жерца, женца, кузнца, игрка под влиянием форм именительного падежа жрец, жнец, кузнец, игрок). Такое выравнивание особенно широко представлено в словах, в которых после утраты редуцированных образовывались сложные группы согласных. В отдельных трхсложных словах с редуцированным в каждом слоге выравнивание происходило путм контаминации основ косвенных и именительного падежей: ропот вместо рпот из ръпътъ;

ропота вместо ропта из ръпъта.

«Ко второй категории относятся случаи появления о в предлоге со перед следующим с вместо с под влиянием со в других случаях): со своею, (со состряпать, состав, состариться, сослепа, со света, со степи, со стены под влиянием сослать, созвать, со сна, со ста»1.

Шахматовым отмечено и существование в литературном языке случаев вокализации ъ, ь, которые не могут быть отнесены ни к одной из двух выделенных категорий:

б) слова, в которых редуцированные изменяются в гласные полного образования в слабой позиции в некоторых суффиксах;

–  –  –

Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка. – Изд-е 4-е. – М.: Учпедгиз, 1941. – С. 82.

9. Гласные ы, и на месте напряжнных редуцированных. К заимствованиям из старославянского языка А.А. Шахматов относит также слова с проясннным напряжнным редуцированным в сочетаниях -ие, -ия, -ии на конце.

В старославянских, а затем и в древнерусских памятниках напряжнные редуцированные в слабой позиции передавались на письме буквами ы, и:

пhЂние, листие. В эпоху падения ненапряжнных ъ, ь в слабой позиции исчезли из произношения и слабые напряжнные редуцированные во всех диалектах русского языка. Так в живом произношении появились сочетания «согласный + j + гласный»: лист’jе, лод’jа и т.п. Слова же, которые в современном русском литературном языке в данных сочетаниях сохраняют проясннный напряжнный редуцированный, исследователь считает церковнославянскими1.

Помимо названных, фонетической чертой, отличающей церковнославянский язык от русского, является начальный звук е в корнях некоторых слов, на месте которого восточнославянская норма предполагает произношение звука о.

(Например, в словах един, едва и др.).

Итак, названные фонетические особенности свидетельствуют о принадлежности слова к церковнославянскому языку. Их наличие – критерий церковнославянской фонетической нормы в литературном языке донационального периода.

Критериями же восточнославянской фонетической нормы, таким образом, являются следующие элементы:

1) 1-ое полногласие: город, мороз, ворота и др.;

2) согласный ч, рефлекс изменения сочетаний *tj, а также *kt, *gt с гласным переднего ряда: печь, ночь, речь и др.;

3) согласный ж, рефлекс изменения сочетания *dj: вижу, сужу и др.;

4) начальный звук о в корне слова (при наличии южнославянского варианта с начальным е в корне): остр, один и др.;

5) начальный звук у (при наличии южнославянского варианта с начальным ю): юг, уже и др.;

Там же. – С. 84 – 85.

6) начальные сочетания ро, ло (при наличии южнославянских вариантов с начальными сочетаниями ра, ла): лодка и др.;

7) наличие перехода звука е в звук о после мягкого согласного перед тврдым под ударением: мд, пс и др.;

8) падение напряжнных редуцированных в сочетаниях -ие, -ия, -ии на конце слова: плаванье, веселье, безвременье и др.

Кроме того, сюда относится ещ две фонетические особенности, не указанные

А.А. Шахматовым:

9) начальная я (при наличии южнославянского варианта с начальным а):

ягннок, явный и др.

10) сочетания ор, ол, ер в окружении согласных: волк, молва, верба и др.

Выделенные А.А. Шахматовым критерии выявления в основном фонетических церковнославянизмов и соответствующих русизмов стали активно использоваться в качестве аргументов в защиту гипотез о древнерусском или старославянском происхождении литературного языка донационального периода.

Так, слова с полногласием, начальными ро-, ло-, о- и «старым первым сочетанием *dj, *tj» для С.П. Обнорского становятся предметом «чрезвычайного стороны»1 интереса и значения по цельности своего выражения лексической "Русской правды" и важным доказательством того, что «русский литературный язык старейшей эпохи был в собственном смысле русским во всм свом остове»2.

Особое внимание «по объективным признакам отличаемым церковнославянским элементам» уделяет Л.П. Якубинский в книге "История древнерусского языка". Наиболее значимыми для древнерусского периода автор считает следующие соответствия генетически неоднородных рефлексов праславянских сочетаний: полногласие/ неполногласие, щ/ ч *tj, начальное е/ о.

За пределами данного перечня остатся рефлекс жд/ ж, поскольку, по мнению Л.П. Якубинского, «существовали две нормы передачи церковнославянского жд Обнорский С.П. "Русская правда" как памятник русского литературного языка // Изв. АН СССР. – Сер. VII. ООН, 1934.

Обнорский С.П. "Русская правда" как памятник русского литературного языка // Изв. АН СССР. – Сер. VII. ООН, 1934.

(более ранняя – ж и более поздняя – жд)»1. Не соглашаясь с А.А. Шахматовым по поводу утверждения о «неудержимой ассимиляции» церковнославянского языка, исследователь использует случаи передачи в древнерусских церковных текстах сочетания шт как щ (а не ч) в качестве доказательства чткой дифференциации церковнославянского и древнерусского произношения в словах типа свhшта, ношть, хошт@ и свhща, нощь, хощю и под.»2.

Значимыми являются мысли Л.П. Якубинского о механизмах выбора слова с тем или иным рефлексом. К числу причин, обусловливающих данный выбор, исследователь относит специфику содержания текста, результаты переписки и редакторской правки, особенности протографа и др.3 При этом Л.П. Якубинский обращает внимание и на наличие в текстах церковнославянизмов и русизмов, употребление которых имеет «случайный характер» и происходит «без всякой видимой мотивировки»4.

Проведнные Л.П. Якубинским наблюдения над гетерогенными элементами позволили исследователю выделить три группы церковнославянизмов: 1) смысловые, или понятийные, (брань – битва и борона – оборона); 2) стилистические, т.е. тождественные русским формам с семантической точки зрения, но имеющие определнное стилистическое задание (град – город, глава – голова)5; 3) бытующие в разговорном языке образованных людей (типа время)6.

Н.А. Мещерский, принимая классификацию Л.П. Якубинского, замечает, что семантические старославянизмы «не могли иметь восточнославянских лексических параллелей», потому что являлись религиозными терминами и, в большинстве случаев, входили в состав калек с греческих сложных слов (благоверие, доброгласие и т.п.)7. Соглашаясь с Л.П. Якубинским в том, что стилистические старославянизмы служили обогащению синонимических рядов, а также избежанию монотонности и тавтологии, Н.А. Мещерский включает в их перечень, наряду с Якубинский Л.П. История древнерусского языка. – М.: Учпедгиз, 1953. – С. 112.

Там же. – С. 102.

Там же. – С. 304.

Там же. – С. 307.

Критерием выбора лексемы с тем или иным рефлексом в данном случае может являться стилистическое окружение, употребление в устойчивом сочетании, в составе постоянного эпитета или использование в целях создания определнного ритмического рисунка.

Якубинский Л.П. История древнерусского языка. – М.: Учпедгиз, 1953. – С. 325 – 326.

Мещерский Н.А. История русского литературного языка. – Л.: Изд-во Ленингр. госуд. ун-та, 1981. – С. 74.

неполногласием, начальные сочетания ра-, ла-, сочетание жд (*dj), шт или щ (*tj) и т.п.1 Исследование роли церковнославянизмов в истории древнерусского языка, проведнное Л.П. Якубинским, в определнной степени явилось предпосылкой для выхода статьи Г.О. Винокура "О славянизмах в современном русском литературном языке". В данной работе автором чтко разграничиваются старославянизмы генетические и стилистические, понимаемые Г.О. Винокуром как «совершенно обычные слова современного русского языка, всякому понятные, общеупотребительные в письменной, а также в устной речи лиц, получивших хоть некоторое образование», но имеющие «хотя бы один элемент, восходящий к церковнославянскому источнику»: неполногласие, е, жд и щ вместо о, ж и ч.2 Г.О. Винокур рассматривает только 4 группы славянизмов из 12 выделенных А.А. Шахматовым. Распределив каждую из групп по трм разрядам в зависимости от отношений между генетическими вариантами, Г.О. Винокур приходит к выводу, что «славянизмы в стилистическом смысле употребляются редко»3.

В нашей работе критерием церковнославянской нормы мы будем считать наличие у слов следующих фонетических особенностей: неполногласия, сочетаний ръ, лъ, рь в окружении согласных, рефлекса щ, начальных звуков а, е, а также начальных сочетаний ра, ла.

Слова, в которых обнаруживаются 1-ое полногласие, сочетания ор, ол, ер в окружении согласных, рефлекс ч, начальные я, о, а также начальные сочетания ро, ло, нужно относить к числу проявлений восточнославянской фонетической нормы.

При этом мы не будем считать снижением строгой нормы литературного языка донационального периода некоторые черты, генетически соответствующие языку восточных славян. К таковым следует отнести, во-первых, употребление слов с рефлексом праславянского *dj. Исследователи не раз обращали внимание на высокую частотность использования в памятниках, реализующих строгую Там же. – С. 75.

Винокур Г.О. О славянизмах в современном русском литературном языке // Избранные работы по русскому языку. – М.:

Учпедгиз, 1959. – С. 443.

Там же. – С. 451.

норму, восточнославянского по происхождению рефлекса вместо ж церковнославянского Например, А.А.Шахматов в работе в жд.

"Церковнославянские элементы в современном русском литературном языке" отмечает: «Мы знаем, например, что церковнославянское жд очень рано уступило место русскому произношению с ж, и это в противоположность устойчивому сохранению церковнославянского щ, сравнительно редко уступавшего русскому ч.

Имеем возможность указать на несколько памятников 12 века, где жд систематически заменяется на ж»1. Наличие в современном литературном языке большого количества слов и грамматических форм с жд исследователь объясняет позднейшим влиянием и относит к позднейшему церковнославянскому слою.

Современное изучение древнерусского литературного языка в нормативном аспекте также касается вопроса о том, являются ли устойчивые русские элементы, последовательно отражаемые в тексте, нарушением строгой церковнославянской нормы. Б.А.Успенский связывает решение этой проблемы с теорией диглоссии.

Сосуществование двух языков (книжного церковнославянского и разговорного русского) на территории Киевской Руси не исключает их взаимного влияния друг на друга. Это приводит к адаптации церковнославянского языка на русской почве, вследствие чего «определнные языковые элементы, восточнославянские по своему происхождению, усваиваются церковнославянским языком русской редакции, т.е. допускаются нормой церковнославянского языка»2. Данный процесс проходит постепенно: первоначально соответствующие формы входят в церковнославянскую языковую норму на правах факультативных вариантов, в дальнейшем (с начала XII века) соответствующие восточнославянские элементы начинают восприниматься как нормативные, в то время как южнославянские написания могут допускаться лишь в качестве вариантных. В подтверждение своей точки зрения Б.А.Успенский указывает на тот факт, что с начала XII века Шахматов А.А. Церковнославянские элементы в современном русском литературном языке // Из трудов А.А.

Шахматова по современному русскому языку. – М.: Учпедгиз, 1952. – С. 245.

Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI – XIX вв.) – М.: Гнозис, 1994. – С. 33.

южнославянские написания в рукописях могут исправляться на русские, признаваемые правильными, нормативными.

В процессе освобождения восточнославянских текстов от южнославянских протографов и складывания орфографической нормы церковнославянского языка решающим фактором оказывается книжное (церковнославянское) произношение – «в древнейший период (до второго южнославянского влияния) орфография в общем ориентируется – в большей или меньшей степени – на книжное произношение, ему подчиняется и им проверяется; в частности, писцы стремились выдержать усвоенную ими у южных славян орфографию лишь в тех случаях, когда она не вступала в конфликт с книжным произношением»1.

Исследователь делает вывод о необходимости разграничения признаков церковнославянского языка русской редакции, входящих в норму этого языка, и признаков живого русского языка, находящихся вне этой нормы. Написание ж из праславянского *dj «безусловно входит в норму русского церковнославянского языка».2 По этой же причине к проявлению строгой нормы мы будем относить написание начального q (*ju), начального h (*j) и ъ, ь перед плавным в окружении согласных (*tъrt, *tъlt, *tьrt)3.

1.5. Понятию грамматической нормы церковнославянского языка и ее описанию по набору грамматических признаков в сопоставлении с соответствующими явлениями грамматической нормы языка деловой письменности посвящены работы М.Л. Ремневой. Автор исходит из положения о том, что в Древней Руси сложилась ситуация, которая характеризовалась наличием и противопоставлением двух нормированных языковых феноменов:

книжно-славянского языка и языка восточнославянской деловой письменности. На протяжении всей истории литературного языка деловой язык был Там же. – С. 35 – 36.

Селищев А.М. Старославянский язык. Изд. 3-е, стереотипное. – М.: Едиториал УРСС, 2005. – С. 220, Успенский Б.А.

История русского литературного языка (XI – XVII вв.) – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 137, 196.

противопоставлен церковнославянскому «не только по сфере применения, но и по характеру выражения аналогичных значений»1.

Для характеристики языковой системы грамматические показатели являются решающими, поэтому изучение особенностей именно грамматической нормы позволяет наиболее объективно охарактеризовать язык какого-либо древнерусского текста в нормативном аспекте. Особенно важны грамматические признаки, посредством которых может осуществляться противопоставление памятников разных жанров. «Набор грамматических признаков может быть различным, но характер их должен быть таким, чтобы факт наличия / отсутствия описываемых черт мог являться средством характеристики памятников книжнославянской и деловой восточнославянской письменности»2. В книжно-славянском языке есть грамматические черты, в определенной мере совпадающие с явлениями восточнославянской грамматической нормы (например, типы склонения существительных), а есть явления, по-разному оформленные в памятниках – в зависимости от ориентации на церковнославянскую традицию или на норму древнерусского языка. Признавая, что сам набор грамматических признаков может быть различным, М.Л.Ремнева в своих работах, посвященных описанию грамматической нормы памятников древнерусского литературного языка, опирается на реализацию в текстах следующего ряда грамматических характеристик: 1) глагольные формы прошедшего времени; 2) грамматические формы двойственного числа; 3) соотношение различных средств передачи временных значений; 4) соотношение различных средств передачи значений цели, императивности, желательности и условия.

С этих позиций по указанному набору грамматических признаков в монографии "История русского литературного языка" (1995 г.) М.Л.Ремневой исследован и описан язык памятников книжно-славянской и деловой письменности различных временных срезов донационального периода (с XI по XVII вв.) с целью проследить эволюцию грамматической нормы.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 54.

Там же. – С. 5.

Автор исходит из положения об историчности нормы и о возможности описания нормы определенного исторического периода или определенного жанрового корпуса текстов: «Практически определить норму книжного языка можно, ответив на вопросы, какими правилами руководствовались книжники в области графики, орфографии, грамматики, создавая свои произведения, что для них было ошибочным и невозможным, что имело лишь одну возможность, что допускало вариантные реализации. Норма в истории русского литературного языка Древней Руси – это искомое, подлежащее определению и характеристике»1.

Исследование памятников книжно-славянской письменности приводит автора к следующим характеристикам грамматической нормы церковнославянского языка:

1) «Язык памятников знает сложную систему прошедших времен для передачи значения действия (состояния) в прошлом». 2) Для памятников ранней церковнославянской письменности характерны условные конструкции "аще + презентная форма глагола/ императив/ сослагательное наклонение". 3) Синтаксическим средством выражения временного значения является оборот "дательный самостоятельный", а также предложения с союзом ~гда. 4) «Употребление форм двойственного числа известно во всех контекстах двойственности»2. 5) Целевые отношения передаются посредством конструкции "да + презентная форма глагола", супина и инфинитива. 6) Императивные отношения выражаются с помощью конструкции "да + презентная форма глагола" и формы императива3.

Норма языка деловой письменности представляет собой тип нормы, содержательно (по набору признаков) противоположный строгой норме церковнославянского языка, но типологически аналогичный ей. «Эта норма характеризуется: 1) использованием формы на в качестве единственного

Л средства для передачи значения действие (состояние) в прошлом. 2) При оформлении условных конструкций используются преимущественно Ремнева М.Л. О грамматической норме языка книжно-славянской и деловой письменности Древней Руси // Филологические науки. – 1991. – № 2. – С. 56.

Там же. – С. 57.

Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 33.

восточнославянские условные союзы в придаточной части конструкции и инфинитив – в главной. 3) Целевые значения оформляются посредством конструкций «а бы + форма на -л», «ожь (оже) + форма на -л», «атъ/отъ + презентная форма, редко используются супин и инфинитив; конструкция «да + презентная форма» для выражения цели, императивности и желательности отсутствует. 4) Для оформления временных конструкций используются восточнославянские союзы како и коли. 5) Функционирование форм двойственного числа свидетельствует о том, что грамматическому сознанию писцов категория двойственного числа чужда»1.

Итак, реализация названных в перечне грамматических признаков отчетливо демонстрирует противопоставленность двух письменных традиций на протяжении всей истории восточнославянской письменной культуры вплоть до нового времени, говорит о сосуществовании противопоставленных грамматических норм церковнославянского языка и языка деловой письменности.

При анализе грамматического строя Жития критерием церковнославянской нормы литературного языка мы будем считать правильное употребление форм двойственного числа в различных "контекстах двойственности", последовательное употребление четырх форм прошедшего времени, входящих в архаичную систему, употребление дательного самостоятельного оборота и конструкций с союзами ~гда, "ко для выражения временного значения, конструкций "да + презентная форма глагола" для выражения целевой семантики, форм повелительного наклонения или конструкций "да + императив/ презентная форма" для выражения значения побуждения, а также сложноподчиннного предложения с придаточным условия, присоединнным посредством союза аще.

1.6. Житийная (агиографическая) литература – достояние средневековой христианской культуры. Она появилась на Руси в IX – XII вв. и достигла наивысшего расцвета к XIV – XV вв. Основу жития составляет биография христианского святого. Автор создавал «условный, идеализированный образ … Ремнева М.Л. История русского литературного языка. – М.: Филология, 1995. – С. 358.

подвижника, жизнь и деятельность которого протекали в обстановке легенды и чуда»1.

Основные признаки жития как жанра средневековой литературы сформулированы В.О.

Ключевским в книге "Древнерусские жития как исторический источник":

Выполнение литературной задачи жития предполагает использование биографических фактов только в качестве готовой формы для создания идеального образа подвижника;

Из реальной биографии выбираются лишь те факты, которые помогают выполнить поставленную задачу;

Отобранные таким образом черты подвергаются обобщению, в результате которого индивидуальная личность исчезает за чертами идеального типа;

Агиограф и историк смотрят на описываемое лицо с различных точек зрения:

первый ищет в нм отражение отвлечнного идеала, второй – идеальных черт;

Обилие и качество биографических фактов в житии обратно пропорционально степени почитания святого, торжественности повода к созданию жития, а также хронологическому расстоянию, лежащему между кончиной святого и написанием жития2.

Житие является жанром не только и не столько литературным в современном понимании этого слова, сколько церковным, уже потому, что таковой в своей основе была вся средневековая христианская литература. Причиной возникновения агиографического жанра явилась необходимость удовлетворять потребности христианской церкви и христианского общества. Создание житийных текстов призвано было способствовать укреплению авторитета новой религии в глазах язычников, привлечению к ней последователей. Через прославление святых подвижников, на примерах из жизни конкретных людей агиография формировала стремление следовать нормам христианского морального идеала, образцы которого она давала обществу в доступной и хорошо знакомой из античной литературы форме жизнеописания, биографии. Кроме того, проложная разновидность Гудзий Н.К. История древней русской литературы. – М.: Аспект-Пресс, 2003. – С. 36.

Ключевский, В.О. Древнерусские жития как исторический источник. – М.: Наука, 1988. – С. 3.

житийных текстов изначально оказалась вовлечена в процесс богослужения, а следовательно, и подчинена его строгой регламентации. Жития играли роль документальных свидетельств в процессе подготовки церковной канонизации святых подвижников. Без сомнения, данные факторы не могли не предопределить особенностей содержания текстов агиографического жанра и не обусловить строгой закреплнности их формы.

Пришедший на Русь из Византии, агиографический жанр сложился там на основе античной биографии, оттолкнувшись от не и в то же время вобрав в себя и объединив черты трх е разновидностей: историчность и последовательность биографии-биос, эмоциональность и риторичность похвального слова, а также дидактическую моралистичность биографий Плутарха. Приспособленная к новому идеологическому содержанию и применнная к совершенно иному типу героя, сформировавшаяся жанровая схема послужила основой для создания византийского житийного канона, окончательно сложившегося к X в. и закреплнного произведениями Симеона Метафраста1.

Главной причиной возникновения на Руси оригинальных житий является стремление церкви к правовой и идеологической независимости от Византии:

необходимо было добиться канонизации собственных, русских святых, а непременным условием этого было наличие жития. Кроме того, церковь продолжала бороться за упрочение в государстве христианской религии и за обретение вс большего влияния в обществе. Поэтому агиограф, в первую очередь, ставил перед собой задачу нарисовать в свом произведении «такой образ святого, который соответствовал бы установившемуся представлению об идеальном церковном герое»2. Преследуя эту цель, авторы выбирали из реальной биографии подвижника лишь те факты, которые соответствовали подобному представлению, и замалчивали вс то, что с ним расходилось. Агиография стремилась прежде всего к поучительному воздействию на читателей, а не к достоверному изложению событий.

Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография. – М.: Наука, 1973; Попова Т.В. Античная биография и византийская агиография // Античность и Византия. – М.: Наука, 1975. – С. 245 - 274.

Гудзий Н.К. История древней русской литературы. – М.: Аспект-Пресс, 2003. – С. 36.

У появления на Руси оригинальных житий есть и ещ одна, литературноэстетическая, причина: переводя и переписывая византийскую агиографическую прозу, находясь под е впечатлением, русские книжники испытывали желание попробовать и собственные силы в создании произведений этого жанра.

Первые русские жития имеют тесную связь со старшими Киевскими летописными сводами, вместе с которыми отражают отдельные эпизоды междуусобной борьбы XI – XII вв. Авторами агиографических статей в старейших Киевских летописных сводах и составителями отдельных житий XI в.

Примерная программа по русской литературе для школ с родным (нерусским) языком обучения составлена на основе федерального компонента государствен...» прикладных разделах логики вскоре после Второй мировой войны. Новое ответвление лингвистической фило...» литератур и языков (К 200-летию со дня рождения А.С.Пушк...» филологических наук Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор И.Н. Кайгородова Астрахань 2014 СОДЕРЖАНИЕ Введение..4 Глава 1. Теорети...» ГОГОЛЯ "МЕРТВЫЕ ДУШИ" И АНГЛОЯЗЫЧНОГО ТЕКСТА РОМАНА Ч. ДИККЕНСА "ДОМБИ И СЫН") Специальность 10.02.19 – теория языка АВТОРЕФЕРАТ диссертации на...» на соискание ученой степени кандидата филологических наук Саратов – 2013 Работа выполнена на кафедре русского языка и речевой коммуникации ФГБОУ ВПО "Саратовский государственный университет имени Н...» посвящена рассмотрению языковой ситуации в США в целом и в частности в городе Нью-Йорке как самом крупном из всех мегаполисов США...» романских языков и кафедра английского языка Т.С. Маркова, Т.И. Голубева СОЧЕТАЕМОСТЬ СОБСТВЕННЫХ И ИНОЯЗЫЧНЫХ НЕПОСРЕДСТВЕННО СОСТАВЛЯЮЩИХ В КОМПОНЕНТАХ...» 2017 www.сайт - «Бесплатная электронная библиотека - различные документы» Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам. Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Повесть временных лет и Нестор. Нестор как писатель. Житие Феодосия Печерского.

По-видимому, около 1113 года в Печерском монастыре составляется новый памятник русского летописания – ПВЛ.

Выполнителем нового исторического труда явился, по всей вероятности, монах Киево-печерского монастыря Нестор. В непосредственном виде труд Нестора не дошёл. Он сохранился лишь в переделках и доработках последующих редакторов. Эти редакторы, принадлежавшие и к другой политической ориентации и к другому, враждебному печерням монастырю, изъяли имя Нестора из заглавия летописи. Но в одном из списков, - так называемом Хлебниковском, имя Нестора всё-таки сохранилось.

Признание Нестора составителем ПВЛ встречало в науке неоднократные возражения. Но ПВЛ, как доказывает Шахматов, была составлена Нестором на 25 лет позднее Жития Феодосия и противоречащие в ней Житию Феодосия места не принадлежат Нестору: они находятся в ней в составе той части, которая целиком была заимствована Нестором из предыдущего летописного свода.

Нестор – писатель, склонный *к педофилии.. простите, не сдержалсо XD* к большим *муахахах…* историческим обобщениям и к тщательной проверке исторического материала. Он называет лиц, со слов которых можно было бы проверить сообщаемые ими сведения. В Житии Феодосия он ссылается на свидетельство не только монахов своего Печерского монастыря – современников Феодосия, но и на лиц посторонних: на черниговского игумена Павла, на выдубицкого игумена Софрония, на боярина Гегуевича Здеслава и др. Характеризуя историческую работу Нестора в Житии Феодосия, Приселков писал: «Всё произведение может вызвать во внимательном читателе чувство удивления перед тем искусством автора, с каким сливает он этот ковёр пёстрых и отрывочных эпизодов жизни Феодосия в связное и живое произведение, в котором соблюдены, однако, внутренняя хронология и большая точность.»

История человеческого рода, с точки зрения Нестора, есть история борьбы добра и зла (короче, во всех бедах земли русской и прочей хрени дьявол виноват).

На примере «чтения» о Борисе и Глебе – типа их смерть своей добровольностью и смиренностью разрушает ацкие планы дьявола --> культу Бориса и Глеба Нестором придано широчайшее историческое значение. С этим культом связано торжество Русской земли над кознями дьявола, пытающегося посеять раздоры среди князей --> идея братолюбия князей и их «покорения» старшему в роде выдвигалась Нестором как центральное звено исторических событий последних лет.

Соединение философско-исторической схемы, по которой Русской земле отводилось первое место, с публицистическими тенденциями и страстной злободневностью было характерно и для крупнейшего из произведений Нестора – ПВЛ.

ПВЛ, завершившая собою историю печерского летописания XI в., по самому характеру своего изложения свидетельствовала вместе с тем о своеобразном возвращении к спокойно-поэтическому тону и философским обобщениям «Сказание о первых русских христианах» --> перед Нестором стояли совсем иные задачи, чем перед его предшественниками – печерскими летописцами второй половины XI в.

Летопись из оппозиционной становилась официальной и государственной --> Отсюда торжественный характер ПВЛ, её сдержанность в оценке событий русской истории и исключительное внимание к начальному периоду русской истории: к вопросам происхождения Русского государства, русского народа, отдельных племён, их названий и т. д. Это произведение, рассчитанное на все слои населения. Оно стремится объединить интересы всего русского народа единой патриотической целью.

Нестор связал русскую историю с мировой, придал ей центральное значение в истории европейских стран. Показать Русскую землю в ряду других держав мира, доказать, что русский народ не без роду и племени, что он имеет свою историю, которой вправе гордиться, - такова замечательная по своему времени цель, которую поставил себе составитель Повести. Повесть временных лет должна была напомнить князьям о славе и величии родины, о мудрой политике их предшественников и об исконном единстве Русской земли. Задача эта выполнена летописцем с необыкновенным тактом и художественным чутьём. Широта замысла сообщила спокойствие и неторопливость рассказу летописца, гармонию и твёрдость его суждениям, художественное единство и монументальность всему произведению в целом.

Начало повести временных лет посвящено событиям всемирной истории в её средневековом понимании. Летописец вводит русскую историю в мировую, сообщая самые разнообразные сведения – географические, этнографические, культурно-исторические. Неторопливо раскрывает летописец ту историческую обстановку, в которой родилось Русское государство.

ПВЛ открывается историко-этнографическим введением. Нестор ведёт свой рассказ от «всемирного потопа» и распределения Земли между сыновьями Ноя. Затем Нестор рассказывает об образовании народов и языков. Он передаёт историю о Вавилонском столпотворении, во время которого люди разделились на народы и заговорили на разных языках, и отмечает образование славян «от племени» Иафета. За этими обстоятельными сведениями о расселении племён летописец переходит к сообщению географических сведений о Русской земле. Просто и наглядно даёт летописец географическое описание Руси, путей, связывающих её с другими странами, с замечательною последовательностью начиная своё описание с водоворота рек Днепра, западной Двины и Волги. Вслед за географическим описанием Руси, Нестор передаёт легенду о трёх братьях основателях Киева – Кие, Щеке и Хориве, читавшуюся ещё у его предшественника. Затем Нестор переходит к рассказу о постепенном политическом обособлении русских племён. Нестор даёт практически точный перечень славянских народов, населяющих Русь, а также неславянских, платящих дань русским и входящих в политический союз Руси. Перечисление народов, платящих дань Руси, вызывает у Нестора ВОСПОМИНАНИЕ О ТЕХ ВРЕМЕНАХ, КОГДА СЛАВЯНЕ САМИ БЫВАЛИ ПОКОРЯЕМЫ ДРУГИМИ НАРОДАМИ И ПЛАТИЛИ ДАНЬ (ему очень нравилась эта мысль, поход – он к ней вернётся). Упомянув ещё несколько славянских племён, не вошедших в прежние перечисления, Нестор переходит к описанию нравов славянских племён, населяющих Русскую землю. Это описание нравов подчинено одной идее: каждая народность и каждое племя имеет свой «закон» и свой «нрав», переданный им от отцов их. Летописец противопоставляет в своём описании «кроткий и тихий» образ жизни полян нравам древлян, радимичей, вятичей и север, живущих «звериньским образом». В этом выделении полян заметен местный патриотизм киевлянина. Свой обзор образа жизни различных племён и народов Нестор заканчивает краткой характеристикой нравов главных врагов Руси – половцев – и отмечает преимущества христианских нравов Руси, как более высоких. Как здесь так и в других местах Повести, Нестор осознаёт русских цивилизованным и культурным народом. Постепенно и логично сужая свою тему, Нестор переходит затем к древнейшим судьбам полян.

На этом заканчивается вводная часть ПВЛ. За нею следует собственно историческая часть, которую летописец стремится вложить в строгую хронологическую сеть годовых статей.

Нестор проделал огромную работу по уточнению хронологической сети летописания. По-видимому, даты первоначальных русских княжений до Нестора не были определены по принятому в средние века летоисчислению «от сотворения мира». Возможно, что первые печерские летописцы знали лишь, что Игорь княжил 23 года, Святослав – 25 лет, Ярополк – 8 лет и т. д. Лишь Нестором была сделана попытка вычислить точные хронологические данные русских княжений на основании различных источников. Этими источниками послужили для него показания византийских хроник, в которых даты отсутствовали, но которые могли, тем не менее, помочь Нестору в его заботах о точности, затем данные Сказания о Кирилле и Мефодии и договоры с греками.

Древнейшая хронологическая веха ПВЛ – 852 год – заимствована Нестором от его предшественника – составителя печерского Начального свода.

В основу всей Повести положен строгий хронологический принцип изложения. Введение в летописание хронологического принципа следует относить к 60-м годам XIв., т. е. ко времени работы летописца Никона, однако, только Нестор полностью осознал важность этого принципа и проделал поражающую своей кропотливостью работу по уточнению основных хронологических вех русской истории.

Нестор также поместил в хронологическую сетку ряд годов, многие из которых вовсе не отмечены записями, очевидно, ввиду невозможности найти для них какой бы то ни было исторический материал. Вставляя эти пустые года в своё летописание, Нестор подчёркивал этим саамы принцип, самую летописную форму, а может быть даже давал тем самым как бы задание для разыскания своим продолжателям.

Следующие русские события записаны в летопись под 859 и 662 гг.: это история призвания варягов на Русь (тут же и объяснение названия «Русь» - собсно, одна из важнейших задач Нестора. Он ваще молодец, придумал, что племя варягов, которое пришло на Русь также русью и звалось и переселилось на юг без остатка. Вот почему среди скандинавских племён и поныне не знают племени с названием русь. Так-то.)

Итак, Нестор явился первым норманистом в русской истории. Он утверждал норманнское происхождение княжеского рода и самого названия Руси. Чем же объяснить, что летописец, столь последовательно стремившийся утвердить значение русского народа в мировом историческом процессе, был склонен выводить и название Руси, и княжеский род из-за моря – от варягов?

Ну и типа ответы на так интересующие нас вопросы: легенда о призвании братьев-варягов складывалась постепенно и искусственно. Она служила целям борьбы с княжескими усобицам, утверждая собою идею единства княжеского рода, что равнялось по тем временам идее единства Русского государства. ВАЖНО! Легенда о призвании варягов в XI и в XIIвв. служила такой цели: она была одним и главных обоснований самостоятельности и независимости русского государства от вмешательства извне Византии. Однако в XIX – XX вв. сторонники теории несамостоятельного происхождения Русского государства сделали совершенно противоположные политические выводы.

С точки зрения греков, Русское государство было обязано своим происхождением Византии. Законная власть явилась на Русь лишь после её крещения и была неразрывно связана с церковью.

Вот с этой-то греческой точкой зрения и боролись печерские летописцы. Она представляла собой существенную опасность, поскольку её проводником являлся митрополит-грек. В своей общерусской и антигреческой политике печерские монахи были последовательными противниками киевского митрополита, его политики, его теории. «Норманская теория» печерских монахов была теорией прежде всего антигреческой и, по тем временам, общерусской. Она утверждала прямо противоположную точку зрения на происхождение Русского государства: не с византийского юга, а со скандинавского севера Русское государство оказывалось образованным ещё до принятия христианства и, следовательно, было независимо от церкви; независимость же от церкви означала прежде всего независимость от митрополита-грека, к чему настойчиво стремился и сам Киево-печерский монастырь.

Было в традициях учёной средневековой историографии возводить происхождение правящей династии к иностранному государству – вот почему в своём утверждении независимости Русского государства от Византии Нестор не обратился к утверждению об исконной независимости Русского государства от чьей бы то ни было опеки.

Вслед за изложением легенды о призвании трёх братьев – варягов, рассказ Нестора начинает основываться главным образом на греческой хронике Георгия Амартола и его продолжателя. Собственно русских известий в нём немного. Замечательно, что, собирая эти сведения о русской истории IX и самого начала X в., Нестор умело преодолевал огромные трудности. В некоторых случаях он поступал как настоящий исследователь, которому приходится на основании чрезвычайно скудного материала создавать цельную картину исторического развития. У продолжателя Амартола Нестор нашёл сообщение о походе русских на Царьград (под 866г.) и вставил в него имена Аскольда и Дира – русских князей, предводителей похода, очевидно сопоставив рассказ Амартола с какими-то русскими народными преданиями о походе Аскольда и Дира.

Под 882г. Нестор сообщил о вокняжении Олега и дальше под ближайшими годами рассказал о покорении им древлян, северян, радимичей. Под 887г. в ПВЛ читаются известия из продолжателя Амартола, а затем следует ряд незаполненных лет. Под 898 г. Нестор рассказывает о прохождении угров (венгров) мимо Киева. Под 902 г. снова находятся известия из византийской истории, заимствованные у продолжателя Амартола. Под 903 г. сообщается о женитьбе Игоря. Под 907 г. читается длинный рассказ о походе Олега на Царьград с приложением к нему текста договора Олега с греками.

Сообщение 911 г. о комете, по-видимому, заимствованно у продолжателя Амартола. Затем, по 911 г. приводится новый текст договора Олега с греками и рассказывается известная легенда о смерти вещего Олега от собственного коня. Затем следует рассказ о вокняжении Игоря, о первых его столкновениях с древлянами снова ряд византийских известий из продолжателя Амартола. Постепенно русские известия становятся всё более и более частыми, Нестор начинает всё более и более следовать изложению предшествующей летописи. В ней он находит уже более твёрдую опору для своего повествования и ему меньше приходится изыскивать на стороне исторические данные.

Существенным приобретением Нестора для русской истории были впервые извлечённые им из княжеского архива тексты договоров русских с греками.

Нестор прекрасно осознавал историческую ценность этих документов и не только вставил их текст в своё изложение, но использовал их показания для выверки хронологических данных и уточнения княжеской генеалогии (в летопись были занесены договора: Олега 911г., Игоря 945 г., Олега 907 г. (по Шахматову – это простая выборка статей договора 911 года), Святослава 972 г.).

Договоры 911, 945, и 972 гг. не только уточнили даты походов русских на Константинополь: наличие самостоятельных договоров Олега с греками убедило Нестора в том, что Олег был не воеводой, а князем. Вот почему Нестор отказался от версии Начального свода о воеводстве Олега, а предположил, что Олего был родственником Игоря, княжившим во время малолетства Игоря вместо него. Утверждение это совпало с народным преданием, знавшим Олега как князя.

Народным преданием Нестор воспользовался не один раз. В этом отношении он действовал по примеру своих предшественников – печерских летописцев.

Последнюю часть своей летописи по 1110 г. Нестор писал в значительной мере на основании лично им собранных сведений. Мы имеем лишь слабое представление об этой работе Нестора, так как именно конец GDK подвергся через несколько лет коренной переработке.

Замечательно, что здесь, в этой части его летописи, сказалась столь типичная для Нестора манера изложения о первого лица, - своеобразный эгоцентризм его повествования. Достоверно Нестору принадлежат три рассказа: о перенесении мощей Феодосия под 1091 г, о набеге половцев на печерский монастырь в 1096 г. и об удачном походе Святополка в 1107 г.

Рассказ Нестора об открытии мощей Феодосия в своём роде замечателен. В противоположность обычной для средневековой литературы обобщённости и схематичности повествования, Нестор подробно описывает, как он сам с помощником монахом ночью втайне откапывал гроб Феодосия и пещере, и т. д. Такою же картинностью отличается и рассказ Нестора о нападении половцев на Печерский монастырь. Последний из бесспорно принадлежавших Нестору рассказов летописи – о победе над половцами в 1107 г. подчёркивает роль Печерского монастыря в военных удачах Святополка.

Создание ПВЛ свидетельствует о широкой начитанности Нестора. Уже в своём житии Феодосия Нестор сам называет свои византийские образцы. Это большое (из 92 глав) Житие Антония Великого, составленное в IV в. Афанасием Александрийским, и Житие Саввы Освящённого, написанное в VI в. Кириллом Скифпольским. Но там же заметны следы начитанности Нестора и в других произведениях византийской литературы.

Начитанность, проявленная Нестором про создании ПВЛ, - исключительна. Однако Нестор не следует литературой манере своих источников, или, если и следует, то лишь в некоторых случаях. Он использует византийские произведения не как литературные образцы, а как исторические источники.

Широко пользуется Нестор византийской хроникой Георгия Амартола и его продолжателя, имевшейся ко времени Нестора в славянском переводе. Георгий Амартол изложил всемирную историю до 812г., а его продолжатель – до 948г.

Нестор воспользовался, кроме того, Летописцем, составленным константинопольским патриархом Никифором (доведшим изложение до года своей смерти – 829), Житием Василия Нового, а именно тою частью его, в которой описывался поход Игоря на Константинополь, каким-то хронографом особого состава, в который входили отрывки из известной хроники Иоанна Малалы, Пасхальной хроники, хроники Георгия Смнкелла и того же Георгия Амартола. Нестор использовал затем Сказание о переложении книг на словенский язык, Откровение Мефодия Патарского, статью Епифания Кипрского о 12 камнях на ризе иерусалимского первосвященника и т. д.

Замечательно, что, пользуясь сведениями своих источников, Нестор свободно перестраивает их текст: сокращает и упрощает стилистически. Иногда в стилистической переработке источников чувствуется патриотическая *пафос*. Нестор не только изменяет стиль, но отчасти, очень осторожно, перерабатывает и самое освещение событий.

В целях чисто литературной обработки изложения Нестор привлёк чрезвычайно обширный материал из книг Ветхого и Нового заветов. В Повести временных лет находим выписки из книг Бытия, Исхода, Левита, Царств, притчей Соломона, премудрости Соломона, Екклезиаста, Иова, пророков Даниила, Исаи, Иезекииля, Михея и Амоса, Псалтири, Евангелия, Посланий апостольских и др.

Высокое литературное образование Нестора, его исключительная начитанность в источниках, умение выбрать в них всё существенное, сопоставить разноречия и т. д. сделали ПВЛ не просто собранием фактов русской истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с насущным, но преходящими задачами русской действительности. А цельной, литературно изложенной историей Руси.

Можно смело утверждать, что никогда ни прежде, ни позднее вплоть до XVI в., русская историческая мысль не поднималась на такую высоту учёной пытливости и литературного умения.

Патриотическая возвышенность рассказа, широта политического горизонта, живое чувство народа и единства Руси составляют исключительную особенность создания Нестора.

«Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором, прославляет Феодосия – монаха, одного из основателей Киево-Печерского монастыря, посвят свою жизнь воспитанию монастырской братии и мирян, в т.ч. и князей.

Житие имеет 3хчастную комп. структуру: авторское вступление-предисловие, центр часть – повествование о деяниях героя - и заключение.Основу повеств. части сост. эпизод, связанный с деяниями не только гл. героя, но и его сподвижников (Варлаама, Исайи, Ефрема, Никона Великого, Стефана). Факты Нестор черпает из устных источников, рассказов «древьних отец», келаря монастыря Фёдора, чернеца Иллариона, «повозника», «некоего человека». В истинности этих рассказов Нестор не сомневается. Он «полагает их по ряду». Во врем. последовательности излагаемых событий обнаруживаются следы монастырской устной летописи. Больш-во эпизодов жития имеют завершённый сюжет, например описание отроческих лет Феодосия, его конфликт с матерью (мать мешает стать монахом). Аскетический христианский идеал сталкивается с враждебным отношением общества и материнской любовью к сыну. Гиперболически Нестор изображает гнев матери, избивающей непослушного отрока до изнеможения. Всё заканчивается победой Феодосия, торжеством небесной любви над земной. Мать смиряется с поступком сына и сама стан монахиней, чтобы видеть его.

Нестор уподобляет Феодосия основателю христианского монашества Антонию Великому. Черты Феодосия - полная посвященность собственной воли и уверенность в божественной помощи, отказ от земных забот, ощущение близости с Христом, смирение, трудничество, прилежание, всепрощающая любовь к ближнему, обличение неправды.

Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому противопост изображ-е «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосий заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.

«Житие» содержит богатый материал, позволяющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоотношений игумена и князя. Тесно связяаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былички.

«Житие» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединённых гл. героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим пафосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XIв. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.

#180 Дарья Кузьмина

+из лекций

Нестору удается создать насыщенное, эмоциональное житие - “Житие Феодосия Печерского”. Это человек, с которым он жил рядом в монастыре. В нем соблюдался византийский канон (правильный). Это – глубоко верующий человек, проживший традиционную для святого жизнь с особенностями своей личной жизни. Нестор начинает и пишет житие по правилам. Но о родителях Феодосия говорит подробно (что каноном не требуется!). Он говорит, что мать его была властной, грубоватой, сильной, она считала, что знает, как сделать счастливым своего сына. Феодосий не играет, носит нехорошие одежды, он уходит из дома вместе с паломниками, странниками. Феодосий думает о душе, а мать хочет, чтобы он достиг земного счастья. Уходит в Киев и принимает постриг. Его нигде не хотят стричь. Мать, узнав это, находит Феодосия и просит его выйти (он выходит на третий раз, и при условии, что его мать станет монахиней). Он становится игуменом (настоятелем) Киево – Печерского монастыря. Его подвиги стандартны. Но он еще и воспитатель, и строитель (рассказ о строительстве новых зданий в Киево – Печерском монастыре). В результате Феодосий получает возможность творить чудеса (так как он очистился душой). Чудеса даже забавны (приход пекаря к Феодосию и жалобы на беса – Феодосий на ночь затворяется в пекарне, молится и бес исчезает. Бродячий сюжет Веселовского!). Смирение – самая главная добродетель (послушание - было присуще Феодосию).

Есть вещи политические (например, столкновение Феодосия с киевским князем).

Здесь соблюдается канон, но присутствует и эмоциональность, насыщенность

К характеристике Нестора как писателя

Наряду с княжескими житиями в литературе Киевской Руси стали появляться и жития, посвящённые выдающимся деятелями церкви – основателям тех или иных монастырских общежитий.

Старейший памятник древнерусской агиографии этого последнего типа – Житие основателя Киево-Печерского монастыря Феодосия Печерского, принадлежащее Нестору, автору «Чтения» о Борисе и Глебе.

Память Феодосия Печерского в стенах монастыря стала праздноваться вскоре после его смерти, ещё до его в 1108 г. официальной канонизации. В 1091 г. в новую каменную церковь монастыря из пещеры, где до сих пор покоилось тело Феодосия, были торжественно перенесены его мощи и установлены в притворе на правой стороне. Незадолго до этого события Нестор и написал Житие, видимо по поручению игумена Никона. Точно неизвестно, когда его составил Нестор; во всяком случае ещё при жизни Никона (умер в 108 г.), после «Чтения» о Борисе и Глебе.

Феодосий Печерский скончался 3 мая 1074 года. Нестор поступил а Печерский монастырь, когда Феодосия не было в живых, при игумене Стефане, когда вокруг Феодосия в монастыре уже стала складываться благочестивая легенда. Эта легенда – устные рассказы и предания – и послужили Нестору основным источником его литературного труда.

На устные источники своего «исповедания» Нестор ссылается не раз. Также он называет имена людей, сообщивших ему сведения.

Самый тип жития святого – основателя монастырского общежития не является изобретением Нестора; приступая к жизнеописанию Феодосия, он опирался на давно и прочно сложившуюся литературную традицию (ближайший лит. образец – Житие Саввы Освящённого, написанное Кириллом Скифопольским – и композиционная структура, и отдельные сюжетные ситуации, и даже некоторые стилистические формулы).

Житие Феодосия Печерского – сложное и громоздкое литературное сооружение, несомненно потребовавшее от Нестора долгого и напряжённого труда.

В соответствии с неписанным литературным уставом, обязательным для каждого агиографа, Нестор предпослал Житию довольно большое вступление. Вступление составлено из традиционных формул и клише, некоторыми из них Нестор уже воспользовался и в предшествующем своём труде – в «Чтении» о Борисе и Глебе. Отсюда. Однако, не следует, что его вступлению к ЖФ – всего лишь холодная дань литературному обычаю. Формулы и клише не помешали Нестору сообщить этой требуемой жанром вступительной церемониальной беседе автора с читателем и характер своеобразной авторской исповеди, не лишённой искренности и лирической теплоты.

Из вступления следует, что Нестор, готовясь «вся по ряду» рассказать о покойном печерском игумене, ставил себе прежде всего задачу обрисовать высокий идеал человека, доблестного «воина» божьего, целиком посвятившего себя добру, - в поучение и подражание потомству или, как выражается Нестор, «на успех и на устроение беседующим». Эта дидактическая задача тесно связана у Нестора и с другой, горделиво-патриотической, - на примере ФП показать, что и у нас на Руси были святые угодники божьи, прославленные своей жизнью и подвигами.

Так уже во вступлении определяется аспект, в котором Нестор покажет Феодосия. С первого же появления своего у Нестора ФП предстаёт перед читателем в образе идеального положительного христианского героя – святого. И таким в основном он пройдёт сквозь всё Житие, сопровождаемый молитвенно-благоговейными эпитетами.

Рассказ Нестора о детстве и юности Феодосия – рассказ о том, как Феодосий упорно и настойчиво стремится выполнить свыше ему предназначенное. Он уже в детстве обнаруживает добродетели, в таком собранном виде рядовому человеку не свойственные, совершает поступки, нарушающие все нормы повседневного человеческого поведения.

Поставленные в необходимость жить в «мру» - в окружении простых, рядовых людей, святые иногда вынуждены вступать с ними в нелёгкую борьбу, когда они, несвятые, пытаются им навязать свой образ жизни, свою волю, свои мирские убеждения. Нестор утверждает, что не избежал этой участи и Феодосий. Ещё в юности на его долю выпало тяжкое испытание, тем более тяжкое, что ему самоутвердиться в боге всячески старалась помешать родная мать.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

по предмету: Анализ текста по истории русского литературного языка

на тему: «Житие Феодосия Печерского» как памятник истории русского литературного языка

1. Модель письменного анализа памятника древнерусского языка.

1.1 Жанровое и содержательное своеобразие памятника. Сведения об авторе. История памятника

«Житие Феодосия Печерского» - памятник древнерусской литературы, написанный Нестором Летописцем. Когда написал его Нестор, точно не известно, во всяком случае, не ранее 1108 г., после «Чтения о Борисе и Глебе». Нестор пришел в Печерский монастырь, когда Феодосия уже не было в живых и вокруг него начала складываться благочестивая легенда. Эта легенда и послужила Нестору основным источником его литературного труда. Другим источником явились византийские жития Антония Великого и Саввы Освященного.

В литературном отношении «Житие Феодосия Печерского» - образец классического жития. Здесь есть традиционное вступление, полная биография героя, начиная с его рождения и кончая смертью, рассказ о чудесах и заключение. Вступление довольно велико по объему. Интересна в формулировке Нестора цель «Жития…». Он написал его, преследуя прежде всего национально-патриотическую задачу: показать, что и на Руси были святые, прославленные своей жизнью и своими чудесами. Иконописному отроку Феодосию Нестор противопоставил его родную мать - воплощение земного, материального начала. Их столкновения и составляют содержание Жития в его начальной части. Нестор разбил дальнейшее повествование на ряд небольших рассказов-новелл, каждой из которых дал особый подзаголовок. Такой способ повествования позволил Нестору показать Феодосия во весь рост как святого. В «Житии Феодосия Печерского» наряду с риторическими традиционными формулами и целыми тирадами встречаются и описания, включающие некоторые бытовые детали. Закончил Нестор Житие Феодосия Печерского подробным рассказом о его смерти. Коротенькое заключение завершает всю композицию в целом. Житие Феодосия Печерского пользовалось в старину громадной популярностью. Древнейший список жития - XII в. В XIII в. оно полностью было включено в состав Печерского патерика. В XVII-XVIII вв. не раз переиздавалось.

1.2 Как используются соотносительные (в старославянской и русской огласовке) слова? Каковы функции старославянизмов?

В «Житии Феодосия Печерского» проявляется смешение старославянского и русского языков: рядом с вратарь, врата встречаем ворота; наряду с неполногласными формами время, брань - пороздень, наряду к хощем, аще, нощьныи - хочет, а также обычна замена славянского жд на ж (одежу - одежду, осуженъ - осужденъ).

Наблюдается чередование слов старославянских и русских: обаче, зљло, сице, тщание, воздержание; славословие, преблаженый, преподобный. Встречаются русские термины и формы: на возљ, допровадити до монастыря, орудие. Русские элементы составляют значительно меньшую долю в составе языка, однако русская речь является для автора равноправной со старославянским языком.

1.3 Как представлена лексика собственно русская, старославянская, иноязычная?

Основные тематические группы лексики.

Особенностью лексического оформления «Жития Феодосия Печерского» в целом является соединение в агиографическом произведении лексики разных жанров церковной и светской литературы, введение в житие бытовой лексики и, параллельно, пронизывающая все произведение символика и метафоричность.

Значительным количеством словоупотреблений представлена лексико-семантическая группа глаголов движения: ити, пріити, изити, ходити, отходити, приходити, исходити, посетити, гнати, возвратити, езжати и т.д. Высокой частотностью характеризуются также глаголы речевой деятельности: возв?стити, глаголати, молити, отъв?щати, рещи, прославити - и глаголов восприятия: слышати, ?вид?ти, оузр?ти, оусмотр?ти и др. Глагольные словоформы перечисленных лексико-семантических групп, называя обыденные действия, совершаемые человеком, равномерно распределены по тексту. Что касается глаголов других лексико-семантических групп, то они обнаруживают концентрацию в определенных композиционных частях текста, выражая их смысловые доминанты. Рождение и период детства характеризуются типичными для житий глаголами каузации начала существования родити, обращения нарещи. В «Житии Феодосия Печерского» ключевыми лексическими единицами в описании духовного подвижничества святого - устроения преподобным Феодосием монастырской жизни - являются глаголы созидательной деятельности, обозначающие процессы создания объекта в результате физического труда (?градити, строити, работати, пр?сти, пещи, создати и т.д.). феодосий печерский древнерусский старославянизм

1.4 Какова морфология памятника с точки зрения представленности старославянскими и русскими чертами

а) у имени существительного

Склонение именных основ на о, jo мужского рода. Формы родительного падежа единственного числа на -у встречаются редко: из домоу. Дательный падеж на - ови, -еви крайне редок: пономареви. Творительный падеж имеет всегда -ъмь, -ьмь: богъмь. Местный падеж имеет древние формы со смягчением согласного основы: въ страс?. Звательный падеж сохраняет свою особую древнюю форму: вьседрьжителю, подателю. Во множественном числе в именительном падеже постоянно употребляются древние формы со смягчением согласного основы: доуси. В родительном падеже сильно преобладают древние формы: чьрньць. Окончания на -овъ, -евъ встречаются лишь в следующих случаях: гр?ховъ, пълковъманастыревъ. Дательный падеж имеет постоянно -омъ, -емъ, -ьмъ. Винительный падеж имеет -ы - у овнов на -о, -? - у основ на -jo, -и - у основ на -і. Творительный падеж представлен только древними формами: предъ враты, съ рабы, съ съвьрьстьникы. Местный падеж также постоянно употребляется в древних формах.

Склонение основ на -а, -ja женского рода. Господствуют книжные формы на -?, -а: литурги?.

Склонение основ на -ъв, -р и на согласные. В родительном падеже наблюдается древнее окончание -е: матере, т?лесе. В местном падеже преобладает окончание -и: по времени, въ любъви, въ цьркъви.

б) у прилагательного, его кратких и полных форм

Именное склонение прилагательных вполне обычно: жити?м чистъмь, въ скърби велиц?, кн?жемь повел?н?мь.

Сложное склонение имен прилагательных и причастий. В родительном падеже единственного числа мужского и среднего рода наблюдается постоянное колебание форм на -ааго, -?аго и -аго, -?го: непорочьнаго, несквьрньнааго. Форм на -ого нет. В родительном падеже только формы на -?: велик?. В дательном падеже мужского и среднего рода преобладают значительно формы на -оуоумоу и -юоумоу: чьрньчьскоуоумоу. Значительно реже - стяженные формы на -оумоу, -юмоу: посл?дьнюмоу. Окончания -омоу, -емоу встречаются в следующих случаях: великомоу, блаженомоу, славьномоу. В дательном и местном падежах женского рода наблюдаются только древние формы: въ воинст?н. Во множественном числе в косвенных падежах преобладают полные формы на -ыи-, -ии-, реже - -ы-, -и-: лоукавыхъ.

Мы видим архаическое старославянское склонение прилагательных: недостоинааго, святыимъ, преподобнааго, стольнааго и т.д. Рядом с этим широко употребляется двойственное число (о чюдусьхъ святою и блаженою страстотрьпьцю) и звательный падеж, что характеризует старославянский язык.

в) у глагола (временные формы, причастия, их формы и синтаксические функции)?

В глагольных формах распространен архаический имперфект с удлиненным гласным (любляаше, посылааше, бљаше, послушааше). Но здесь одна треть архаичных форм и две трети кратких (подобаше, постяше, хотяше, приближашеся).

Форма аориста является основной формой прошедшего времени, перфект крайне редок, имперфект встречается вдвое реже, чем аорист. Широко употребляется сигматический аорист с соединительной гласной и без нее: р?хъ.

В архаичных формах встречается имперфект с окончанием настоящего времени на -ть (поклоняхуть, повљдахуть). В некоторых формах имперфекта русское ж вместо жд сочетается со старославянской долгой гласной (хожааше).

Формы повелительного наклонения обыкновенно древние, книжные, со смягчением согласного основы: боуд?мъ, пьц?тес?.

Будущее время выражается соединением глагольных форм от глаголов хощю, имамъ и боудоу с неопределенной формой данного глагола: ты же оунъ сын и не имаши трьп?ти … скърби.

Двойственное число в спряжении употребляется весьма последовательно; в формах 2-го и 3-го лица всегда окончание -та: родиста, принесоста.

Причастия встречаются только действительного залога, причем преобладают причастия прошедшего времени. Страдательных причастий совсем нет, действительные причастия настоящего времени встречаются крайне редко. Причастия прошедшего времени: тъгда изникъ видљтъ и познавъ князя его суща и въ страстљ вывъ не отвьрьзе вратъ. И егда же въздрљ машеся тъгда же съсљдъ текъ одяаше въскраи коня.

5) Особенности синтаксиса памятника:

а) соотношение между сложными конструкциями и простыми;

Простые конструкции представлены более широко, чем сложные.

б) виды простых предложений;

В «Житии Феодосия Печерского» широко представлены как двусоставные (полные и неполные), так и односоставные (со всеми разновидностями) полные (в единичных случаях неполные) предложения. «Житие Феодосия Печерского» отличается большой употребительностью «дательного самостоятельного». Большая активность оборота «дательный самостоятельный» связана, видимо, с древностью текста, который еще сохранил влияние греческих образцов.

Употребительность как двусоставных, так и односоставных типов предложений весьма высокая.

Среди односоставных предложений-высказываний наиболее активен определенно-личный тип односоставных предложений. В «Житии Феодосия Печерского» на втором месте по активности оказываются сразу несколько структурных типов: неопределенно-личные, безличные, инфинитивные, доли которых между собой расходятся несущественно. Тип номинативных предложений представлен крайне скупо: 4%.

в) способы осложнения и распространения простых предложений;

Встречается ряд конструкций старославянского происхождения, например, дательный самостоятельны: яко да полудьнию сущю, почиють братия нощьныихъ ради молитвъ. Однако таких конструкция мало. Часто находятся родительный отрицания, дательный принадлежности и дательный самостоятельности.

Существуют такие словосочетания, которых нет или мало в иных произведениях, написанных на древнерусском языке: 1) глагол движения без префикса + винительный падеж; 2) причастие действительного залога настоящего времени от глагола "быти" (в качестве второго винительного)+{имя существительное в винительном падеже, или предлог + имя существительное 3) высокая частотность выявления неопределенно-личных предложении.

Довольно часто употребляются два отрицания: ничьсо же зъла не при?тъ.

В целом о какой-то сверхусложненности грамматической структуры простого предложения-высказывания говорить не приходится. Среди явлений, осложняющих грамматическую структуру простого предложения-высказывания, преобладающим оказывается явление однородности: на него приходится около половины всех осложняющих факторов: 44%.

В «Житии Феодосия Печерского» не находим широкого спектра явлений, осложняющих структуру простого предложения-высказывания. Кроме однородности, здесь очень высокую активность имеет только одно явление, осложняющее структуру простого высказывания, - обороты с кратким действительным причастием в функции второстепенного сказуемого: доля таких оборотов в общем количестве всех явлений, осложняющих структуру простого предложения-высказывания, составляет 0,33 (вместе с однородностью на эти два явления приходится около 80% всех осложняющих конструкций).

Активное и широкое использование оборотов с краткими действительными причастиями в функции второстепенного сказуемого отражает архаичность языка «Жития Феодосия Печерского». В «Житии Феодосия Печерского» распространенные обстоятельства представлены единичными случаями.

г) виды сложных предложений и средства выражения смысловых отношений между их частями.

Сложные предложения образованы со старославянскими союзами (Рљхъ ти повелљно ми есть отъ игумена. Яко аще и князь придеть, не отврьзи вратъ). Русский союз ти встречается в тексте несколько раз (трудяаше ся ти тако пакы на конь въсядяше).

Часто встречаются условные предложения: рече… то аще хощеши… иди; отв?ща то аще хощеши вид?ти и да идеши… въ домъ. Предложения со значением следствия выражаются неопределенной формой глагола в соединении с союзом?ко: тольми же гн?вомъ одрьжима?ко и въ домъ?н пришьдъши бити и. Часто наблюдаются переходы из косвенной речи в прямую: запов?дано же бысть по всеи стран? тои. Аще къде вид?въше такого отрока. Да пришьдъше възв?стите м?три?го и великоу мьздоу приимоуть? възвещении?го.

Размещено на Allbest.ru

...

Подобные документы

Житийная литература - вид церковной литературы жизнеописания святых. Появление и развитие агиографического жанра. Каноны древнерусской агиографии и житийная литература Руси. Святые древней Руси: "Сказание о Борисе и Глебе" и "Житие Феодосия Печерского".

реферат , добавлен 25.07.2010


Появление священных книг на славянском языке. Роль Кирилла и Мефодия в появлении письменности. Прославление Русской земли и ее князей в "Слово о законе и благодати" Илариона. Трактовка отдельных образов и сюжетных коллизий в "Житие Феодосия Печерского".

контрольная работа , добавлен 05.06.2011


Периодизация истории древней русской литературы. Жанры литературы Древней Руси: житие, древнерусское красноречие, слово, повесть, их сравнительная характеристика и особенности. История литературного памятника Древней Руси "Слово о полку Игореве".

реферат , добавлен 12.02.2017


Русская литература средневекового периода. "Слово о Законе и Благодати" и поучения Феодосия Печерского. Использование в русской ораторской прозе сюжетных звеньев. Роль тематических мотивов и повествовательных фрагментов в древнерусском красноречии.

статья , добавлен 10.09.2013


Характеристика описания жития - жанра древнерусской литературы, описывающего жизнь святого. Анализ агиографических типов жанра: житие - мартирия (рассказ о мученической смерти святого), монашеское житиё (рассказ обо всём пути праведника, его благочестии).

контрольная работа , добавлен 14.06.2010


"Слово о полку Игореве" - памятник древнерусской литературы: источники текста, особенности утраченной рукописи; сюжет, язык. "Слово" в древнерусской культуре, скептический взгляд. Берестяные грамоты как источники истории средневековья и русского языка.

реферат , добавлен 29.11.2010


Житийный жанр в древнерусской литературе. Особенности формирования древнерусской литературы. Древнерусская культура как культура "готового слова". Образ автора в жанровом литературном произведении. Характеристика агиографической литературы конца XX в.

дипломная работа , добавлен 23.07.2011


Возникновение древнерусской литературы. Периоды истории древней литературы. Героические страницы древнерусской литературы. Русская письменность и литература, образование школ. Летописание и исторические повести.

реферат , добавлен 20.11.2002


Этапы развития агиографической литературы. Причины возникновения жанра жития, их особенности. Исследование "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное" как автобиографического жанра. Анализ литературных памятников Нестора и Епифания Премудрого.

дипломная работа , добавлен 30.07.2010


Возникновение и развитие литературы русского зарубежья. Характеристика трех волн в истории русской эмиграции. Социальные и культурные обстоятельства каждой волны, их непосредственное влияние на развитие литературы русского зарубежья и ее жанров.