В 1907 г., после смерти лейб-медика Царской Семьи Густава Гирша, Государыня Александра Федоровна на вопрос о том, кого бы она желала пригласить на место семейного врача, тотчас же ответила: «Боткина».

Представители известного в России купеческого рода Боткиных были крупными благотворителями и устроителями храмов, много жертвовали на церкви и на сиротские приюты. К этому роду принадлежали многие знаменитые личности: писатели, художники, литераторы, искусствоведы, коллекционеры, изобретатели, дипломаты, а также врачи. Отцом Евгения Сергеевича Боткина, в апреле 1908 г. ставшего лейб-медиком семьи последнего русского Императора, был знаменитый Сергей Петрович Боткин – врач-терапевт, лейб-медик Александра II и Александра III, снискавший славу выдающегося ученого, тонкого диагноста, талантливого педагога и общественного деятеля.

Евгений Сергеевич был четвертым ребенком в многодетной семье. Родился он 27 мая 1865 г. в Царском Селе, получил прекрасное домашнее воспитание, на основе которого его приняли сразу в пятый класс Второй Петербургской классической гимназии. Особое внимание в семье уделялось религиозному воспитанию детей, что, разумеется, принесло свои плоды. Мальчик также получил основательное музыкальное образование, приобрел тонкий музыкальный вкус. По субботам в доме Боткиных собирался столичный бомонд: профессора Военно-медицинской академии, писатели и музыканты, коллекционеры и художники, такие как И.М. Сеченов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Бородин, В.В. Стасов, Н.М. Якубович, М.А. Балакирев. Духовная и бытовая атмосфера дома оказала большое влияние на становление характера и формирование личности будущего лейб-медика Царской Семьи.

С детских лет Евгений отличался скромностью, добрым отношением к окружающим, неприятием драк и любого насилия. Его старший брат, русский дипломат Петр Сергеевич Боткин вспоминает о нем: «С самого нежного возраста его прекрасная и благородная натура была полна совершенства. Он никогда не был похож на других детей. Всегда чуткий, деликатный, внутренне добрый, с необычайной душой, он испытывал ужас от любой схватки или драки. Мы, другие мальчишки, бывало, дрались с неистовством. Он, по обыкновению своему, не участвовал в наших поединках, но когда кулачный бой принимал опасный характер, он, рискуя получить травму, останавливал дерущихся. Он был очень прилежен и смышлен в учебе».

Блестящие способности Евгения Боткина в естественных науках проявились еще в гимназии. После ее окончания по примеру отца-врача он поступил на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии. В 1889 г. Евгений Сергеевич успешно окончил академию, получив звание «лекаря с отличием» и был удостоен именной Пальцевской премии, которую присуждали «третьему по старшинству баллов в своем курсе».

Свой врачебный путь Евгений Боткин начал в январе 1890 г. с должности врача-ассистента Мариинской больницы для бедных. Спустя год он отправился учиться в Германию, занимался у ведущих европейских ученых, знакомился с устройством берлинских больниц. В мае 1893 г. Евгений Сергеевич блестяще защитил диссертацию на соискание степени доктора медицины. В 1897 г. он был избран приват-доцентом Военно-медицинской академии.

Его вступительная лекция студентам отражает всегда отличавшее его отношение к больным: «Раз приобретенное вами доверие больных переходит в искреннюю привязанность к вам, когда они убеждаются в вашем неизменно сердечном к ним отношении. Когда вы входите в палату, вас встречает радостное и приветливое настроение – драгоценное и сильное лекарство, которым вы нередко гораздо больше поможете, чем микстурами и порошками... Только сердце для этого нужно, только искреннее сердечное участие к больному человеку. Так не скупитесь же, приучайтесь широкой рукой давать его тому, кому оно нужно. Так пойдем с любовью к больному человеку, чтобы вместе учиться, как ему быть полезным».

В 1904 г., с началом Русско-японской войны, Евгений Сергеевич Боткин отправился добровольцем на фронт и был назначен заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста. Не раз он бывал на передовых позициях, заменяя, по рассказам очевидцев, раненого фельдшера.

В изданной им в 1908 г. книге «Свет и тени Русско-японской войны 1904-1905 гг.: Из писем к жене» он вспоминал: «За себя я не боялся: никогда еще я не ощущал в такой мере силу своей веры. Я был совершенно убежден, что, как ни велик риск, которому я подвергался, я не буду убит, если Бог того не пожелает. Я не дразнил судьбу, не стоял у орудий, чтобы не мешать стреляющим, но я сознавал, что я нужен, и это сознание делало мое положение приятным».

Из письма жене из Лаояна от 16 мая 1904 г.: «Удручаюсь все более и более ходом нашей войны, и потому больно, что столько проигрываем и столько теряем, но едва ли не больше потому, что целая масса наших бед есть только результат отсутствия у людей духовности, чувства долга, что мелкие расчеты становятся выше понятий об Отчизне, выше Бога». По окончании войны Евгений Сергеевич Боткин был награжден орденами святого Владимира III и II степени с мечами «за отличие, оказанное в делах против японцев».

Внешне очень спокойного и волевого доктора Боткина отличала тонкая душевная организация. Его брат П. С. Боткин описывает следующий случай: «Я приехал на могилу к отцу и вдруг на пустынном кладбище услышал рыдания. Подойдя ближе, увидел лежащего на снегу брата [Евгения]. “Ах, это ты, Петя; вот, пришел с папой поговорить”, – и снова рыдания. А через час никому во время приема больных и в голову не могло прийти, что этот спокойный, уверенный в себе и властный человек мог рыдать, как ребенок».

Семейная жизнь Евгения Сергеевича не сложилась. Его супруга, Ольга Владимировна Боткина, оставила его, увлекшись модными революционными идеями и студентом Рижского политехнического техникума, моложе ее на 20 лет. На тот момент старший сын Боткиных Юрий жил уже отдельно; сын Дмитрий – хорунжий лейб-гвардии казачьего полка – с началом Первой мировой войны ушел на фронт и вскоре героически погиб, прикрывая отход разведывательного казачьего дозора, за что был посмертно награжден Георгиевским крестом IV степени. После развода с женой на попечении доктора Боткина остались младшие дети, Татьяна и Глеб, которых он беззаветно любил, и они отвечали ему таким же обожанием.

После назначения лейб-медиком Его Императорского Величества доктор Боткин с детьми переехал в Царское Село, где с 1905 г. жила Царская Семья. В обязанность лейб-медика входило лечение всех членов царской фамилии: он регулярно обследовал Императора, обладавшего довольно крепким здоровьем, лечил Великих Княжон, переболевших, казалось, всеми известными детскими инфекциями.

Большого внимания и заботы доктора требовало, разумеется, слабое состояние здоровья Государыни Александры Федоровны и Цесаревича. Тем не менее, будучи нравственным и крайне порядочным человеком, Евгений Сергеевич никогда в частных беседах не касался вопросов здоровья своих высочайших пациентов.

Начальник канцелярии Министерства Императорского двора генерал А.А. Мосолов отмечал: «Боткин был известен своей сдержанностью. Никому из свиты не удалось узнать от него, чем больна государыня и какому лечению следуют царица и наследник. Он был, безусловно, преданный их величествам слуга». Дочь доктора Татьяна также вспоминает: «Мой отец считал всегда совершенно недопустимым какие-либо пересуды и сплетни о Царской Семье и даже нам, детям, не передавал ничего, кроме уже заведомо свершившихся фактов».

Очень скоро лейб-медик Евгений Боткин искренне привязался к своим августейшим пациентам, покоренный их простым и добрым отношением, вниманием и чуткой заботой ко всем окружающим. Перенеся серьезную болезнь на императорской яхте «Штандарт» осенью 1911 г., доктор писал старшим сыновьям: «…Мне гораздо лучше и снова должен только благодарить Бога за свою болезнь: она не только доставила мне радость принять наших дорогих маленьких [младших детей Таню и Глеба] в своей милой каюте, не только приносит им радость навещать меня здесь, где им так нравится, но дала им необычайное счастье быть обласканными всеми Великими Княжнами, Наследником Цесаревичем и даже Их Величествами.

Я также истинно счастлив и не только этим, но и безграничной добротой Их Величеств. Чтобы успокоить меня, Императрица каждый день приходит ко мне, а вчера был и сам Государь. Я не в силах передать Вам, до какой степени я был тронут и счастлив. Своей добротой Они сделали меня рабом Своим до конца дней моих…»

Из другого письма, от 16 сентября 1911 г.: «Все были так добры к нашим маленьким, что я просто растроган. Государь подал им руку, Императрица поцеловала их смиренные головки, а о Великих Княжнах они вам сами напишут. Бесподобно было свидание Алексея Николаевича с Глебом. Сперва он и Тане, и Глебу говорил “Вы”, но скоро перешел на “ты”. Одним из первых вопросов к Глебу был: “Как называется это отверстие?” – “Не знаю”, – смущенно ответил Глеб. – “А ты знаешь?” – обратился он к Тане. “Знаю – полупортик”.

Дальше опять вопросы Глебу: “Чей это костыль?” – “Папулин”, – тихо отвечает Глеб. [Так дети доктора Боткина всегда звали своего отца, Евгения Сергеевича] “Чей?” – удивленный вопрос. – “Папулин”, – повторяет окончательно смущенный Глеб. Тогда я объяснил, что значит это странное слово, но Алексей Николаевич еще несколько раз потом, среди другого разговора, повторял свой вопрос, заинтересованный забавным ответом и, вероятно, смущением Глеба, но тот уже отвечал смело…

Вчера, когда я днем лежал одиноко и грустил об уехавших детках, вдруг, в обычное время, пришла развлекать меня Анастасия Николаевна и захотела все делать для меня, что делали мои детки, например, дать вымыть руки. Пришла и Мария Николаевна, и мы с ней играли в нулики и крестики, а сейчас забегала Ольга Николаевна – право, точно Ангел, залетом. Добрая Татьяна Николаевна навещает меня каждый день. Вообще меня все страшно балуют…»

Дети доктора Евгения Боткина также сохранили яркие воспоминания о днях, проведенных в Царском Селе, недалеко от Александровского дворца, в котором жила Царская Семья. Татьяна Мельник-Боткина позднее напишет в своих мемуарах: «Великие Княжны… постоянно посылали поклоны, иногда персик или яблоко, иногда цветок или просто конфетку, если же кто-нибудь из нас захварывал – а со мной это случалось часто, – то непременно каждый день даже Ее Величество справлялась о здоровье, присылала святую воду или просфоры, а когда меня остригли после брюшного тифа, Татьяна Николаевна собственноручно связала голубую шапочку.

И вовсе не мы одни пользовались каким-либо исключительным расположением Царской Семьи: свои заботы и внимание Они распространяли на всех, кого знали, и часто в свободные минуты Великие Княжны шли в комнаты какой-нибудь судомойки или сторожихи, чтобы понянчить там детей, которых Они все очень любили».

Как видно из немногих сохранившихся писем доктора Боткина, особенно трепетно он был привязан к Наследнику. Из письма Евгения Сергеевича, написанного 26 марта 1914 г. по дороге в Севастополь: «…под окном гуляет ненаглядный Алексей Николаевич. Сегодня Алексей Николаевич обходил вагоны с корзиночкой маленьких дутых яиц, которые он продавал в пользу бедных детей по поручению великой Княгини Елизаветы Федоровны, севшей к нам в поезд в Москве…»

Очень скоро именно Цесаревич стал главным объектом тревог и врачебной заботы Евгения Сергеевича. Именно с ним доктор проводил большую часть своего времени, зачастую при угрожающих жизни приступах днями и ночами не отходя от постели больного Алексея. Из письма доктора детям (Спала, 9 октября 1912 г.): «Сегодня особенно часто вспоминаю Вас и ясно представляю, что должны Вы были почувствовать, увидав в газетах мое имя под бюллетенем о состоянии здоровья нашего ненаглядного Алексея Николаевича… Я не в силах передать Вам, что я переживаю… я ничего не в состоянии делать, кроме как ходить около Него… ни о чем не в состоянии думать, кроме как о Нем, о его Родителях… Молитесь, мои детки… Молитесь ежедневно, горячо за нашего драгоценного Наследника…»

Спала, 14 октября 1912 г.: «… Ему лучше, нашему бесценному больному. Бог услышал горячие молитвы, столькими к Нему возносимые, и Наследнику положительно стало получше, слава Тебе, Господи. Но что это были за дни. Как годы легли они на душу… И сейчас она еще не может вполне расправиться – так долго бедному Наследнику еще нужно будет поправляться и столько еще случайностей может быть на пути…»

Летом 1914 г. в Петербурге начались беспорядки. Бастующие рабочие толпами ходили по улицам, крушили трамваи и фонарные столбы, убивали городовых. Татьяна Мельник-Боткина пишет: «Причины этих беспорядков никому не были ясны; пойманных забастовщиков усердно допрашивали, почему они начали всю эту переделку. “А мы сами не знаем, – были их ответы, – нам надавали трешниц и говорят: бей трамваи и городовых, ну мы и били”». Вскоре же началась Первая мировая война, вызвавшая поначалу грандиозный патриотический подъем у русского народа.

С началом войны Император практически безвыездно жил в Ставке, находившейся вначале в Барановичах, а затем в Могилеве. Доктору Боткину Государь поручил оставаться при Императрице и детях в Царском Селе, где их стараниями стали открываться лазареты. В доме, где Евгений Сергеевич жил с детьми, он также устроил лазарет, куда часто приезжали навестить раненых Государыня и две ее старшие дочери. Однажды Евгений Сергеевич привез туда и маленького Цесаревича, также изъявившего желание навестить раненых солдат в лазарете.

«Я удивляюсь Их трудоспособности, – рассказывал Евгений Сергеевич своей дочери Тане о членах Царской Семьи. – Уже не говоря про Его Величество, который поражает тем количеством докладов, которые он может принять и запомнить, но даже Великая Княжна Татьяна Николаевна. Например: Она, прежде чем ехать в лазарет, встает в 7 часов утра, чтобы взять урок, потом Они обе едут на перевязки, потом завтрак, опять уроки, объезд лазаретов, а как наступит вечер, Они сразу берутся за рукоделие или за чтение».

Во время войны все будни императорского лейб-медика проходили одинаково – в работе, а праздники отличались посещением с детьми Литургии в Федоровском Государевом соборе, куда приезжали и члены Царской Семьи. Татьяна Мельник-Боткина вспоминала: «Я никогда не забуду того впечатления, которое меня охватило под сводами церкви: молчаливые стройные ряды солдат, темные лики Святых на почерневших иконах, слабое мерцание немногих лампад и чистые, нежные профили Великих Княжон в белых косынках наполняли душу умилением, и жаркие слова молитвы без слов за эту Семью семи самых скромных и самых великих русских людей, тихо молившихся среди любимого ими народа, вырывались из сердца».

В конце февраля 1917 г. Россию охватила волна революционных событий. Государь и Государыня были обвинены в государственной измене и по приказу Временного правительства помещены под арест в Александровском дворце Царского Села. Им неоднократно предлагалось тайно покинуть Россию, однако, все предложения подобного рода были ими отвергнуты. Даже будучи в заключении в холодном Тобольске и терпя разные лишения, Александра Федоровна говорила доктору Боткину: «Я лучше буду поломойкой, но я буду в России».

Императорской свите комиссары Временного правительства предложили покинуть Царскую Семью, иначе бывшим придворным грозило разделить их нерадостную участь. Как глубоко порядочный и искренне преданный Царской Семье человек, доктор Боткин остался с Государем.

Татьяна Мельник-Боткина описывает день, когда ее отец принял это решение: «…Мой отец, всю ночь дежуривший при Их Высочествах, еще не возвращался, и в этот момент мы с радостью увидали его карету, въезжавшую во двор. Вскоре его шаги раздались по лестнице, и он вошел в комнату в пальто и с фуражкой в руках.

Мы кинулись к нему с приветствиями и расспросами о здоровье Их Высочеств, которые уже все лежали [серьезно заболев корью], но он отстранил нас, чтобы не заразить корью и, сев в сторонке у дверей, спросил, знаем ли мы, что происходит. “Конечно, знаем, но разве это все так серьезно?” – ответили мы, уже сами теперь встревоженные видом отца, у которого сквозь обычную выдержку и спокойствие проскальзывало что-то пугавшее нас. “Настолько серьезно, что существует мнение, будто, во избежание кровопролития, Государь должен отречься от престола, хотя бы в пользу Алексея Николаевича”.

Мы ответили на это гробовым молчанием. “Несомненно, что и здесь, в Царском, начнутся выступления и беспорядки и, конечно, центром будет дворец, поэтому я Вас очень прошу уехать пока из дома, так как я сам переселяюсь во дворец. Если вам дорого мое спокойствие, то вы это сделаете”. – “Когда же, к кому?” – “Не позже, чем через два часа, я должен быть обратно во дворец, а до этого я бы лично хотел отвезти вас”. И действительно, через два часа мы с младшим братом уже были водворены к старому другу наших родителей…»

В конце мая 1917 г. доктор Боткин был временно выпущен из-под ареста, поскольку жена его старшего сына Юрия находилась при смерти. После ее выздоровления доктор обратился с просьбой вернуться к Их Величествам, поскольку по правилам лицо из свиты, выпущенное из-под ареста, нельзя было впускать обратно. Вскоре ему дали знать, что председатель Временного правительства А. Ф. Керенский лично желает его видеть.

Разговор происходил в Петрограде: Керенский предупредил Боткина о решении Временного правительства отправить арестованную Семью Государя в Сибирь. Тем не менее, 30 июля доктор Евгений Сергеевич вошел к арестованным в Александровский дворец, а в ночь с 31 июля на 1 августа его вместе с членами Царской Семьи увезли в Тобольск.

Евгений Сергеевич Боткин с дочерью Татьяной и сыном Глебом

В Тобольске предписывалось соблюдать тот же режим, что и в Царском Селе, то есть, никого не выпускать за пределы отведенных помещений. Доктору Боткину, однако, разрешалось оказывать медицинскую помощь населению. В доме купца Корнилова у него было две комнаты, в которых он мог проводить прием больных из местного населения и солдат охраны. Он писал об этом: «Их доверие меня особенно трогало, и меня радовала их уверенность, которая их никогда не обманывала, что я приму их с тем же вниманием и лаской, как всякого другого больного и не только как равного себе, но и в качестве больного, имеющего все права на все мои заботы и услуги».

Поскольку Государю, Государыне и Их детям не разрешалось выходить за пределы ограды, доктор Боткин без их ведома написал Керенскому письмо, в котором сообщал, что считает своим долгом врача заявить о недостатке моциона для арестованных и просить разрешения предоставить Им прогулки в город, хотя бы и под охраной. Вскоре пришел ответ Керенского с разрешением, однако, когда Евгений Сергеевич показал письмо начальнику караула, то последний заявил, что разрешить прогулок не может, так как может произойти покушение на Государя.

По мнению дочери Боткина Татьяны, прибывшей к отцу в Тобольск вместе с младшим братом, такие предположения были совершенно неосновательны, поскольку практически все население города относилось к членам Царской Семьи с прежними верноподданническими чувствами.

В апреле 1918 г. в Тобольск прибыл близкий друг Я.М. Свердлова комиссар В. Яковлев, который сразу же объявил врачей также арестованными. У доктора Боткина, который даже с приходом большевиков продолжал носить форму – генеральское пальто и погоны с вензелями Государя, – потребовали снять погоны. Он ответил на это, что погон не снимет, но, если это грозит какими-нибудь неприятностями, просто переоденется в штатское.

Из воспоминаний Татьяны Мельник-Боткиной: «11 апреля… часов около 3-х мой отец пришел нам сказать, что по распоряжению Яковлева его и доктора Деревенко также объявляют арестованными вместе с Их Величествами, неизвестно на сколько времени, может быть, только на несколько часов, а может быть, дня на два, на три. Взяв только маленький чемоданчик с лекарствами, сменой белья и умывальными принадлежностями, мой отец надел свое чистое дворцовое платье, то есть то, в котором он никогда не ездил к больным, перекрестил, поцеловал нас, как всегда, и вышел.

Был теплый весенний день, и я смотрела, как он осторожно на каблуках переходил грязную улицу в своем штатском пальто и фетровой шляпе. Мы остались одни, недоумевая, что может означать арест. Часов в семь вечера к нам прибежала Клавдия Михайловна Битнер. “Я пришла Вам сказать по секрету, что сегодня ночью увозят Николая Александровича и Александру Федоровну, и Ваш отец и Долгоруков едут с ними. Так что, если хотите что-либо папе послать, то Евгений Степанович Кобылинский пришлет солдата из караула”. Мы от души поблагодарили ее за сообщение и принялись укладывать вещи, а вскоре получили прощальное письмо от отца».

Подвал Ипатьевского дома, в котором были убиты Царская Семья и их верные слуги

По заявлению Яковлева, с Государем разрешалось поехать или Татищеву, или Долгорукову, и по одному из мужской и женской прислуги. О докторах не было никаких распоряжений, но еще в самом начале услыхав, что Их Величества едут, доктор Боткин объявил, что он поедет с Ними. “А как же Ваши дети?” – спросила Александра Федоровна, зная о его близких отношениях с детьми и тех тревогах, которые доктор переживал в разлуке с ними. Евгений Сергеевич ответил, что на первом месте для него всегда стоят интересы Их Величеств. Государыня до слез была этим тронута и очень сердечно его поблагодарила.

В ночь с 25 на 26 апреля 1918 г. Николай II c Александрой Федоровной и дочерью Марией, князь Долгоруков, горничная Анна Демидова и доктор Евгений Боткин под конвоем отряда особого назначения под руководством Яковлева были направлены в Екатеринбург. Татьяна Мельник-Боткина пишет: «Я с содроганием вспоминаю эту ночь и все за ней последующие дни. Можно себе представить, каковы были переживания и родителей, и детей, никогда почти не разлучавшихся и так сильно любивших друг друга, как любили Их Величества Их Высочеств…

В эту ночь я решила не ложиться и часто смотрела на ярко освещенные окна губернаторского дома, в которых, казалось мне, появлялась иногда тень моего отца, но я боялась открывать штору и очень явно наблюдать за происходящим, чтобы не навлечь неудовольствие охраны. Часа в два ночи пришли солдаты за последними вещами и чемоданом моего отца… На рассвете я потушила огонь…

Наконец ворота загородки открылись и ямщики, один за другим, стали подъезжать к крыльцу. Во дворе стало оживленно, появились фигуры слуг и солдат, тащившие вещи. Среди них выделялась высокая фигура старого камердинера Его Величества Чемадурова, уже готового к отъезду. Несколько раз из дому выходил мой отец, в заячьем тулупчике князя Долгорукова, так как в его доху закутали Ее Величество и Марию Николаевну, у которых не было ничего, кроме легких шубок…

Вот тронулись. Поезд выехал из противоположных от меня ворот загородки и загнул мимо забора, прямо на меня, чтобы затем под моими окнами повернуть налево по главной улице. В первых двух санях сидели четверо солдат с винтовками, затем Государь и Яковлев. Его Величество сидел справа, в защитной фуражке и солдатской шинели. Он повернулся, разговаривая с Яковлевым, и я, как сейчас, помню Его доброе лицо с бодрой улыбкой. Дальше опять были сани с солдатами, державшими между коленей винтовки, потом возок, в глубине которого виднелась фигура Государыни и красивое, тоже улыбающееся такой же ободряющей улыбкой, как у Государя, личико Великой Княжны Марии Николаевны, потом опять солдаты, потом сани с моим отцом и князем Долгоруковым. Мой отец заметил меня и, обернувшись, несколько раз благословил…»

Больше ни Татьяне, ни Глебу не довелось увидеться со своим обожаемым отцом. На все их просьбы о разрешении поехать вслед за отцом в Екатеринбург им отвечали, что даже в случае, если их туда доставят, им никогда не будет позволено встретиться с арестованными.

Прибывших в Екатеринбург узников красноармейцы сняли с поезда и обыскали. У князя Долгорукова были найдены два револьвера и крупная денежная сумма. Его отделили и отвезли в тюрьму, а остальных, на извозчиках, в Ипатьевский особняк.

Режим содержания в «доме особого назначения» разительно отличался от режима в Тобольске. Евгению Сергеевичу Боткину не нашлось комнаты – он спал в столовой на полу вместе с камердинером Чемадуровым. Сам дом окружили двойным забором, из которых один был так высок, что от Вознесенского храма, расположенного на горе напротив, виднелся только золотой крест; однако, как следует из писем доктора, и видеть крест заключенным доставляло большое удовольствие.

Дочь Боткина Татьяна замечала: «… Все-таки первые дни, по-видимому, еще было более или менее сносно, но уже последнее письмо, помеченное третьим мая, было, несмотря на всю кротость моего отца и желание его во всем видеть только хорошее, очень мрачное. Он писал о том, как обидно видеть ничем не заслуженное недоверие и получать резкие отказы со стороны охраны, когда обращаешься к ним как врач с просьбой о послаблениях для заключенных, хотя бы в прогулках по саду. Если в тоне моего отца проскальзывало недовольство, и если он начинал считать охрану резкой, то это значило, что жизнь там уже очень тяжела, и охрана начинала издеваться».

В Государственном архиве Российской Федерации хранится последнее, неоконченное письмо Евгения Сергеевича, написанное накануне страшной ночи убийства: «Я делаю последнюю попытку написать настоящее письмо – по крайней мере, отсюда… Мое добровольное заточение здесь настолько временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей, для дела... Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен – все равно, последствия практически одинаковы…

Позавчера я спокойно читал… и вдруг увидел краткое видение – лицо моего сына Юрия, но мертвого, в горизонтальном положении, с закрытыми глазами. Вчера, за тем же чтением я вдруг услышал слово, которое прозвучало как «Папуля». Я едва не разрыдался. И это слово не галлюцинация, потому что и голос был похож, и я на мгновение не сомневался, что это моя дочь, которая должна быть в Тобольске, говорит со мною… Я, вероятно, никогда больше не услышу этот такой дорогой голос и не почувствую те столь дорогие объятья, которыми мои детки так меня баловали…

Надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза… Меня поддерживает убеждение, что “претерпевший до конца спасется“ и сознание, что я остаюсь верным принципам выпуска 1889-го года. Если вера без дел мертва, то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей…

Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына».

Последний русский лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, выполняя свой врачебный и человеческий долг, сознательно оставался с Царской Семьей до последних дней Их жизни и вместе с ними принял мученическую кончину в подвале Ипатьевского дома в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.

Православный вестник. PDF

Добавив на главную страницу Яндекса наши виджеты, Вы сможете оперативно узнавать об обновлении на нашем сайте.

"Дорогой мой друг Саша! Делаю последнюю попытку писания настоящего письма - по крайней мере отсюда, - хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь куда-нибудь откуда-нибудь писать. Мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование.
Показать полностью.. В сущности, я умер - умер для своих детей, для дела... Я умер, но еще не похоронен или заживо погребен - как хочешь: последствия почти тождественны <...>

У детей моих может быть надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь в этой жизни, но я лично себя этой надеждой не балую и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза. Пока, однако, я здоров и толст по-прежнему, так что мне даже противно иной раз увидеть себя в зеркале <...>

Если "вера без дел мертва есть", то дела без веры могут существовать. И если кому из нас к делам присоединилась и вера, то это только по особой к нему милости Божьей. Одним из таких счастливцев, путем тяжкого испытания, потери моего первенца, полугодовалого сыночка Сережи, оказался и я. С тех пор мой кодекс значительно расширился и определился, и в каждом деле я заботился и о "Господнем". Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть моих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына. И я твердо верю, что так же, как Бог спас тогда Исаака, Он спасет теперь и моих детей и сам будет им отцом. Но т.к. я не знаю, в чем положит он их спасение и могу узнать об этом только с того света, то мои эгоистические страдания, которые я тебе описал, от этого, разумеется, по слабости моей человеческой не теряет своей мучительной остроты. Но Иов больше терпел <...>. Нет, видимо, я все могу выдержать, что Господу Богу угодно будет мне ниспослать".

Доктор Евгений Сергеевич Боткин - брату Александру Сергеевичу Боткину, 26 июня/ 9 июля 1918, Екатеринбург.

"Есть события, которые накладывают отпечаток на все последующее развитие нации. Убийство в Екатеринбурге царской семьи одно из них. По собственной воле с семьей императора в числе других его ближайших домочадцев остался и погиб под пулями лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, представитель семьи, сыгравшей огромную роль в истории и культуре нашей страны... О семье, ее традициях и о своей собственной судьбе с «Итогами» беседует внук доктора Боткина — проживающий в Париже Константин Константинович Мельник, ныне известный французский писатель, а в прошлом видный деятель спецслужб генерала де Голля.

— Откуда пошли Боткины, Константин Константинович?

— Есть две версии. По первой из них Боткины родом из посадских людей города Торопца Тверской губернии. В Средние века маленький Торопец процветал. Он находился на пути из Новгорода в Москву, по этому маршруту еще со времен из варяг в греки ходили в Киев и дальше — в Царьград — купцы с караванами. Но с появлением Санкт-Петербурга экономические векторы России поменялись, и Торопец захирел... Впрочем, Боткины — это весьма странно звучащая по-русски фамилия. Когда я работал в Америке, встречал там немало однофамильцев, правда, через букву «д». Так что не исключаю, что Боткины являются потомками переселенцев с Британских островов, приехавших в Россию после революции в Англии и гражданской войны в королевстве. Таких, скажем, как Лермонтовы... Точно известно только то, что Конон Боткин и его сыновья Дмитрий и Петр появились в Москве в самом конце восемнадцатого века. Они имели собственное текстильное производство, но состояние им принесли вовсе не ткани. А чай! В 1801 году Боткин основал фирму, специализирующуюся на оптовой чайной торговле. Дело весьма быстро развивается, и вскоре мой пращур создает не только контору в Кяхте по закупке китайского чая, но и начинает завозить из Лондона индийский и цейлонский. Он так и назывался — боткинский, это было своеобразным знаком качества.

— Помнится, писатель Иван Шмелев приводит московскую прибаутку, с которой торговали боткинским чаем: «Кому — вот те на, а для вас — господина Боткина! Кому пареного, а для вас — баринова!»

— Именно чай был в основе огромного состояния Боткиных. У Петра Кононовича, продолжившего семейное дело, от двух жен было двадцать пять детей. Некоторые из них стали известными персонажами русской истории и культуры. Василий Петрович, старший сын, был известным русским публицистом, другом Белинского и Герцена, собеседником Карла Маркса. Николай Петрович дружил с Гоголем, которому однажды даже спас жизнь. Мария Петровна вышла замуж за поэта Афанасия Шеншина, больше известного как Фет. Другая сестра — Екатерина Петровна — жена фабриканта Ивана Щукина, чьи сыновья стали знаменитыми коллекционерами. А Петр Петрович Боткин, фактически сделавшийся главой семейного дела, после освящения храма Христа Спасителя в Москве был избран его старостой...

Герб Боткиных Фото: из архива Ковалевской Т. О.

Сергей Петрович был одиннадцатым ребенком Петра Кононовича. Его отец с детства определил «в дураки», пригрозил даже отдать в солдаты. И в самом деле: в девять лет мальчик с трудом различал буквы. Ситуацию спас Василий, старший из сыновей. Наняли хорошего домашнего учителя, и вскоре выяснилось, что Сергей весьма одарен математически. Он задумал поступать на математический факультет Московского университета, но Николай I издал указ, запрещающий лицам недворянского сословия идти на все факультеты, кроме медицинского. Сергею Петровичу не оставалось ничего иного, как учиться на врача. Сперва в России, а потом и в Германии, на что ушли практически все деньги, полученные им в наследство. Потом он работал в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. А наставником его стал великий русский хирург Николай Пирогов, вместе с которым Сергей побывал на полях Крымской войны.

Медицинский талант Сергея Боткина проявился весьма быстро. Он проповедовал ранее не известную в России врачебную философию: лечить следует не болезнь, а больного, которого нужно любить. Главное — человек. «Холерный яд не минует и великолепных палат богача», — внушал доктор Боткин. Он создает больницу для бедных, которая с тех пор носит его имя, открывает бесплатную амбулаторию. Редкий диагност, он пользуется такой славой, что приглашается лейб-медиком ко двору. Становится первым русским императорским врачом, раньше это были только иностранцы, обычно немцы. Боткин вылечивает императрицу от тяжелой болезни, едет вместе с государем Александром II на русско-турецкую войну.

Единственный неверный диагноз доктор Боткин поставил только самому себе. Он умер в декабре 1889 года, всего на полгода пережив своего близкого друга писателя Михаила Салтыкова-Щедрина, опекуном детей которого был. Сперва Сергею Петровичу собирались воздвигнуть памятник у Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге, но потом власти приняли более практичное решение. Императрица Мария Федоровна учредила в госпитале именную кровать: годовой взнос на содержание такой койки предусматривал стоимость лечения больных, «прописанных» в боткинской кровати.

— Учитывая, что и ваш дед стал лейб-медиком, можно сказать, что врач — это потомственная боткинская профессия…

— Да. Ведь врачом был и Сергей, старший сын доктора Сергея Петровича Боткина, мой двоюродный дед. Вся аристократия Санкт-Петербурга лечилась у него. Этот Боткин был настоящим светским львом: вел шумную жизнь, полную страстных романов. В конце концов женился на Александре, дочери Павла Третьякова, одного из богатейших людей России, фанатичного коллекционера.

Боткины — Евгений Сергеевич с женой Ольгой Владимировной и детьми (слева направо) Дмитрием, Глебом, Юрием и Татьяной Фото: из архива Ковалевской Т. О.

— А ваш дед?..

— Евгений Сергеевич Боткин был другим человеком, несветским. До учебы в Германии он получил образование еще и в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. В отличие от старшего брата он не открыл дорогостоящую частную практику, а пошел работать в Мариинскую больницу для бедных. Ее учредила императрица Мария Федоровна. Много занимался российским Красным Крестом и Свято-Георгиевской общиной сестер милосердия. Эти структуры существовали лишь благодаря высочайшему меценатству. В советскую эпоху по понятным причинам всегда старались замалчивать большую филантропическую деятельность царской семьи... Когда же началась Русско-японская война, Евгений Сергеевич отправился на фронт, где руководил полевым лазаретом, помогал раненым под огнем.

Вернувшиcь с Дальнего Востока, дед издал книгу «Свет и тени Русско-японской войны», составленную из его писем к жене с фронта. С одной стороны, он воспевает героизм русских солдат и офицеров, с другой — возмущается бездарностью командования и воровскими махинациями интендантства. Поразительно, но никакой цензуре книга не подверглась! Более того, она попала в руки императрице Александре Федоровне. Прочтя ее, царица заявила, что желает видеть автора в качестве личного врача своей семьи. Так мой дед и стал лейб-медиком Николая II.

— И какие отношения устанавливаются у доктора Боткина с монаршими особами?

— C царем — поистине товарищеские. Искренняя симпатия возникает между Боткиным и Александрой Федоровной. Вопреки расхожему мнению, она вовсе не была послушной игрушкой в руках Распутина. Доказательство тому тот факт, что мой дед был полнейшим антиподом Распутину, которого считал шарлатаном и не скрывал своего мнения. Тот знал об этом и неоднократно жаловался царице на доктора Боткина, с которого обещал «живьем содрать шкуру». Но при этом Евгений Сергеевич не отрицал феномена, что Распутин непонятным образом благотворно влиял на цесаревича. Думаю, этому сегодня есть объяснение. Приказывая перестать давать наследнику лекарства, Распутин делал это, конечно, в силу своего фанатизма, но поступал при этом верно. Тогда основным медикаментом был аспирин, которым пичкали по любому поводу. Аспирин же разжижает кровь, а для царевича, страдающего гемофилией, это было все равно что яд...

Доктор Боткин с великими княжнами в Англии Фото: из архива Ковалевской Т. О.

Собственную же семью Евгений Сергеевич Боткин практически не видел. С раннего утра отправлялся в Зимний дворец и пропадал там весь день.

— Но и у вашей матери возникли дружеские отношения с четырьмя дочерями императора. Так, во всяком случае, Татьяна Боткина пишет в своей известной книге мемуаров...

— Эта дружба была в значительной степени придумана моей матерью. Ей так хотелось... Контакты между ними могли возникнуть, пожалуй, лишь в Царском Селе, куда после интернирования императорской семьи отправляется вслед за отцом и моя мать. Потом она по собственной воле едет за царской семьей и в Тобольск. Ей в ту пору едва исполнилось девятнадцать. Натура страстная, даже религиозно-фанатичная, она перед отправкой царской семьи в Екатеринбург явилась к комиссару и потребовала, чтобы ее послали вместе с отцом. На что большевик сказал: «Барышне вашего возраста там не место». То ли «верного ленинца», знавшего, к чему клонится царская ссылка, очаровала красота моей матери, то ли даже большевикам порой не был чужд гуманизм.

— Ваша мать и в самом деле слыла красавицей?

— Она была настолько же хороша собой, насколько, как бы это сказать, неумна... Боткины поселились в Тобольске в маленьком домике, который располагался напротив дома, где заперли царскую семью. Когда большевики взяли под контроль Сибирь, они сделали доктора Боткина (он к тому же обучал наследника и русской литературе) своеобразным посредником между ними и царской семьей. Это Евгения Сергеевича попросили разбудить царскую семью в ту роковую ночь расстрела в Ипатьевском доме. Доктор Боткин тогда, видимо, не ложился спать, словно чувствовал что-то. Сидел за письмом брату. Оно оказалось незаконченным, прерванным на полуслове...

Все личные вещи, оставшиеся от деда в Екатеринбурге, были вывезены большевиками в Москву, где их куда-то спрятали. Так вот, представьте себе! После падения коммунизма ко мне в Париж приехал один из руководителей российских государственных архивов и принес мне то самое письмо. Невероятной силы документ! Мой дед пишет, что скоро умрет, но предпочитает оставить сиротами своих детей, нежели бросить без помощи пациентов и предать клятву Гиппократа...

— Как познакомились ваши родители?

— Мой отец Константин Семенович Мельник был родом с Украины — с Волыни, из зажиточных крестьян. В четырнадцатом году, когда началась великая война, ему едва исполнилось двадцать. На фронте он был многажды ранен и каждый раз лечился в госпиталях, которые содержали великие княжны Ольга и Татьяна. Сохранилось письмо моего отца одной из дочерей царя, где он писал: «Я отправляюсь на фронт, но надеюсь, что вскоре вновь буду ранен и окажусь в вашем госпитале...» Как-то раз после выздоровления его направили в Питер, в санаторий на Садовой улице, который мой дед организовал в собственном доме. И офицер влюбился по уши в семнадцатилетнюю дочь доктора...

Когда же грянула Февральская революция, он дезертировал и, переодевшись крестьянином, отправился в Царское Село, чтобы вновь увидеть свою будущую невесту. Но никого там не нашел и поспешил в Сибирь! У него созрел сумасшедший план: а что, если собрать группу таких же, как он, боевых офицеров и организовать бегство императора из Тобольска?!. Но царя с семьей увезли в Екатеринбург. И тогда поручик Мельник украл мою мать.

Потом пошел офицером в армию Колчака. Служил там в контрразведке. Через всю Сибирь вез мою мать во Владивосток. Они ехали в вагоне для скота, и на каждой станции висели на фонарях казненные красные партизаны... Из Владивостока мои родители уходили на последнем корабле. Он был сербским и шел в Дубровник. Попасть на него было натурально невозможно, но моя мать пошла к сербам и сказала, что она Боткина, внучка врача «белого царя». Они согласились помочь... Естественно, ничего взять с собой мой отец не мог. Прихватил только вот эти самые погоны (показывает) офицера русской армии...

— И вот Франция!

— Во Франции мои родители быстро разошлись. Только три года они прожили в эмиграции вместе. Да это и понятно... Моя мать осталась вся в прошлом. Отец боролся за выживание, а она только скорбела о погибшем императоре и его семье. Еще в Югославии, когда родители были в лагере для эмигрантов, им последовало предложение отправиться под Гренобль. Там, в местечке Рив-сюр-Фюр, один французский промышленник создавал фабрику и решил ангажировать работать на ней русских. Поселили эмигрантов в заброшенном замке. На работу ходили строем, да и у станков стояли сперва в военной форме — ничего другого просто не было... Образовалась русская колония, где я и родился и где очень скоро главным стал мой отец — сильный, здоровый крестьянин. А мать все молилась и страдала...

Продолжаться долго этот очевидный духовный мезальянс не мог. Отец ушел к вдовой казачке Марии Петровне, бывшей пулеметчице на тачанке, а мать забрала детей — Таню, Женю и меня, которому исполнилось два года, — и подалась в Ниццу. Там вокруг большой русской церкви кучковались наши многочисленные эмигранты-аристократы. И она почувствовала себя в родной среде.

— Чем занималась ваша мама?

— Мама никогда нигде не работала. Оставалось рассчитывать только на филантропию: многие не отказывали в помощи дочери доктора Боткина, убиенного с государем императором. Мы существовали в совершенной, кромешной нищете. До двадцати двух лет я ни разу не познал ощущения сытости... Учить французский я начал в семь лет, когда пошел в коммунальную школу. Вступил в организацию «Витязей», которая воспитывала детей в военной дисциплине: каждый день мы готовились идти сражаться с захватчиками-большевиками. Обычная жизнь одночемоданников...

И тут моя мама совершила жуткую, непростительную ошибку! Она признала лже-Анастасию, якобы выжившую после казни в Екатеринбурге и откуда ни возьмись появившуюся в конце двадцатых годов, и разругалась из-за этого не только со всеми Романовыми, но и практически со всей эмиграцией.

Уже в семь лет я понимал, что это мошенничество. Но мать ухватилась за эту женщину, как за единственный лучик в нашем беспросветном бытие.

На самом же деле продюсером лже-Анастасии был мой дядя Глеб. Он раскручивал эту польскую крестьянку, приехавшую в Америку из Германии, как голливудскую звезду. Глеб Боткин вообще был человеком небрезгливым и талантливым — рисовал комиксы, писал книги — плюс прирожденным авантюристом: если для Татьяны Боткиной императорское прошлое являлось формой невроза, для Глеба — лишь расчетливой игрой. И полька Франтишка Шаньцковская, ставшая в образе американки Анны Андерсон возрожденной «Анастасией Романовой», была пешкой в этой рискованной партии. Мама же во все это жульничество своего брата искренне верила — даже написала книгу «Найденная Анастасия».

— Как вы попали в Париж?

— Обретя степень бакалавра, я как лучший ученик школы получил от французского правительства стипендию для обучения в Сьянс По, парижском Институте политических наук. Деньги же на поездку в Париж я заработал, устроившись переводчиком в американскую армию, стоявшую после войны на Лазурном Берегу. Подторговывал в отелях Ниццы углем, вывезенным с военной базы. Впрочем, я был молод и растратил в столице эти мои накопления очень быстро. Меня спасли отцы-иезуиты.

В парижском пригороде Медон, где жило немало русских, они основали центр Святого Георгия — невероятное заведение, где все было по-русски. В этой общине я и прописался в качестве квартиранта. Среди иезуитов собрались сливки эмигрантского общества. Приезжал ватиканский посол в Париже, будущий Папа Иоанн XXIII — и начиналось обсуждение самых разных, не обязательно религиозных вопросов. Интереснейшей фигурой был князь Сергей Оболенский, до шестнадцати лет воспитывавшийся в Ясной Поляне, — его мать доводилась племянницей Льву Толстому. Когда Ватикан учредил организацию «Руссикум» по изучению Советского Союза, отец-иезуит Сергей Оболенский, которого мы за глаза звали Батя, сделался в этой структуре важной фигурой. А после того как я получил диплом Сьянс По, иезуиты пригласили меня работать вместе с ними по изучению Советского Союза.

— Потом вы совершили удивительное перемещение — от иезуитов в ЦРУ, а потом в аппарат Шарля де Голля. Как это удалось?

— В Институте политических наук я был лучшим на курсе и как первый номер получил право выбрать рабочее место. Я стал секретарем группы партии радикалов-социалистов в Сенате. Возглавлял ее Шарль Брюн. Благодаря ему я познакомился с Мишелем Дебре, Раймоном Ароном, Франсуа Миттераном... День мой строился так: с утра я строчил аналитические заметки на советские темы для отцов-иезуитов, а после двенадцати бежал в Люксембургский дворец, где занимался, так сказать, чистой политикой.

Вскоре Брюн получил портфель министра внутренних дел, и я последовал за ним. Два года я «занимался коммунизмом»: спецслужбы доставляли мне такую массу интереснейшей информации о деятельности коммунистов и об их связях с Москвой! И тут меня призвали в армию. Во французском генштабе опять же пригодились познания в советологии. Известность мне принес случай. Умирает Сталин, маршал Жуэн вызывает меня: «Кто будет преемником отца народов?» Что тут сказать? Я поступил просто: взял подшивку за последние месяцы газеты «Правда» и начал считать, сколько раз упоминался каждый из советских руководителей. Берия, Маленков, Молотов, Булганин... Странная вещь получается: чаще всех фигурирует Никита Хрущев, никому не известный на Западе. Иду к маршалу: «Это Хрущев. Без вариантов!» Жуэн сообщил о моем прогнозе и в Елисейский дворец, и коллегам из ведущих западных служб. Когда же все произошло по моему сценарию, я превратился в героя. Особенно это впечатлило американцев, и они пригласили меня работать в RAND Corporation. В качестве аналитика по СССР. Примитивно говорить, будто RAND был в ту пору лишь интеллектуальным филиалом ЦРУ США. RAND объединял самые острые умы Америки. После победы над нацизмом Запад очень мало знал о Советском Союзе, не понимал, как разговаривать с советскими лидерами. Мы же родили огромный том, который назвали: «Оперативный кодекс Политбюро». Из этой книги сделали потом выжимку в 150 страниц, которая вплоть до шестидесятых годов оставалась вроде библии для американских дипломатов. Президент Дуайт Эйзенхауэр попросил RAND составить ему на основе нашего исследования записку объемом не более одной страницы. А мы ему сказали: «Одной страницы слишком много. Чтобы понять советскую номенклатуру, достаточно двух слов: «Кто — кого?»

В конце пятидесятых американцы предложили мне свое гражданство — казалось бы, карьера была окончательно прочерчена. Но во Франции свершились события, остаться в стороне от которых я никак не мог. К власти пришел Шарль де Голль. Несколько месяцев спустя мне позвонил Мишель Дебре и сказал: «Генерал предложил мне возглавить правительство. Возвращайтесь в Париж, нужна ваша помощь!»

— В общем, есть предложения, от которых нельзя отказаться...

— Так и произошло. Я начал работать в Матиньонском дворце, где занялся геостратегическими проблемами треугольника Франция — США — СССР. Не поверите, я обнаружил такой балаган в секретном ведомстве, что мне стало жаль рождающуюся у меня на глазах Пятую республику. И наладить дело можно было, только объединив усилия всех спецслужб Франции. Это поручили мне, так я и стал советником по безопасности и разведке премьер-министра.

С самим же де Голлем отношения у меня были странные. Мы виделись редко, но при этом он оказывал мне полное доверие, я мог делать все, что считал необходимым... Сейчас, на расстоянии полувека, которые нас разделяют от того времени, я вижу, что де Голль слушал только самого себя. Ощущал себя живым Богом и верил в свое магическое Слово — в диалог с французами. Мнения других его не интересовали. Советский Союз он упорно называл Россией, веря, что она «выпьет коммунизм, как бювар чернила». К американцам относился пренебрежительно. Поэтому контакт с ЦРУ доверил мне: каждый месяц я встречался с его шефом Алленом Даллесом, который специально для этого прилетал в Париж. Отношения у нас были самые доверительные, и я по наивности полагал, что Франция в состоянии установить такие же эффективные контакты и с КГБ. Сделал на сей предмет служебную записку генералу. Он прислушался к ней и решил использовать эту идею при встрече с глазу на глаз с Никитой Хрущевым во время его визита в Париж в шестидесятом году.

Де Голль принялся убеждать Хрущева проводить «оттепель» более активно, начать нечто вроде перестройки. Генерал организовал Никите Сергеевичу поездку по предприятиям и говорил ему: «Ваша партийная экономика долго не протянет. Нужна экономика смешанного типа, как во Франции». Хрущев только ответил: «А мы в СССР все равно лучше сделаем». Самодовольство маленького толстого человечка раздражало огромного де Голля. Генерал понял, что Хрущев его вульгарно использует, что тот приехал в Париж только с тем, чтобы поднять свой собственный престиж и утереть нос товарищам из Политбюро...

Еще хуже у меня сложились отношения с КГБ. Смешная деталь: накануне визита нам прислали из Москвы ящик красного вина «Мельник» с запиской: «Попробуйте это, ваш «Мельник» хуже». Мы попробовали: нет, французское вино лучше, и «Мельник» по сравнению с ним — откровенное пойло. Психологическое давление на нас продолжалось. Нам доставили из посольства СССР список «нежелательных элементов», которые требовалось депортировать из Парижа во время визита Хрущева. Но и это не все. Жан Вердье, руководитель спецслужбы «Сюрте насьональ», позвонил мне: «Вы не поверите, они требуют и вашей высылки!» Я ответил Вердье: «Скажите КГБ, что у Мельника во Франции много власти, но сам себя арестовать я не могу». Честно говоря, я не понимал, почему они так ненавидели меня. В отличие от многих других представителей русской эмиграции я не испытывал ненависти к коммунистам и ко всему советскому. К «гомо советикус», как этому учил Сергей Оболенский, я относился как ученый... Лишь позже я догадался, в чем тут дело. Виной всему — Жорж Пак, российский секретный суперагент. Этот человек, из-за которого, как выяснилось, Хрущев решился на строительство Берлинской стены, приходил ко мне в Матиньон для бесед на геостратегические темы каждую неделю и прекрасно знал о моих встречах с Алленом Даллесом и его людьми. Когда Анатолий Голицын, офицер КГБ, перебежал к американцам, он сообщил ЦРУ, что видел на Лубянке секретный документ НАТО о психологической войне. Он мог попасть в Москву только через пятерых людей, которым эта бумага была доступна во французской миссии при НАТО. Наши спецслужбы начали интересоваться каждым из них. Марсель Сали, который непосредственно занимался расследованием, пригласил меня и сказал: «Среди пяти подозреваемых есть только один абсолютно непорочный. Это Жорж Пак. Он ведет размеренную жизнь, богат, примерный семьянин, воспитывает маленькую дочь». А я ответил: «Особенно следите за ним, за безупречным... В детективах именно такие оказываются преступниками». Мы тогда посмеялись. Но именно Пак оказался советским агентом.

— Почему вы ушли с этой работы? Ведь, как писала парижская «Монд», вы были одним из самых влиятельных людей Пятой республики.

— Ушел из Матиньонского дворца Мишель Дебре, а работать с другим премьером мне было неинтересно. К тому же де Голля не устраивала моя независимость. Во все времена моей целью было служение обществу, а не государству или — тем паче — отдельному политику. Желая свержения коммунизма, я служил России. И после ухода из Матиньона я продолжал интересоваться Советским Союзом и всем, что связано с ним. На рубеже шестидесятых и семидесятых у меня началось активное общение с мэтром Виоле, адвокатом Ватикана. Это был один из самых мощных агентов влияния в Западной Европе. Его старания и поддержка Папы Римского ускорили франко-германское примирение, этот юрист стоял и в основе Хельсинкской декларации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Вместе с мэтром Виоле я участвовал в разработке некоторых положений этого глобального документа. Брежнев тогда добивался признания статус-кво послевоенных континентальных границ, а Запад рычал: «Этого не будет никогда!» Но Виоле, хорошо знавший советские реалии и кремлевскую номенклатуру, успокаивал западных политиков: «Чепуха! Надо признать нынешние европейские границы. Но оговорить это Москве одним условием: свободное перемещение людей и идей». В семьдесят втором году, за три года до конференции в Хельсинки, мы предложили западным лидерам проект этого документа. История подтвердила нашу правоту: именно соблюдение Третьей корзины оказалось неприемлемым для коммунистов. Многие советские политики — Горбачев, в частности, — признают потом, что распад Советского Союза начался как раз с гуманитарного конфликта — с противоречия у Кремля и его сателлитов между словами и делами...

Уйдя из политики, я стал писателем и независимым издателем. Едва покинув Матиньон, издал под псевдонимом Эрнест Миньон книгу под названием «Слова генерала», ставшую бестселлером. Ее составили три сотни забавных историй из жизни Шарля де Голля. Самых реальных, не придуманных... Афоризмы генерала...

— Например? Скажем, из того, что связано с СССР?

— Пожалуйста. Во время встречи с де Голлем Хрущев говорит, имея в виду Громыко: «У меня такой министр иностранных дел, что я могу посадить его на кусок льда и он будет на нем сидеть, пока все не растает». Генерал без промедления ответил: «У меня на этом посту Кув де Мюрвилль. Я могу тоже посадить его на кусок льда, но под ним даже лед не тает». Верьте мне, это чистая правда. Эту историю мне рассказал Мишель Дебре, слышавший все своими ушами.

— А с Ельциным вы встречались?

— Один раз. В Санкт-Петербурге во время захоронения в Петропавловской крепости праха моего деда. Когда Борис Ельцин в девяносто втором в качестве президента России в первый раз приехал во Францию и принимал в посольстве представителей российского зарубежья, меня туда не пригласили. И, надо сказать, до сих пор ни разу не позвали. Почему, не знаю. Мне было бы приятно иметь российский паспорт, я — русский человек, даже моя жена-француженка Даниэль, кстати, бывший личный секретарь Мишеля Дебре, приняла православие. Но я никогда никого об этом не попрошу... Боткинский дух, наверное, не позволяет...

Жизненный путь выдающихся людей представляет особенный интерес для современников. Ведь исследуя биографию тех личностей, которые действительно чего-то добились в своей жизни, мы можем нащупать правильный путь для устройства своей собственной жизни. Как раз к таковым выдающимся людям относятся известнейшие врачи, ставшими первооткрывателями либо основоположниками в каких-то медицинских направлениях. И одним из таких уникальных специалистов является Сергей Петрович Боткин, биография которого сегодня нас и будет интересовать. Попробуем разобраться, чем же знаменит этот врач и каким был его вклад в медицину.

Когда родился Боткин, годы жизни его какие?

Боткин Сергей Петрович появился на свет в Москве семнадцатого сентября 1832 г. в достаточно богатой купеческой семье. Он был младшим одиннадцатым ребенком, и с раннего возраста отличался особенными способностями и повышенной любознательностью. В дом Боткиных заходили многие передовые люди тех времен, среди которых Белинский и Герцен, Пикулин и Станкевич. Считается, что именно их идеи особенно поспособствовали формированию мировоззрения молодого Сергея.

До пятнадцатилетнего возраста будущий врач воспитывался в домашних условиях, а затем он поступил в частный пансион на три года. В этом учебном учреждении он был одним из лучших учащихся.

В 1850г молодой Боткин поступил в Московский университет на медицинский факультет, и благополучно окончил его спустя пять лет. При этом Сергею Петровичу, единственному из всего курса, удалось сдать экзамены на почетную степень доктора, а не лекаря. После чего официально и появился Сергей Петрович Боткин - врач.

Окончив университет, молодой специалист вместе с известным санотрядом Пирогова участвовал в Крымской кампании, Боткин исполнял обязанности ординатора в Симферопольском военном госпитале. Именно такая деятельность дала возможность доктору получить массу нужных практических навыков.

К концу 1855 года Сергей Петрович возвратился в Москву, а затем уехал за границу, с целью максимально дополнить полученное образование. За четыре года командировки Боткин успел посетить несколько Европейских стран, а также жениться. После переезда в Санкт-Петербург доктор защитил докторскую диссертацию на тему «Всасывание жира в кишках».

Вскоре Сергей Петрович получил должность профессора кафедры при академической терапевтической клинике.
Именно с этого момента началась полноценная исследовательская деятельность доктора. Он создал удивительную лабораторию, где проводил самые разные анализы, изучал действие медикаментов, рассматривал вопросы физиологи человеческого тела и различных патологий. Кроме того ученый воспроизводил многие патологические процессы на животных, что помогало раскрыть закономерности таких болезней.

В 1861г Боткин открыл самую первую бесплатную амбулаторию, а спустя менее чем десять лет ему дали почетную должность лейб-медика. Сергей Петрович занимался лечением государыни Марии Александровны, он сопровождал ее в поездках. Вскоре доктор получил звание академика, и открыл в Петербурге уникальные первые в своем роде курсы, занимающиеся подготовкой женщин-врачей.

В 1875г умерла жена Боткина, и он женился второй раз.

В период русско-турецкой войны Сергей Петрович примерно семь месяцев сопровождал на балканском фронте императора Александра ІІ. За это время ученый настоял на профилактической хинизации войск, добивался улучшения питания солдат, а также проводил стандартные обходы и давал разные консультации.

В 1878г Боткина избрали председателем Общества русских врачей, и на этой должности он оставался до конца своей жизни. Сергею Петровичу удалось добиться постройки , которая на сегодняшний день носит его имя. Такая инициатива была подхвачена и в прочих крупных городах, где также соорудили медучреждения.

В 1881г Боткин встал у истоков санитарного дела в Санкт-Петербурге, он руководил институтом санитарных врачей, организовал начало бесплатной помощи на дому, а также создал институт так называемых «думских врачей». Ученый также занимался разработкой мероприятий по оптимизации санитарного состояния России и по снижению уровня смертности в стране.

Умер Боткин в конце 1889г в Ментоне , причиной смерти стала болезнь печени, которая осложнилась недугом сердца. Семья Боткиных поредела, но после ученого осталось двенадцать детей, двое из которых также стали врачами. Боткины - живой пример семьи, которая служила своему Отечеству. Среди них еще были писатели, художники, меценаты, коллекционеры и деловые люди... «Одним словом», старинному роду Боткиных есть кем гордится.

Это портрет Боткина Сергея Петровича руки художника И.Н. Крамского

Какой внес Боткин вклад в медицину?

Боткин признан основоположником научной клинической медицины. Его клинико-теоретические взгляды на вопросы медицины изложены в его трех изданиях «Курса клиники внутренних болезней», а также в более чем тридцати лекциях.

Сергей Петрович в своих взглядах относился к человеческому организму, как к сложной целостной системе, которая находится в прочном и неразрывном единстве, а также связи с окружающим миром. Боткин является автором нового направления в медицине, которое было охарактеризовано, как направление нервизма.

Именно Сергей Петрович сделал ряд важнейших открытий в медицинской области. Именно он впервые задумался о специфичности строения белка в разных органах. Боткин также был первым указавшим на то, что катаральная желтуха является представителем инфекционных недугов. За это и не только, Боткин в медицине увековечен заболеванием своего имению - болезнью Боткина. Кроме того этот ученый провел разработку диагностики и клиники опущенной, а также блуждающей почки.

Сергей Петрович Боткин был выдающимся врачом, чей вклад в развитие клинической медицины сложно переоценить.

Вместе с царской семьёй.

Евгений Сергеевич Боткин
Дата рождения	27 мая (8 июня)
Место рождения	Царское Село , Царское Село , Санкт-Петербургская губерния , Российская империя
Дата смерти	17 июля (1918-07-17 ) (53 года)
Место смерти
Страна	Российская империя Российская империя
Научная сфера	медицина
Место работы	ИМХА
Альма-матер	Императорская военно-медицинская академия (1889)
Учёная степень	доктор медицины (1893)
Известен как	лейб-медик Николая II
Награды и премии
Евгений Сергеевич Боткин на Викискладе

Доктор Боткин с великими княжнами Анастасией и Марией.

Биография

Детство и учёба

Был четвёртым ребёнком в семье известного русского врача Сергея Петровича Боткина (лейб-медика Александра II и Александра III) и Анастасии Александровны Крыловой.

В 1878 г. на основе полученного дома воспитания был принят сразу в 5-й класс 2-й Петербургской классической гимназии . После окончания гимназии в 1882 г. поступил на физико-математический факультет Петербургского университета , однако, сдав экзамены за первый курс университета, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии .

В 1889 году окончил академию третьим в выпуске, удостоившись звания лекаря с отличием .

Работа и карьера

С января 1890 г. работал врачом-ассистентом в Мариинской больнице для бедных. В декабре 1890 г. на собственные средства командирован за границу для научных целей. Занимался у ведущих европейских учёных, знакомился с устройством берлинских больниц.

По окончании командировки в мае 1892 г. Евгений Сергеевич стал врачом придворной капеллы, а с января 1894 г. вернулся в Мариинскую больницу сверхштатным ординатором.

8 мая 1893 г. защитил в академии диссертацию на соискание степени доктора медицины «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма», посвящённую отцу. Официальным оппонентом на защите был И. П. Павлов .

Весной 1895 г. был командирован за границу и два года провёл в медицинских учреждениях Гейдельберга и Берлина, где слушал лекции и занимался практикой у ведущих немецких врачей - профессоров Г. Мунка, Б. Френкеля, П. Эрнста и других. В мае 1897 г. избирается приват-доцентом Военно-медицинской академии.

Осенью 1905 г. Евгений Боткин возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. С 1905 года - почётный лейб-медик. В 1907 году назначается главным врачом общины святого Георгия.

Ссылка и гибель

Был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. По воспоминаниям организатора убийства царской семьи Я. М. Юровского , Боткин умер не сразу - его пришлось «пристреливать» .

«Я делаю последнюю попытку написать настоящее письмо – по крайней мере, отсюда… Мое добровольное заточение здесь настолько временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей, для дела... Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен – все равно, последствия практически одинаковы…

Надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза… Меня поддерживает убеждение, что “претерпевший до конца спасется“ и сознание, что я остаюсь верным принципам выпуска 1889-го года. Если вера без дел мертва, то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей…

Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына ».

Канонизация и реабилитация, память

3 февраля 2016 года Архиерейским собором РПЦ было принято решение об общецерковном прославлении страстотерпца праведного Евгения врача . При этом другие слуги царской семьи канонизированы не были. Митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев) , комментируя эту канонизацию, сказал:

Архиерейский собор вынес решение о прославлении доктора Евгения Боткина. Я думаю, это давно желанное решение, потому что это один из святых, который почитается не только в Русской зарубежной церкви, но и во многих епархиях Русской православной церкви, в том числе в медицинском сообществе.

25 марта 2016 года на территории московской городской клинической больницы № 57 епископом Орехово-Зуевским Пантелеимоном был освящён первый в России храм в честь праведного Евгения Боткина .

В июле 2018 года в екатеринбургском микрорайоне Академический в преддверии приуроченных к 100-летию гибели Романовых Царских дней именем Евгения Боткина назвали бульвар, прилегающий к корпусам Уральского государственного медицинского университета и заводу по производству кардиостимуляторов .

Семья

С 1891 года был женат на Ольге Владимировне Мануйловой (1872-1946), с которой развелся в 1910 году. Их дети:

Труды

• «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма»
• «Свет и тени Русско-японской войны 1904-1905 гг.: Из писем к жене» 1908.

Примечания

1. Немецкая национальная библиотека , Берлинская государственная библиотека , Баварская государственная библиотека и др. Record #121807916 // Общий нормативный контроль (GND) - 2012-2016.
2. Мельник (Боткина) Т. Е. Воспоминания о царской Семье и её жизни до и после революции.-М.: «Анкор», 1993. (ошибоч.) (Предисловие к настоящему изданию)
3. Ковалевская О. Т. С Царём и За Царя. Мученический венец Царских слуг.-М.: «Русский Хронографъ1991», 2008. ISBN 5-85134-121-1
4. Иоффе Г. З. Претерпевшие до конца // Новый журнал: журнал. - 2008. - Т. 251 .
5. «Претерпевший до конца спасется»: врачебный и нравственный долг доктора Боткина
6. Основания для канонизации царской семьи. Из доклада митр. Ювеналия, председателя синодальной комиссии по канонизации
7. Генеральная прокуратура РФ удовлетворила заявление Главы Российского Императорского Дома о реабилитации репрессированных верных служителей Царской Семьи и других Членов Дома Романовых (неопр.) . Официальный сайт Российского Императорского Дома (30 октября 2009). Проверено 9 мая 2013.

Евгений Боткин родился 27 мая 1865 г. в Царском Селе, в семье выдающегося русского ученого и врача, основателя экспериментального направления в медицине Сергея Петровича Боткина. Его отец был придворным медиком императоров Александра II и Александра III.

В детстве он получил прекрасное образование и сразу был принят в пятый класс Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако после первого курса решил стать врачом и поступил на приготовительный курс Военно-медицинской академии.

Врачебный путь Евгения Боткина начался в январе 1890 г. с должности врача-ассистента Мариинской больницы для бедных. Через год он уехал за границу с научными целями, учился у ведущих европейский ученых, знакомился с устройством берлинских больниц. В мае 1892 г. Евгений Сергеевич стал врачом Придворной Капеллы, а с января 1894 г. вернулся в Мариинскую больницу. Вместе с тем он продолжил научную деятельность: занимался иммунологией, изучал сущность процесса лейкоцитоза и защитные свойства форменных элементов крови.

В 1893 году он блестяще защитил диссертацию. Официальным оппонентом на защите был физиолог и первый нобелевский лауреат Иван Павлов.

С началом Русско-японской войны (1904) Евгений Боткин убыл в действующую армию добровольцем и стал заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста в Маньчжурской армии. По воспоминаниям очевидцев, несмотря на административную должность, он много времени проводил на передовой. За отличие в работе был награжден многими орденами, в том числе и боевыми офицерскими.

Осенью 1905 г. Евгений Сергеевич возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. В 1907 г. он был назначен главным врачом общины святого Георгия в столице. В 1907 г. после смерти Густава Гирша царская семья осталась без лейб-медика. Кандидатура нового лейб-медика была названа самой императрицей, которая на вопрос, кого бы она хотела видеть на этой должности, ответила: «Боткина». Когда ей сказали о том, что сейчас в Петербурге одинаково известны два Боткина, сказала: «Того, что был на войне!».

Боткин был старше своего августейшего пациента - Николая II - на три года. В обязанность лейб-медика входило лечение всех членов царской фамилии, что он тщательно и скрупулезно выполнял. Приходилось обследовать и лечить императора, обладавшего крепким здоровьем, великих княжон, болевших разными детскими инфекциями. Но главным объектом усилий Евгения Сергеевича был цесаревич Алексей, болевший гемофилией.

После февральского переворота 1917 года императорская семья была заключена в Александровском дворце Царского Села. Всем слугам и помощникам предложили по желанию покинуть узников. Но доктор Боткин остался с пациентами. Не пожелал он покинуть их и когда царскую семью было решено отправить в Тобольск. В Тобольске он открыл бесплатную медицинскую практику для местных жителей. В апреле 1918 года вместе с царской четой и их дочерью Марией доктора Боткина перевезли из Тобольска в Екатеринбург. В тот момент была еще возможность покинуть царскую семью, но медик их не оставил.

Иоганн Мейер, австрийский солдат, попавший в русский плен в годы Первой мировой войны и перешедший на сторону большевиков в Екатеринбурге, написал воспоминания «Как погибла царская семья». В книге он сообщает о сделанном большевиками предложении доктору Боткину оставить царскую семью и выбрать себе место работы, например, где-нибудь в московской клинике. Таким образом, один из всех заключенных дома особого назначения точно знал о скорой казни. Знал и, имея возможность выбора, предпочел спасению верность присяге, данной когда-то царю. Вот как это описывает Мейер: «Видите ли, я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все должны это понять».

Доктор Боткин был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

В 1981 году вместе с другими расстрелянными в Ипатьевском доме был канонизирован Русской Православной Церковью Зарубежом.

СТРАСТОТЕРПЕЦ ЕВГЕНИЙ ВРАЧ (БОТКИН) – житие и икона

Евгений Сергеевич Боткин родился 27 мая 1865 года в Царском Селе Санкт-Петербургской губернии в семье известного русского врача-терапевта, профессора Медико-хирургической академии Сергея Петровича Боткина. Он происходил из купеческой династии Боткиных, представители которой отличались глубокой православной верой и благотворительностью, помогали Православной Церкви не только своими средствами, но и своими трудами. Благодаря разумно организованной системе воспитания в семье и мудрой опеке родителей в сердце Евгения уже с детских лет были заложены многие добродетели, в том числе великодушие, скромность и неприятие насилия. Его брат Петр Сергеевич вспоминал: «Он был бесконечно добрым. Можно было бы сказать, что пришел он в мир ради людей и для того, чтобы пожертвовать собой».

Евгений получил основательное домашнее образование, которое позволило ему в 1878 году поступить сразу в пятый класс 2-й Санкт-Петербургской классической гимназии. В 1882 году Евгений окончил гимназию и стал студентом физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. Однако уже на следующий год, сдав экзамены за первый курс университета, он поступил на младшее отделение открывшегося приготовительного курса императорской Военно-медицинской академии. Его выбор медицинской профессии с самого начала носил осознанный и целенаправленный характер. Петр Боткин писал о Евгении: «Профессией своей он избрал медицину. Это соответствовало его призванию: помогать, поддерживать в тяжелую минуту, облегчать боль, исцелять без конца». В 1889 году Евгений успешно окончил академию, получив звание лекаря с отличием, и с января 1890 года начал свою трудовую деятельность в Мариинской больнице для бедных.

В 25 лет Евгений Сергеевич Боткин вступил в брак с дочерью потомственного дворянина Ольгой Владимировной Мануйловой. В семье Боткиных выросло четверо детей: Дмитрий (1894–1914), Георгий (1895–1941), Татьяна (1898–1986), Глеб (1900–1969).

Одновременно с работой в больнице Е. С. Боткин занимался наукой, его интересовали вопросы иммунологии, сущности процесса лейкоцитоза. В 1893 году Е. С. Боткин блестяще защитил диссертацию на степень доктора медицины. Через 2 года Евгений Сергеевич был командирован за границу, где проходил практику в медицинских учреждениях Гейдельберга и Берлина. В 1897 году Е. С. Боткин был удостоен звания приват-доцента по внутренним болезням с клиникой. На своей первой лекции он сказал студентам о самом важном в деятельности врача: «Пойдемте все с любовью к больному человеку, чтобы вместе учиться, как быть ему полезными». Служение медика Евгений Сергеевич считал истинно христианским деланием, он имел религиозный взгляд на болезни, видел их связь с душевным состоянием человека. В одном из своих писем к сыну Георгию, он выразил свое отношение к профессии медика как к средству познания Божией премудрости: «Главный же восторг, который испытываешь в нашем деле… заключается в том, что для этого мы должны все глубже и глубже проникать в подробности и тайны творений Бога, причем невозможно не наслаждаться их целесообразностью и гармонией и Его высшей мудростью».
С 1897 года Е. С. Боткин начал свою врачебную деятельность в общинах сестер милосердия Российского Общества Красного Креста. 19 ноября 1897 года он стал врачом в Свято-Троицкой общине сестер милосердия, а с 1 января 1899 года стал также главным врачом Санкт-Петербургской общины сестер милосердия в честь святого Георгия. Главными пациентами общины святого Георгия являлись люди из беднейших слоев общества, однако врачи и обслуживающий персонал подбирались в ней с особенной тщательностью. Некоторые женщины высшего сословия трудились там простыми медсестрами на общих основаниях и считали почетным для себя это занятие. Среди сотрудников царило такое воодушевление, такое желание помогать страждущим людям, что георгиевцев сравнивали иногда с первохристианской общиной. Тот факт, что Евгения Сергеевича приняли работать в это «образцовое учреждение», свидетельствовал не только о его возросшем авторитете как врача, но и о его христианских добродетелях и добропорядочной жизни. Должность главного врача общины могла быть доверена только высоконравственному и верующему человеку.

В 1904 году началась русско-японская война, и Евгений Сергеевич, оставив жену и четверых маленьких детей (старшему было в то время десять лет, младшему – четыре года), добровольцем отправился на Дальний Восток. 2 февраля 1904 года постановлением Главного управления Российского Общества Красного Креста он был назначен помощником Главноуполномоченного при действующих армиях по медицинской части. Занимая эту достаточно высокую административную должность, доктор Боткин часто находился на передовых позициях. Во время войны Евгений Сергеевич не только показал себя прекрасным врачом, но и проявил личные храбрость и мужество. Он написал с фронта множество писем, из которых составилась целая книга – «Свет и тени русско-японской войны 1904–1905 годов» Эта книга вскоре была опубликована, и многие, прочитав ее, открыли для себя новые стороны петербургского врача: его христианское, любящее, безгранично сострадательное сердце и непоколебимую веру в Бога. Императрица Александра Феодоровна, прочитав книгу Боткина, пожелала, чтобы Евгений Сергеевич стал личным доктором Царской семьи. В пасхальное воскресенье, 13 апреля 1908 года, император Николай II подписал указ о назначении доктора Боткина лейб-медиком Высочайшего двора.

Теперь, после нового назначения, Евгений Сергеевич должен был постоянно находиться при императоре и членах его семьи, его служба при царском дворе протекала без выходных дней и отпусков. Высокая должность и близость к Царской семье не изменили характера Е. С. Боткина. Он оставался таким же добрым и внимательным к ближним, каким был и раньше.

Когда началась Первая мировая война, Евгений Сергеевич обратился с просьбой к государю направить его на фронт для реорганизации санитарной службы. Однако император поручил ему оставаться при государыне и детях в Царском Селе, где их стараниями стали открываться лазареты. У себя дома в Царском Селе Евгений Сергеевич также устроил лазарет для легко раненых, который посещала императрица с дочерями.

В феврале 1917 года в России произошла революция. 2 марта государь подписал Манифест об отречении от престола. Царская семья была арестована и заключена под стражу в Александровском дворце. Евгений Сергеевич не оставил своих царственных пациентов: он добровольно решил находиться с ними, несмотря на то, что должность его была упразднена, и ему перестали выплачивать жалованье. В это время Боткин стал для царственных узников больше, чем другом: он взял на себя обязанность был посредником между императорской семьей и комиссарами, ходатайствуя обо всех их нуждах.

Когда Царскую семью было решено перевезти в Тобольск, доктор Боткин оказался среди немногих приближенных, которые добровольно последовали за государем в ссылку. Письма доктора Боткина из Тобольска поражают своим подлинно христианским настроением: ни слова ропота, осуждения, недовольства или обиды, но благодушие и даже радость. Источником этого благодушия была твердая вера во всеблагой Промысл Божий: «Поддерживает только молитва и горячее безграничное упование на милость Божию, неизменно нашим Небесным Отцом на нас изливаемую». В это время он продолжал выполнять свои обязанности: лечил не только членов Царской семьи, но и простых горожан. Ученый, много лет общавшийся с научной, медицинской, административной элитой России, он смиренно служил, как земский или городской врач, простым крестьянам, солдатам, рабочим.

В апреле 1918 года доктор Боткин вызвался сопровождать царскую чету в Екатеринбург, оставив в Тобольске своих родных детей, которых горячо и нежно любил. В Екатеринбурге большевики снова предложили слугам покинуть арестованных, но все отказались. Чекист И. Родзинский сообщал: «Вообще одно время после перевода в Екатеринбург была мысль отделить от них всех, в частности даже дочерям предлагали уехать. Но все отказались. Боткину предлагали. Он заявил, что хочет разделить участь семьи. И отказался».

В ночь с 16 на 17 июля 1918 года Царская семья, их приближенные, в том числе и доктор Боткин, были расстреляны в подвале дома Ипатьева.
За несколько лет до своей кончины Евгений Сергеевич получил титул потомственного дворянина. Для своего герба он выбрал девиз: «Верою, верностью, трудом». В этих словах как бы сконцентрировались все жизненные идеалы и устремления доктора Боткина. Глубокое внутреннее благочестие, самое главное – жертвенное служение ближнему, непоколебимая преданность Царской семье и верность Богу и Его заповедям во всех обстоятельствах, верность до смерти. Такую верность Господь приемлет как чистую жертву и дает за нее высшую, небесную награду: Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни (Откр. 2, 10).