Для арабского мира ее стиль - дерзость. Бывший эмир Катара позволил своей второй жене не только снять паранджу, но и вмешаться в дела государственные.

Шейха Моза бинт Насер аль-Миснед - вторая из трех жен 3-го эмира Катара шейха Хамада бен Калифа-аль-Тани, мать семерых (!) детей, одна из самых стильных Первых леди планеты и, как бы удивительно это ни звучало - политический и общественный деятель.

Шейх Хамад бен Калифа-аль-Тани и шейха Моза

История ее жизни вполне в духе восточных сказок, и если бы кто-то решил снять по биографии Мозы сериал, получилось бы, думаю, что-то в духе "Великолепного века". Только вместо Султана Сулеймана - наследный принц Катара, а вместо Хюррем - Моза, дочь видного катарского бизнесмена.

Шейх и шейха на официальных мероприятиях

В возрасте 18 лет Мозе выпал "счастливый билет" - она познакомилась с будущим наследным принцем, однако, замуж за него выходить не торопилась. Сначала она поступила в Университет Катара на факультет психологии, потом стажировалась в престижных американских университетах. А уже потом вышла замуж. Первые годы семейной жизни женщина, которую сейчас называют ни много ни мало "серым кардиналом" Персидского залива, отдала детям. Да и Катар в то время не был таким влиятельным государством в арабском мире, как сегодня. Ситуация изменилась в 1995 году. Тогда супруг Мозы совершил бескровный переворот и захватил власть в стране, свергнув собственного отца. Переворот поддержал англо-саксонский мир, о Катаре заговорили в связи с его нефтегазовым комплексом, новый эмир представил миру свою вторую жену: красивую и образованную Мозу.

Шейха Моза стала курировать гуманитарные и благотворительные программы и все чаще появляться на публике в потрясающих нарядах от ведущих модных домов мира.

Шейха носит и брюки, и платья по фигуре. Она, кстати, поклонница одежды от Ульяны Сергеенко .

В прогрессивных образах Мозы, как отмечают эксперты, нет и намека на истинную "модную ситуацию" в Катаре, где женщины ходят в абайях (черных платьях в пол), платках или никабах (черные головные уборы, закрывающие все лицо с узкой прорезью для глаз) - в общем, как и везде в арабских странах . Моза носит лишь тюрбан, а в свободное время может и в джинсах-скинни прогуляться.

Мозу критикуют и в связи с агрессивной экономической политикой Катара - маленькую страну в Персидском заливе обвиняют в демпинге цен на газ и попытке захватить максимальный сегмент газового рынка во всем мире. Кроме того, Катар спонсирует радикальные группировки по всему миру, что, конечно, не очень вяжется с изысканным образом шейхи.

Шейха Моза и князь Монако Альбер II

Моза с королевой Великобритании Елизаветой II и принцем Чарльзом

Карла Бруни-Саркози и шейха Моза

Шейха Моза, что является редкостью для жен правителей других стран Персидского залива, имеет ряд государственных и международных должностей, в том числе почетных: она - глава катарского фонда образования, науки и общественного развития, президент Верховного совета по семейным вопросам; вице-президент Верховного совета по образованию; спецпосланник ЮНЕСКО. Моза создала Арабский демократический фонд, в который ее муж сделал первый взнос в размере 10 миллионов долларов. Главная задача фонда - содействие развитию свободных СМИ и гражданского общества.

Также Шейха Моза является инициатором создания Катарского парка наук и технологий, открытие которого состоялось в конце 2008 года. Парк привлек 225 миллионов инвестиций, в том числе от таких ведущих мировых компаний, как Microsoft, Shell и General Electric. Моза построила в пригороде Дохи, столицы Катара, "Образовательный город" - университетский городк, где лекции студентам читают ведущие профессора американских университетов.

Сама шейха Моза имеет почетные докторские звания Вирджинского Университета Содружества, Техасского A & M университета, Университета Карнеги-Мелон, Имперского Колледжа Лондона и Джорджтаунского университета. С 2010 года является дамой-командором Ордена Британской империи.

Дама-командор с королевой Великобритании

Мозе 54 года. Выглядит потрясающе. Кто-то подсчитал, что на 12 пластических операций она потратила около 2 миллионов долларов. Те, кому доводилась иметь дело с фондом шейхи, восхищаются ее трудоспособностью и целеустремленностью, отмечая ее настойчивость, властность и - представьте себе! - феминизм.

Моза сопровождала своего шейха во всех официальных поездках, требующих присутствия Первой леди

Именно один из пяти сыновей Мозы Тамим стал наследником шейха Хамада, супруга Мозы. И это очень важный штрих к ее портрету - ведь у Хамада помимо Мозы есть еще две жены, а общее количество его наследников - двадцать семь человек. Но имено Тамим в июне прошлого года стал четвертым правителем Катара, сместив своего отца. Точнее, отец сам, без переворотов и волнений передал бразды правления страной в руки сына Мозы.

После этого о влиянии, которая Моза имеет на супруга и, соответственно на дела государственные, в Катаре ходят легенды.

И не только в Катаре - Моза вошла в список 100 самых могущественных женщин мира по версии журнала "Форбс". Говорят даже, шейх Хамад женился в третий раз не по страсти, любви или выгоде, а на зло Мозе, чтобы показать, что ее власть небезгранична. Но все равно ни одна другая женщина не смогла занять место Мозы, которая стала знатоком дипломатического протокола и международного этикета и, видимо, нашла "ключик" к сердцу и разуму шейха, во время правления которого маленький Катар начал процветать.

Короткий фильм о проекте шейхи Мозы под названием Educate A Child ("Дай образование ребенку"). Фонд создан под патронажем Мозы с целью финансирования и организации начального образования для детей, проживающих в бедных странах, а также в зонах военных конфликтов (всего 34 страны, среди которых Чад, Бангладеш, Кения). Шейха говорит: "Увидеть своими глазами то, как живут эти дети - это совсем не то же самое, что слышать или читать о них. (...) Эти дети вынуждены бороться за простейшие человеческие права, например, учиться и жить в нормальных условиях. Я предполагала, что школы могут испытывать недостаток учителей или оборудования. Но эти классные комнаты, их даже назвать таковыми нельзя! (...) Что бы мы ни говорили и ни делали, этого будет мало, но я хочу создать хотя бы одну школу, которая станет образчиком, стандартом. Дети этого достойны!"

Паранджа представляет собой традиционное одеяние женщин мусульманских стран. Данная одежда окутывает все тело, имеет длинные рукава, скрывая лицо и волосы. Паранджа призвана скрыть фигуру женщины, когда она покидает дом. К парандже выдвигается ряд требований, которым она должна соответствовать. Выход женщины в свет без паранджи является греховным.

История традиционного наряда мусульманских стран

Известно, что паранджа была использована впервые в древнем Египте. После чего она стала активно применяться в других странах Ислама.

Изначально традиционный наряд предназначался не только для женщин, но и мужчин, которые служили государству или церкви. В древнем мире же она спасала от палящего солнца и была призвана избавить от жары.

По покрою и цвету наряда можно было с уверенностью определить возраст дамы и ее социальное значение. Паранджа могла быть простой и щедро украшенной. На сегодняшний день традиционный наряд даже имеет отношение к миру высокой моды.

Существуют специальные дизайнерские показы, где все внимание уделяется парандже из дорогой ткани, которая украшена драгоценным металлом и камнями.

Какой должна быть паранджа :

• скрывать фигуру и не облегать тело;
• возможность открытых кистей;
• пошив из плотных тканей, через которые невозможно разглядеть очертания фигуры женщины;
• нельзя носить паранджу из кричащих тканей, ее нельзя пропитывать духами;
• женская паранджа не должна иметь ничего общего с мужской.

Когда девушки начинают носить паранджу?

Паранджа является обязательной верхней одеждой всех женщин. Исключение составляют иные девочки, у которых еще нет вторичных половых признаков в виде менструации.

Традиционный наряд не обязателен для пожилых женщин, а так же для тех, кто не имеет возможности приобрести паранджу.

Девушка может открыть лицо незнакомцу во время сватовства, при условии, что это ее потенциальный супруг. Разрешается открывать лицо при общении с продавцом, если дело касается косметики.

Мусульманкам разрешается снимать паранджу при посещении доктора. Выбранный врач обязательно должен исповедовать религию Ислам. При посещении больницы вместе с женщиной должен присутствовать супруг или родственник мужского пола.

Случаи, когда женщине разрешается ходить без паранджи:

• если мусульманка находится дома без гостей;
• при муже;
• при близких родственниках, которые не могут стать ее мужем (сын, отец, свекор);
• для фото, открыв лицо.

Статья показалась интересной? Будем благодарны за репост!

В Средние века женщины Казахской степи обладали немыслимой по тем временам свободой, что подтверждают многочисленные свидетельства современников.

Ситуация изменилась лишь в XIX веке, отмечает известный казахстанский историк Радик Темиргалиев в своей статье на esquire.kz .

Правительницы и хозяйки

«В этом крае я увидел чудеса по части великого почета, в каком у них женщины. Они пользуются большим уважением, чем мужчины», – с изумлением писал арабский путешественник Ибн Баттута, посетивший в XIV веке кыпчакские степи и описавший нравы, царившие при дворе золотоордынского хана Узбека.

Великий хан Узбек не был каким-то странным исключением в ряду степных монархов – подкаблучником, позабывшим заветы предков. Иноземные путешественники, посланники, купцы, увидевшие жизнь Великой степи в другие эпохи, рассказывали своим соотечественникам, что

знатные тюрчанки не просто присутствовали на официальных приемах, а часто вмешивались в процесс переговоров,

открыто высказывая и навязывая свое мнение знати.

Многие из них были фактическими правительницами в своих державах. Чтобы добиться необходимого решения, приходилось искать их благосклонности путем подношения самых ценных подарков. Данники, вассалы, союзники тюрков с избытком снабжали своих посланников дорогими тканями, драгоценностями, украшениями, искусно изготовленной утварью и прочими вещами, предназначенными для матерей, жен, сестер и дочерей грозных степных каганов.

Власть женщин не ограничивалась пределами ханских ставок. В жилищах простых кочевников также главенствовал «слабый пол», чье слово было последним в большей части насущных вопросов. Это хорошо ощущается и в тюркском эпосе с яркими и сильными женскими образами, об этом свидетельствуют и степные мавзолеи, возведенные над могилами святых прародительниц и просто любимых женщин, это было очевидно и внимательному стороннему взору.

«Их женщины красивы, они выносливее мужчин и более предприимчивы в добывании всего необходимого в силу их энергичной натуры и горделивого характера», –

такие сведения оставил о кипчачках арабский географ ал-Идриси.

Для выходцев из восточных и западных стран, привыкших на родине к затворническому положению и бесправию своих женщин, к «домостроям», регламентировавшим правила и методы наказаний жен, такие обычаи казались немыслимыми и противоестественными. Это было лишним свидетельством «дикости» и «варварства» кочевников, словно нарочно все делавших иначе нежели земледельцы.

Рациональное многоженство

Разумеется, с точки зрения современного человека, такие базовые степные традиции, как многоженство, само по себе подразумевающее половое неравенство, или обычай аменгерства, согласно которому женщина после смерти мужа словно вещь переходила по наследству к одному из деверей, не слишком вяжутся с представлением даже о полуматриархальном обществе. Но в действительности главной целью таких степных традиций была защита женских интересов.

В эпоху редко прекращавшихся войн мужчин не хватало катастрофически. Непропорциональный количественный перевес слабого пола, наблюдавшийся после двух мировых войн во многих странах и ставший одной из главных причин эмансипации женщин в современном мире, в степном обществе был нормой. Потому жизнь мужчины по обычному праву оценивалась в два раза выше, нежели жизнь женщины.

При моногамии большинство женщин всю жизнь пребывало бы в девичестве либо вдовствовало после непродолжительного периода семейного счастья.

Единственным разумным и справедливым выходом в ситуации, когда на десять девчонок приходилось от силы пять ребят, был более-менее равномерный раздел мужчин

Вследствие той же малочисленности мужчин женщины обучались владению оружием и нередко принимали участие в военных кампаниях.

«…Женщины их воинственны, как и они сами: пускают стрелы, ездят на конях и верхом, как мужчины; они будто бы даже отважнее мужчин в боевой схватке, так как иной раз, когда мужчины обращаются вспять, женщины ни за что не бегут, а идут на крайнюю опасность», –

писал монах Юлиан о монголах в XIII веке.

«… Жены их, будучи также хорошими наездницами, сражаются вооруженные копьями и бердышами и едва ли не превосходят в лютости мужчин», –

в свою очередь рассказывал Филипп Назаров о казахах начала XIX века.

Это крайне важные свидетельства высокой степени свободы женщины в традиционном кочевом обществе, поскольку невозможно угнетать людей, имеющих оружие и хорошо умеющих его использовать. Не зря в земледельческих государствах зависимые группы населения часто были лишены такого права. Оружие было главным признаком свободного человека.

Власть матерей

Но все-таки основным занятием женщин было хозяйство. Под шаныраком юрты власть матери семейства была безраздельна и неоспорима. Мужчина постоянно где-то пропадал, поскольку все время подворачивалась какая-нибудь война, охота, курултай или пирушка, требующие его непременного участия. Изредка в перерывах между важными и не очень делами заглядывавший в родной аул глава семейства был словно гостем, слабо ориентирующимся в домашних делах и чувствующим себя не вполне комфортно рядом с истинным хозяином.

Раздав домочадцам раздобытые гостинцы, немного отдохнув и залечив, в случае необходимости, раны, мужчина вновь седлал коней и уносился прочь. В следующий раз он мог навестить семью через несколько месяцев или несколько лет.

«Мать в киргизском семействе пользуется полною властью в доме и до самой смерти уважением и покорностью детей

На ней лежит все хозяйство кибитки. Отцу не всегда бывает время приласкать детей. Звериная и рыбная ловля, езда в гости из аула в аул с целью упитаться кумысом и бараниной, странствования в Оренбург, Троицк, Хиву, Ташкент, Туркестан и Бухару, преимущественно в составе купеческих караванов, нередко на долгое время отрывают его от семьи», –

так описывал реальную картину семейных отношений в казахском ауле, еще сохранившим древние традиции, один из очевидцев.

Логично, что главным в семье являлся тот, кто контролировал материальные ресурсы и распоряжался ими. В такой ситуации мужчине оставалось только надеяться, что попавшаяся ему жена окажется мудрой и рачительной хозяйкой, способной обеспечить и преумножить благосостояние семьи.

Источник — esquire.kz

Открытые лица, пикантные состязания

«Сарт байыса үй салады, қазақ байыса қатын алады» («Сарт разбогатеет – дом кладет, казах разбогатеет – жену берет»), – гласила старинная народная поговорка. В нынешнее время ее используют в большей степени для самокритичного подтрунивания над непрактичностью и недальновидностью казахов. Но в традиционном кочевом обществе самостоятельное хозяйство образовывалось только таким путем. Родители сначала женили сына-подростка и только затем наделяли имуществом, позволяя ему начать самостоятельную жизнь.

Жену часто специально подбирали постарше на два-три года или даже больше, чтобы она сразу могла взять в свои руки управление всем хозяйством. Подобная модель семейных отношений господствовала в степном мире на протяжении тысячелетий со времен саков и гуннов. Даже распространение ислама не внесло в нее существенных изменений.

Степнячки не скрывали лиц за паранджой, свободно общались с мужчинами, принимали участие в достаточно фривольных публичных состязаниях и играх

Дома дочерей сажали на почетное место – төр, где никогда в присутствии отца не смог бы сесть сын. Применение физических наказаний к девочкам порицалось (Әкесі ұрған ұл оңар, шешесі ұрған қыз оңбас – Сын битый отцом станет годным, дочь битая матерью станет негодной).

Разумеется, своих сложностей в жизни женщины тоже хватало: мать редко интересовалась мнением дочери, выбирая потенциального зятя, после замужества приходилось беспрекословно подчиняться свекрови и вести неустанную борьбу с другими женами мужа (күндес), практически неизбежно становившимися соперницами и недоброжелательницами.

Самая неблагоприятная моральная атмосфера, как и сейчас, царила в бедных семьях, вынужденных тесниться у одного очага. У зажиточных кочевников матери и жены жили отдельными аулами и потому до открытых столкновений дело доходило реже. Все эти неприятности ограничивались женским кругом. Муж, как уже упоминалось, дома бывал наездами, свекр и другие старшие родственники мужа по обычаям должны были вообще избегать с невесткой каких-либо контактов, а сыновья становились для женщины главной опорой в жизни.

Переворот XIX века

Кардинальная ломка семейных отношений произошла лишь в XIX веке. Изменение бытия в форме перехода на оседлый и полуоседлый образ жизни неизбежно изменило общественное сознание. Древние традиции стремительно отмирали буквально на глазах. Весьма символичным стало изменение смысла древнетюркского слова қатын. Госпожа превратилась в бабу.

«Песни, древние поэмы, борьба, свобода женского пола и участие его в публичных увеселениях – все начинает выходить из употребления. Нашлось уже много ратоборцев гаремного заключения и бедные [жены] их, заключенные в юртах, украдкой вырезывают войлок юрты, чтобы смотреть [на] белый свет и на проходящих», –

с крайним неудовольствием отмечал Чокан Валиханов.

Здесь также следует отметить, что первые серьезные наблюдения и исследования семейных отношений у казахов начались именно в это время. Новые, только установившиеся в обществе нормы воспринимались некоторыми учеными, путешественниками, чиновниками как исконные традиции, что привело к экстраполяции выводов и на предшествующий период.

Конечно, даже в начале XX века еще было достаточно примеров властных казашек, железной рукой правивших семьями, кланами или целыми родами, но общая картина уже была совсем другой. Это было естественно. Прекратив воевать, мужчины обратили свою энергию из внешнего мира в мир внутренний. Теперь они держали в своих руках все активы семейства и принимали окончательные решения по всем важным вопросам. Мужчин стало просто существенно больше, а женщины, переставшие обучаться воинским навыкам, уже не могли постоять за себя, уступая в физической силе.

«Дикий» воин и охотник довольствовался в доме вторым местом после женщины, «более кроткий» пастух, кичась своим богатством, выдвинулся на первое место, а женщину оттеснил на второе», –

описывал Фридрих Энгельс процесс перехода от «варварства» к «цивилизации», и это замечание в точности характеризует трансформацию семейных отношений, произошедшую у казахов всего полтора столетия назад.

Положение женщины в обществе арабских государств - очень болезненный вопрос. В этих странах не принято пропускать женщин вперед или открывать им двери. Чтобы наказать девушек, достаточно заподозрить их в чём-то, а свои дни представительницы слабого пола коротают в четырех стенах, заботясь о доме и потомстве.

Жены арабских шейхов могут похвастаться намного лучшими условиями жизни. Им не приходится скрывать лицо за паранджой, а многие из них даже успели сделать карьеру в модельном бизнесе. Женщины, состоящие в браке с арабскими правителями, борются за равенство и человеческое отношение к женскому полу.

Амира Аль-Тавил

Жену представителя королевской семьи принца Аль-Валида Амиру считают бунтаркой. Она водит машину (неслыханная дерзость для Саудовской Аравии), выучилась в США и даже инициировала развод с мужем. Сейчас ей 34, и она занимается вопросом бедности, положения женщин в обществе и борьбой с последствиями стихийных бедствий.

Дана Аль Халифа

Дана Аль Халифа одержима модой. Она ведет блог, где рассказывает о последних писках моды и стильных нарядах, а также имеет страничку в Инстаграме, где число поклонников перевалило за 60 000!

Дина Абдулазиз

Жена саудовского принца Дина Абдулазиз также стала главным редактором модного журнала The Vogue Arabia . Кроме работы на модном поприще, женщина любит проводить время в кругу семьи, воспитывая троих детей.

Фатима Кулсум Зохар

Эту женщину называют королевой Саудовской Аравии, но формально такого звания нет. На публике она появляется только с покрытой головой, впрочем, в недалеком прошлом она даже вела свою страничку в Фейсбуке на английском языке.

Хайя бинт аль-Хуссейн

Сестра короля Иордании, Хайя бинт Хуссейн, вышла замуж за теперешнего правителя Дубая Мохаммеда ибн Рашида Аль Мактума. Женщина закончила Оксфорд, занимается благотворительностью, также она - посол мира ООН.

Майза бинт Мухаммед бен Рашид Аль Мактум

Дочка нынешнего премьер-министра и вице-президента Дубая предпочла спорт королевским почестям. Она стала капитаном национальной сборной по карате ОАЭ и может похвастаться многочисленными достижениями в спорте и преданными фанатами.

Рания аль-Абдулла

Королева Иордании и мать наследника престола Хуссейна Рания аль-Абдулла - ярый борец за права женщины. Она выступает за отмену обязательного ношения традиционных нарядов. Сама женщина любит роскошную одежду и не прочь попозировать для модных журналов.

Они были беженками из Афганистана. Красавицу звали Надией, она, как мне объяснили, была актрисой. Ее сестре Шугуфе во время теракта оторвало ступню. Надия говорила по-английски, остальные - только на фарси. Тем не менее Садаф, дочка Шугуфы, уже через пятнадцать минут как ни в чем не бывало носилась по дому с нашими детьми и что-то уверенно им затирала.

Шугуфа целыми днями сидела в комнате, выходила только поесть да в туалет. Она напоминала попавшее к людям раненое животное. Зато с Надией мы сразу подружились, словно она всегда с нами жила. Делать им было нечего. Комитет помощи беженцам «Гражданское содействие» упросил комиссариат ООН рассмотреть вопрос об их отправке в Европу, и надо было ждать ответа. Постепенно Надия рассказала нам свою историю.

Иран

Моей матери было двенадцать, когда они убежали в Иран - в Афганистане шла война с русскими. В Иране она вышла замуж за моего отца, тоже афганца. Мой отец был крестьянином, мама ему помогала. Мы жили в пригороде Тегерана. Отец и мать работали в огороде, иногда мать сидела с чьими-нибудь детьми. До шестнадцати лет я тоже с ними работала.

А сейчас тебе сколько?

Мне двадцать два, Шугуфе двадцать семь, брату девятнадцать, а младшей сестренке четырнадцать. В Иране мы учились, но не очень много. Я дольше всех - восемь лет. Афганские дети там не могут учиться как остальные, потому что у них нет гражданства. Но афганские беженцы сами сделали для себя одну школу, начальную. Там учились и девочки, и пожилые женщины, которые решили обучиться грамоте. Эта школа бесплатная. Потом один год я сама работала там учительницей - тоже учила читать и писать. До обеда учила, а после обеда шла учиться уже в настоящую школу. Для иранских детей учеба бесплатна, а для нас очень дорогая, но при этом они не дают никакого аттестата. Я могла сидеть в классе, слушать, но меня никогда не вызывали к доске.

Мой отец думал, что я тоже буду крестьянкой. Никаких других возможностей и не было, так что я тоже так думала. Найти работу в Иране афганцам трудно, разрешения на работу у нас не было. Но однажды мой отец и муж Шугуфы нанялись работать на уборке на чьих-то полях. Утром сели на мотоцикл, поехали на работу - и погибли, врезались в фуру.

Мы пытались вести хозяйство сами, но мать заболела, у нее случилась грыжа, она слегла. Я могла лишь подрабатывать где-нибудь нелегально, одно время работала в ателье, но прокормить семью не могла. Примерно через полгода мы с Шугуфой решили, что нам надо вернуться в Афганистан. Поговорили с мамой - она согласилась.

Почему туда?

Мы ничего не знали про Афганистан, мы просто думали, что это наша страна и там все будет легче. В Иране у нас не было документов, мы не могли работать, продолжить образование. У нас не было шанса выкарабкаться. Персы ненавидят афганцев. Все афганцы для них тупые и невежественные оборванцы. Конечно, не все так думают, но большинство. Когда я работала в ателье, и клиентки узнавали, что я афганка, они все говорили: «Афганка? По тебе и не скажешь…» Для меня это было ужасно, ужасно! На самом деле я ненавижу Иран, у меня очень плохие воспоминания о нем. Я старалась красиво одеваться, но у нас дома было очень бедно. Я мечтала об Афганистане, думала: вот вернемся в свою страну, я смогу быть как все, смогу работать и учиться где захочу. У меня были огромные планы. Я с детства обожала кино и всегда мечтала стать актрисой.

Кабул

Мы продали дом, получили бумагу в Тегеране, и нас отправили на автобусе в Герат. Я думала, что Афганистан - это примерно как Иран, только там мы будем иметь права. Но в Герате мы сразу увидели, что Афганистан совсем другой. Мужчины с автоматами, трещат мотоциклы, много очень грязных детей, которые просят: «Мани! Мани!» Я испугалась, но мы уже приехали и не могли вернуться. Мама неуверенно сказала: «Может, в Кабуле получше?»

Она забыла Афганистан?

Ей было тринадцать, когда она убежала, она ничего не знала. Мы пересели на другой автобус и поехали в Кабул. Поспрашивали людей в автобусе, они сказали: «Езжайте в Дашт-е-Барчи, это дешевый район, может быть, найдете комнату». В Кабуле и правда было получше, хотя и ненамного. Мы поехали в Дашт-е-Барчи, и нам быстро сдали комнату. Денег у нас было немного.

А родственников в Афганистане не было?

Были, дядя и тетя. У тети два сына в Англии, у дяди сын в Германии. Они очень гордые, не хотели иметь с нами дела. Но мы познакомились с соседями, они пытались нам помочь, сказали: «Твой брат может пойти торговать картошкой на улице». У них я увидела телевизор, там шел фильм. Они сказали: «Это первый афганский сериал». Я говорю: «Я тоже хочу быть актрисой». Они: «Ну пойди попробуй, может, и возьмут…»

Я нашла адрес, пришла, рассказала о себе, и через неделю они позвонили. Когда были первые пробы, я боялась: как я смогу это сделать? Но я сказала себе: давай! Играть было так интересно! На первой пробе я сыграла хорошо - мне и самой так показалось, и они так сказали: «Перед тобой были люди, которые что-то говорили, но не могли играть, а у тебя прекрасная мимика. Ты можешь быть актрисой…»

Всего через месяц после приезда я нашла работу. Я была счастлива! Я нашла какой-то путь в жизни, каких-то интересных людей. Моя семья была счастлива тоже: это были деньги, и они знали, как я мечтала быть актрисой.

Какими тебе показались афганцы?

Они были лучше для меня, чем персы. Правда, я ничего не знала про культуру. В Иране если девушка с парнем говорят о чем-то на работе, это нормально. Но в Афганистане о тебе обязательно пойдут слухи. Еще соседки сразу мне сказали: «Сними это, надень афганскую одежду». Люди здесь не любят иранскую одежду.

Она более открытая?

Нет, это была закрытая мусульманская одежда, но просто другого кроя.

Они не любят всех непохожих, непонятных, с кем могут быть какие-то проблемы. Парни пристают на улице, дети хотят денег. Я поменяла одежду, старалась говорить без акцента. Я выбрала жизнь в Афганистане, и мне надо было найти с ними контакт. Я пыталась найти что-то общее, возможность дружить.

Первый сериал

Мой первый сериал назывался «Тайна в нашем доме». Я была девушкой, любила парня, но наши семьи были против, потому что мы были разных национальностей: он пуштун, а я хазарейка (хазарейцы - национальное меньшинство монгольского происхождения, мусульмане-шииты. - «РР»). Но мы все равно поженились, и у меня возникли проблемы с его родителями: они старались разрушить наш брак. Потом я забеременела, мой муж все время ругался со мной, потому что его мать говорила обо мне что-то плохое, врала. Отношения у нас испортились, он стал меня бить… Мне было очень интересно это играть. Я впервые задумалась: «Почему мы такие? Почему мы не изменим что-то?»

Кто был режиссером?

Она известный режиссер, перед этим сняла несколько фильмов в Иране и Пакистане. Она хорошая женщина, мне очень помогала - я же ничего не знала. Потом я нашла людей, которые познакомили меня с другими режиссерами.

А что там были за люди? Интеллигенция?

Да не особо. Остальные актеры не очень старались, они работали за деньги, а не потому что очень это любят. Большинство были мужчины, сильно старше меня. Девушки говорили, что у них проблемы с семьями из-за того, что они работают на ТВ. Я сказала: «Ну, с этим я разберусь, моя семья рада моей работе». Мне казалось, что я все могу изменить - в моей жизни, в Афганистане, везде. Мне так хотелось быть популярной, чтобы все меня любили, уважали…

Все было замечательно, пока моя девушка в сериале не забеременела. Не знаю, как они узнали мой номер, но мне начали звонить. Неизвестный номер, мужчина. Говорит: «У тебя стыда нет, почему ты играешь беременную?!» Я говорю: «Что в этом такого? Женщины беременеют, это нормально. Как ты появился на свет?» Пыталась объяснить - бесполезно, не слушает. «Ты хазарейка, ты нас позоришь! Ты должна уйти. Если не прекратишь, мы тебя убьем, как ту девку». Я слышала об этом, но сначала не поверила: была девушка, которая тоже работала на этом телевидении, и кто-то ее зарезал.

Потом еще один позвонил: «Ты играешь беременную, твой муж тебя бьет, он дотрагивается до тебя. Таджики будут над нами смеяться!» Я говорю: «Да не трогает он меня! Он же не бьет меня на самом деле!» Но он тупой, не понимает, в чем разница.

Кто это был?

Не знаю. Хазарейцы. Потому что если хазарейская девушка что-то делает, то пуштуны или таджики им говорят: «О-о-о, смотри, ваши девушки какие…» В Афганистане очень много радикальных исламистских групп - в каждом племени, в каждом городе. Лично я не верю никакой религии. Для меня ни религия, ни национальность не имеют никакого значения. Но для них это очень важно. Моей семье они тоже звонили. Я сменила номер, но они узнали новый.

Не знаю. Может, у шоферов, которые возили меня в студию. Я стала беспокоиться, только когда услышала про ту девушку. Она играла в сериалах с непокрытой головой. Я рассказала продюсерам, они сказали: «Откуда ты знаешь, что ее поэтому зарезали? Может, у нее были другие проблемы? Не обращай внимания!»

Почему они так сказали?

Потому что им было на меня наплевать. Им просто хотелось, чтобы я продолжала работать. Я спросила: «Может, заявить в полицию?» Они сказали: «Не надо, они ничего не сделают». Я решила, что это опасно, и после четырех или пяти звонков ушла с сериала.

Клип

Я нашла другой сериал. Мы снимали его полгода, так что месяцев шесть-семь я не показывалась на экране. В этом сериале я была молодой девушкой в очень традиционной семье. Любила парня, но он был очень бедный, а моя семья хотела, чтобы я вышла за богатого. Тогда мой возлюбленный стал курить опиум. Но я нашла его, отвезла в больницу, постаралась помочь ему бросить, моя семья увидела, как мы любим друг друга, и мы таки поженились. В общем, это был фильм про мак - в Афганистане это больная тема, очень многие крестьяне его разводят и многие употребляют. Там было десять серий, я доиграла до конца, никаких проблем не было.

А через пару недель я готовила на кухне, и тут звонит один приятель. Говорит: «Ты что, снимаешься в клипах?» - «Нет». - «Но я тебя видел в клипе». - «Может, ты похожую девушку видел? Я нигде не снималась». Он говорит: «Включи телик». И в этот момент мои домашние меня зовут: «Надия, иди скорей, погляди!» Я прибежала и вижу себя в каком-то музыкальном клипе. Оказалось, один известный певец, Латиф Нангархари, взял кадры из этого сериала и вставил в свой клип. Я там в традиционной одежде. Он поет про прекрасную афганскую девушку, какие у нее глаза, походка. И тут же мне стали звонить - знакомые, дальние родственники: «Зачем ты снялась в клипе?! Ты что, танцовщица?!»

Танцовщица?

Это девушки, которые танцуют перед мужчинами за деньги.

Стриптизерши?

Нет, они не голые, но это все равно. В Афганистане их даже и нет, наверное, но в Пакистане это очень популярно. И эти девушки снимаются в клипах. Поэтому, если девушка снялась в клипе, все считают, что она танцовщица. Это дурная профессия, ее все будут ненавидеть. «Ты снялась в клипе, ты нас позоришь!» Я говорю: «Да не снималась я нигде, это просто кадры из сериала!» - «Нет, снималась. Как ты позволила какому-то мужчине петь про себя? Ты показала свое лицо, походку…»

Я сразу побежала на студию: «Почему вы это сделали?» - «Мы ничего не делали». Но я была очень злая, накричала на них: «Вы за это отвечаете! Вы что, не знаете, что если девушка снимается в музыкальном клипе, люди считают ее танцовщицей?!» Они говорят: «Хорошо, мы разберемся».

Клип показывали все время. Мне звонила куча народа, и знакомые, и незнакомые, ругали, говорили грязные вещи: «Я тоже тебя трахну…» Когда я выходила из дома, все меня доставали. Парни шли за мной, напевали эту песенку, иногда просто повторяли какие-то диалоги из сериала и ржали. После этих двух сериалов все меня уже знали. Я стала закрывать лицо, до этого я никогда не закрывалась. Один раз мальчишка на велосипеде сдернул с меня платок. Ужасно все это было. Я все время сидела дома.

И опять стали звонить эти исламисты: «Ты теперь танцовщица, это уже слишком, мы тебя убьем, пока ты еще что-нибудь не выкинула». Я множество раз пыталась им объяснить что-то, но это тупые люди. Я звонила в кинокомпанию, но они перестали мне отвечать. Через неделю я снова пришла туда, они говорят: «Мы до него не дозвонились, номер выключен. У нас нет времени этим заниматься. Если хочешь, звони ему сама».

Но ведь он украл их собственность…

Эта компания продала сериал, получила свои деньги. Зачем им ввязываться в какую-то историю? Это могло испортить их имидж. Если люди узнают, что у них что-то украли, о них плохо подумают - что они слабые. Они дали мне его номер, сказали, что вообще-то он живет в Лондоне, но сейчас приехал в Афганистан на пару дней.

Я звонила ему много раз. И дозвонилась. Говорю: «Почему ты это сделал? Я не разрешала использовать мои съемки». Он говорит: «Это не я, это редактор клипа, в Лондоне. Мы взяли твои кадры просто потому, что ты одета в народную афганскую одежду». Я говорю: «У меня куча проблем из-за этого, пожалуйста, снимите этот клип с вещания». Он говорит: «Я не могу остановить, мы вложили в него много денег. Это моя новая песня, мы должны ее раскручивать». Я говорю: «Я напишу заявление в полицию». «Делай что хочешь!» - и бросил трубку.

Я пошла в полицию, рассказала. «Мы посмотрим, что можно сделать. У нас будет совещание, мы обсудим и вам перезвоним». Я приходила туда много раз - одно и то же: «Перезвоним». Но через две недели мне позвонил Латиф Нангархари: «Я знаю, что ты ходила в полицию и жаловалась на меня. Я здесь всех знаю, всех полицейских шишек. Будешь выступать - пожалеешь». И бросил трубку. А через минуту мне позвонил мужчина, говорит: «Я генерал полиции. Латиф Нангархари наш гость, мы за него отвечаем. Мы тебе не позволим его беспокоить. Если будешь еще жаловаться, и сама в тюрьму сядешь, и всю семейку твою посажу, поняла?» Я испугалась, потому что в Афганистане это реальность: если какой-то сильный полицейский хочет что-то сделать, он сделает, и никто ему не помешает. После этого я ничего не могла сказать даже в интервью на телевидении - боялась, что они со мной что-нибудь сделают.

СПИД

Я решила бросить сниматься. Но потом меня пригласили еще в один фильм - короткометражку про СПИД. Я там играла женщину, которая приходит к врачу, и он говорит, что у нее СПИД. Родители мужа узнают это, решают, что она с кем-то спала и заразилась. Она говорит: «Я не имела ни с кем отношений. Может быть, я заразилась от мужа?» А ей: «У нашего сына не может быть такого!» Ее выгоняют из дома, говорят мужу, чтобы он взял другую жену. Но муж идет к врачу, потому что беспокоится за себя, и выясняется, что у него тоже СПИД. Они понимают, что жена заразилась от него, и остаются вместе. Это было что-то вроде обучающего фильма: что делать, если у кого-то из близких обнаружили СПИД.

Этот фильм показали по всем каналам, и мне опять стали звонить: «Ты играешь спидозную! Ты что, проститутка?» Они не различают телевидение и реальность. Если я играю спидозную, то все это увидят, будут говорить об этом. А если я позволяю про себя такое говорить, значит, я и есть спидозная шлюха. Это для них одно и то же. Ну, почти одно и то же: если бы у меня правда был СПИД, меня бы просто убили.

Серьезно?

Да, конечно. Те, у кого правда СПИД, никогда не идут к врачу. Потому что это позор. Сами родственники убьют - иначе в деревне все узнают, сделают жизнь этой семьи невыносимой. Там девушку убивают только за то, что она переспала с кем-то до свадьбы. Никто их не осудит. Наоборот, если они не убьют, а полиция про это узнает, то они и парня, и девушку посадят лет на пятнадцать.

Как это работает? Вот ко мне кто-то приходит и говорит: «Я видел твою дочь с мужчиной». Почему я не могу сказать: «Иди на фиг, не твое дело»?

Здесь можешь. А там человек говорит: «Я ее убью». Он даже не будет спрашивать: где, когда? Может быть, ты врешь? Он просто пойдет домой и сделает что-то плохое в своей семье. Когда мы были в Иране, отец меня очень сильно побил за то, что я говорила с одним мальчиком и протянула ему руку на прощание. И еще передала ему письмо от другой девочки. Я была маленькой, одиннадцать лет. Я пыталась объяснить ему, что там ничего не было, это было чужое письмо, но он кричал: «Ты с моей честью играешь!»

А тут и мать стала говорить: «Ты о чести нашей подумала?» На самом деле людей просто злит, что женщина работает на телевидении, что она свободней, чем они. В Афганистане, если ты женщина, ты не можешь выбирать себе судьбу, не должна хотеть большего. Но я не могла принять это, я не была деревенской девушкой, которая умеет только готовить и рожать.

Я чувствовала, что теперь все стало серьезней. По вечерам, когда я возвращалась домой, я часто слышала, что за мной кто-то идет. Я боялась, что меня зарежут. Я снова пошла в полицию, рассказала им все это - про звонки, угрозы. Меня отвели к генералу - толстый такой старик. Я ему все рассказала, он спрашивает: «Зачем же ты стала актрисой?» - «Потому что я люблю это, это моя работа и я не хочу больше копаться в огороде». - «Ну ты же знаешь, что у нас в Афганистане люди неграмотные, они не понимают искусства. Может, тебе стоит подождать с этим?» Я говорю: «Почему я должна надеяться, что другие изменят Афганистан, если я не могу? Я хочу менять его сейчас. Помогите мне!» Он говорит: «У меня есть предложение. Конечно, я смогу о тебе позаботиться, приставить телохранителей, они будут с тобой все время, тебе нечего будет бояться, сможешь свободно продолжать работу. Но ты должна спать со мной. Подумай над этим». Он был такой старый! Я говорю: «Извините, я не могу заводить отношения с кем-то, кого не люблю». - «Ну что ж, мы тебе позвоним…» Я поняла, что делать он ничего не будет.

Мы опять переехали, сняли другую комнату. Я решила больше никогда не играть в Афганистане. У меня накопилось немножко денег, я стала искать другую работу. Ходила в какие-то строительные компании, надеялась устроиться секретаршей или на ресепшен. Это была единственная работа, на которую я могла рассчитывать. Но в Афганистане «секретарша» - это эвфемизм. Это значит, что ты собой торгуешь. Я ходила по фирмам, и все мне говорили: «Ну, ты можешь быть моей секретаршей…»

Но тебя же все знали.

От этого только хуже. В Афганистане мало кто думает о чувствах к женщине. Если они видят, что женщина в чем-то нуждается, они просто стараются ее использовать. Особенно потому, что я была известна: они хотели не только поиметь меня, но и похвастаться этим.

Ты не представляла этого, когда ехала в Афганистан?

Конечно, нет! В Иране все уважают артистов, поэтому это было моей мечтой. Я сама обклеивала стены фотографиями актеров, я любила их. Там все мечтают сфотографироваться с актрисой, поговорить с ней. А тут меня все просто хотели. Люди вообще не понимают, что такое артист. Для них это девушка, которая работает на телевидении с мужчинами, ее там трогают - значит, она дурная. Они не понимают, что это игра, искусство. Их интересует только то, что меня кто-то трогал. В общем, я тогда так и не нашла никакой работы.

Черный тюльпан

А вскоре в Афганистан приехала американская съемочная группа. Они довольно долго звонили мне, но я не брала трубку. Потом мне позвонил один знакомый с телевидения, сказал, что американцы хотят со мной встретиться. Я ответила, что больше не снимаюсь. Вскоре он перезвонил, сказал, что они все равно очень просят о встрече, и мы с младшей сестрой поехали к ним в гостиницу.

Режиссером была одна афганская женщина, живущая в Штатах, Соня Насери Коул. Она из богатой семьи, во время советской оккупации убежала в Америку, там вышла замуж за строительного магната. Потом я узнала, что она очень важная персона, подруга Рейгана и Карзая, открыла больницу в Кабуле.

Она сказала: «Мы снимаем фильм про Афганистан, про афганскую культуру, про то, как люди тут борются за свободу, против талибов. Я видела ваши предыдущие ленты, вы мне очень нравитесь, я бы хотела пригласить вас. Мне кажется, это и для вас может быть полезно. Оператор и вся съемочная группа из Голливуда, они очень хорошие профессионалы. Это будет хорошим шагом для вашей карьеры». Но я отказалась, сказав: «Если я снимусь в антиталибском фильме, меня убьют в тот же день».

«Я не хочу вам навредить! Я вам помогу, вам не надо будет здесь оставаться, - говорит она. - У меня своя киностудия, мне ничего не стоит пригласить вас в Голливуд. Там вы сможете продолжить обучение. Там они вас не найдут. Я же сама афганка, я много перенесла, но сейчас я знаю много важных людей и в Америке, и в Афганистане. Я хочу вам помочь, даже если вы откажетесь. Я же вижу, что вы прекрасная актриса».

Она рассказала несколько историй про афганок, сказала: «Я понимаю, что вы здесь не имеете никаких прав, но в Америке жизнь совсем другая. Такая девушка, как вы, может сделать очень много и радоваться жизни…» Она была дружелюбна, и я видела, что это сильная женщина. И я поверила ей. Я перестала сниматься, но я же не забыла свою мечту.

Фильм назывался «Черный тюльпан», я снималась два месяца. По сценарию мы с сестрой открываем ресторан. Наши отец и мать погибли во время советской оккупации, мы убежали в Америку, выросли там. Потом, после свержения «Талибана», мы возвращаемся в Афганистан - с сестрой, ее мужем и сыном - и решаем открыть этот ресторан. Мы хотим показать афганцам, что такое свобода, что теперь мы можем сделать другую страну. В наш ресторан приходит много иностранцев и афганцев. Мы строим сцену, с которой каждый может сказать все, что захочет, чего не может говорить на улицах. И все приходят к нам, говорят о свободе, слушают музыку и пьют алкоголь. Но талибы узнают про нас и решают убить. Сначала пытаются взорвать ресторан, потом похищают каких-то детей - в общем, всячески вредят. Я влюбляюсь в мужчину, но его отец старый и консервативный, а я современная девушка, которая хочет продолжить образование. Мы все равно решаем пожениться, но на свадьбу приходят талибы и убивают меня и моего мужа. Тогда моя сестра с мужем решают уехать, но люди приходят к ним и умоляют: «Пожалуйста, не уезжайте! Вы были первыми, кто показал нам, что такое свобода, мы с вами, мы вам поможем!» И они остаются… Клюква, в общем.

У меня была главная роль, кроме меня, никто из афганцев там не снимался. Большинство актеров были американцами, кто-то из Пакистана, кто-то из Индии. На съемках я поверила Соне еще больше: я видела, какие влиятельные люди приходят посмотреть на съемки, я поняла, что она правда может мне помочь. Когда мы снимали, было много проблем. Однажды прямо рядом с нами началась перестрелка. В соседнем доме была другая американская гостиница, талибы напали на охрану, хотели ворваться внутрь и перебить американцев. Началась стрельба, мы все попадали на пол. Все очень испугались. На следующий день два продюсера бросили съемки и уехали в Америку. Но Соня не очень испугалась, она знала, что у нее хорошая крыша. Она взяла все в свои руки и продолжила съемки.

Только один раз мы с ней сильно поругались. Мне не нравился диалог про невинность. Мы сидим с матерью перед свадьбой, она дает мне белую простыню, и я должна сказать: «Я обещаю отдать тебе ее окровавленной». Я говорю: «Я не могу такое говорить. Вокруг нас масса афганцев, все будут смеяться. Никто так никогда не говорит. Американцы будут думать, что мы животные какие-то. Я же читала сценарий, там этого не было». А Соня: «Я режиссер, я решаю. Я показываю нашу культуру». Но я уперлась: «Не буду этого говорить». И не сказала. Но боюсь, она все-таки вставила эти слова в фильм.

Мы закончили мои сцены, но они продолжали снимать другие - перестрелки с талибами и так далее. Они жили в гостинице, а я дома. Недели три я их не видела, только созванивалась. А потом ко мне пришел один парень, афганец, который работал в группе, и принес тысячу долларов: «Это твой гонорар». Я говорю: «А где все?» - «Они уже в Америке». Я опешила: «Как они могли? Что я буду делать? Они же мне обещали… Я ведь звонила Соне три дня назад, она сказала: “Все замечательно, может быть, нам потребуется еще пару недель”».

Я стала звонить Соне, всем остальным, но все телефоны были выключены. Звонила на американские номера - там автоответчики или никто не отвечал. Написала десятки имейлов, сообщений на фейсбуке. А месяца через полтора поняла, что это бессмысленно: она не собиралась мне помогать.

Газни

Три месяца, пока они монтировали фильм, я жила дома. Потом они его доделали и прислали копию в Афганистан. Сначала показали в американском посольстве и на американской базе, потом в кинотеатре «Ариана». Я очень испугалась, когда мне сказали. Смотреть не стала. Я не знала, что делать. Не имело смысла идти в полицию, сами полицейские мне говорили: «Зачем ты снимаешься у американцев? Талибы тебя убьют». Я все время боялась, даже заснуть боялась, потому что они могли прийти ночью.

Через четыре или пять дней меня пытались похитить. Я шла по улице, там стояла машина, потом поехала за мной. Там были двое, лица замотаны. Я поняла, что они меня ждали. Я побежала, увидела открытую дверь, заскочила туда, закрылась. Там была семья, они подумали, что я воровка, пытались меня выгнать. Я стала просить их: «Пожалуйста! Кто-то хочет меня похитить, я актриса». Открыла лицо. Они говорят: «Мы тебя видели по телевизору, ты Надия? Мы не можем тебе помочь. Если они захотят войти, мы не сможем им помешать. Вдруг они сделают что-то с нами? Тебе надо уйти». Я заплакала. Но там был дедушка, он говорит: «Нет, мы обязаны сделать это ради Аллаха. Иди на крышу, мы скажем, что ты ушла». Там крыши домов соединяются, по ним можно уйти. Я залезла на крышу, спряталась в голубятне. Они заперли дверь, подождали, потом позвонили в полицию. Когда полицейские приехали, хозяева послали за мной ребенка. Я спустилась, все рассказала. Они спросили номер машины, но я, конечно, не помнила. Они сказали: «Мы будем искать», но я уже понимала, что они ничего не будут делать.

А еще через пару недель брат сказал мне, что фильм везде продается, он вышел на CD. Я сказала семье, что надо уезжать из Кабула. Мы все продали. Мама сказала, что надо поехать в провинцию Газни - там в кишлаке был бабушкин дом. Деньги у нас кончались, снимать квартиру было не на что. «В Кабуле тебя все знают. А там будешь ходить в чадре, не будем ни с кем общаться».

В бабушкином доме мы прожили неделю. Однажды мы с Шугуфой утром вышли из дому. Она подошла к калитке, и что-то взорвалось. Я помню, что держала в руках ее оторванную ступню и не знала, что с ней делать. Сестра плакала: «Что со мной?», а я смотрела на ногу, на нее, я ничего не чувствовала, как будто сошла с ума. По тому, как были раскиданы камни, я поняла, что в земле еще что-то есть. Я оттащила Шугуфу домой. Мой брат вылез через крышу на другую сторону и побежал за полицией. Когда полиция пришла, они нашли еще три мины. Мы отнесли Шугуфу к врачу - он был рядом с домом, - но он сказал: «Я ничего не могу сделать, я не хирург, у меня ничего нет». Мы поехали в город на машине, привезли ее в больницу. Только тогда я заплакала.

Больница там большая, но в ней не было хороших врачей, они были где-то в отъезде, в другой провинции. Нам сказали: «Если можете, езжайте в Кабул». Мы поехали в Кабул. Провели в больнице двадцать дней. Я ходила с закрытым лицом и ни с кем не разговаривала: очень боялась, что меня узнают. Я все время плакала - вспоминала ногу сестры у меня в руках и плакала.

За это время моя мать продала дом и послала нам деньги. Мы заплатили за больницу, купили русскую визу, потому что у нас было мало времени: чтобы получить какую-нибудь визу в Афганистане, нужно два или три месяца, а русскую можно быстро купить. Денег хватило только на меня, Шугуфу и Садаф. Мама сказала: «Езжайте, мы останемся». Нога у Шугуфы еще болела, но мы сразу улетели в Москву…

Москва

Тянулись недели. Надия с Шугуфой ждали ответа из ООН. Тем временем «Гражданское содействие» искало деньги на хороший протез для Шугуфы. Как ни дико звучит, им с Надией очень повезло: за них специально попросили, их вопрос рассматривался вне очереди. Никто из десятков тысяч афганских беженцев, оказавшихся в России, не имеет шансов легально уехать в Европу, да еще за несколько месяцев. Обычный человек оказывается со своими баулами просто на улице и безо всякой надежды получить статус. За него не просят верховного ооновского комиссара, ему не собирают деньги и не селят к себе домой.

Но наши девушки не очень понимали, куда попали, и просто маялись. Надия часами говорила с кем-то по скайпу, Шугуфа все время спрашивала ее, когда сделают протез и куда-нибудь их уже отправят. Только Садаф жила настоящим, носилась с детьми по квартире и рисовала на стенах.

В ютубе я нашел кучу интервью Сони Насери Коул. Глянцевая голливудская стерва с каменным взглядом заливала про демократию и права человека, которые Америка дарит борющемуся с терроризмом афганскому народу.

Ну ничего, - подбадривали мы Надию, - приедете в Европу, засудите этих гадов: и Соню, и Латифа, столько денег с них срубите, что до старости хватит.

Я понимал, что больших проблем у нее не будет: она быстро выучит любой язык и интегрируется. Как-то, заглянув в монитор Надии, я увидел ее фотку в обнимку с каким-то парнем. На лицах расслабленно-блаженное выражение.

Это мы с бойфрендом в Индии.

У тебя есть бойфренд?! А кто он?

Программист. Мы не могли открыто встречаться, конечно. Но вот в Индии здорово было.

Почему он тебе не помог во всем этом?

А что он может-то?

Раз в два-три дня Надия звонила своей семье. Они прятались все в той же провинции Газни, в другом городе - снимали комнату.

Однажды вечером, придя домой, я застал Надию пьяной, зареванной, с размазанным по щекам макияжем.

Что с тобой?

Это все из-за меня… Моя сестра потеряла ногу из-за того, что я хотела быть знаменитой. Это я виновата. Я хотела быть актрисой, чтобы меня все любили. Моя мать, вся моя семья - они говорят, что я виновата. Моя мать кричала, что ненавидит меня…

Ты сейчас звонила ей?

Да. Она верила мне, поддерживала. Когда мы жили в Иране, мой отец бил ее за то, что она поддерживала мою мечту. А теперь она меня ненавидит…

Тут из глаз Надии опять полились слезы, она скрючилась на стуле и завыла:

Я стану знаменитой! Они все обо мне узнают и ничего не смогут мне сделать! Я буду свободной! Я ненавижу ислам! Я ненавижу Афганистан! Я хочу, чтобы всех их разбомбили!

Ночью меня разбудила сине-белая Надия.

Саня, мне нужен врач.

Что с тобой?

Я выпила упаковку таблеток, хотела умереть. Мне очень больно.

Мы вызвали скорую, потом поехали за ней в больницу. Эта идиотка съела упаковку диклофенака - ничего больше спьяну не нашла. Умереть от этого было нельзя, но язву получить - запросто. Часа четыре Надия валялась в холодном приемном покое, плача, катаясь от боли по койке. Никто ничего не делал, только говорили: «Врача нет, сейчас придет». Если бы она съела что-то более серьезное, давно бы кони двинула.

Э-э-это самые медленные врачи, которых я виде-е-ела, - стонала она.

Впрочем, российская медицина подействовала на Надию отрезвляюще: она, кажется, поняла, что до ее истерик миру дела нет.

Через пару дней я решил ее развлечь. Мы поехали на концерт Умки. Это была глупость: по-русски Надия не понимала, а драйва не было, концерт был вялый. Но под конец по сцене пробежало электричество, что-то вдруг включилось. Я видел, что музыканты сами удивленно глядят друг на друга. И тут Умка запела Motherless Сhild, спиричуэл, превращенный ею в совсем другую песню - мрачную, бешеную и отчаянную.

Sometimes I feel like a motherless child,
Sometimes I feel like I almost gone,
A long way from home.
And I call my mother, I need my mother!
And I call my brother, I need my brother!
I need my freedom, freedom, freeeedom!

Умка кричала так, что волосы шевелились. Я взглянул на Надию и увидел, что она изумленно замерла, глядя на певицу. «Это же про меня…»

Через несколько дней стало заметно, что Надия чем-то встревожена. Оказалось, что ее семья уже три дня не выходит на связь. Мы, конечно, постарались успокоить ее, сказав, что это пустяки: деньги на телефоне кончились или еще что-нибудь. Но телефон был выключен и на следующий день, и потом. Надия дозвонилась до полицейского участка в том городе, где они прятались, и уговорила полицейских сходить к ним. Те сходили и сказали, что их нет: вещи лежат, хозяева ничего не знают. Надия была в панике. На третий день я увидел, что она ищет в интернете авиабилеты.

Мне нужно вернуться в Афганистан.

С ума сошла?

Я должна их найти. Если не я, этого никто не сделает.

Но как ты им поможешь? Если это талибы, тебя просто тоже убьют. Может, они и ждут этого.

Саня, это моя мать.

Два дня до ближайшего рейса мы убеждали Надию остаться. Моя сестра твердо заявила, что лететь в Афганистан - это идиотизм.

Во-первых, ты не знаешь, где они. Во-вторых, Газни - самая опасная провинция, сердце «Талибана», по ооновской классификации там четвертый уровень опасности: «всеобщее насилие». Как вам вообще пришло в голову там прятаться?! А главное, если ты вернешься в Афганистан, ООН перестанет считать тебя беженкой. Мы больше не сможем вам помочь, вы никогда не попадете в Европу!

И что ты можешь сделать? - допытывался я.

Саня, помнишь, я тебе рассказывала про того генерала, который предлагал мне защиту, если я буду спать с ним? Он не один такой, было еще несколько важных людей. Я написала одному, он депутат парламента, очень влиятельная сволочь. Сказал, что поможет мне. Мне придется продать себя.

Я понимал, что все это детская глупость. Конечно, я мог просто не дать ей уехать. И здравый смысл говорил, что так и надо сделать. Но что-то мне не давало - нет, не забота о ее родных и даже не боязнь взять на себя ответственность за чужую судьбу.

Через сутки уговоров мы закинули чемодан в машину и повезли Надию в аэропорт. Однако в Шереметьеве оказалось, что рейс в Кабул вылетает с какого-то далекого, никому не известного терминала. Я заблудился, метался по каким-то развязкам. Летел густой снег, ничего не было видно. Мы страшно опаздывали. Я понял, что могу сейчас просто расслабиться или свернуть не туда, - самолет улетит, Надия останется, уедет в Европу, и все будет нормально. Но я не сделал этого. Я не мог лишить ее свободы выбора, потому что это было главное в ней. Вся Надия была - об этой свободе.

Терминал оказался совсем в другом месте - маленький аэровокзальчик провинциального вида, с которого летают два рейса в сутки: в Кабул и куда-то в Белоруссию. Но мы не опоздали. Надия молча на нас поглядела, поцеловала и ушла за кордон.

Имена изменены. Люди на фотографиях не связаны с текстом материала