Он по-прежнему самый остроумный мужчина Москвы.

С тем же каменным выражением лица шутит, так же изящно матерится. «На ты» - со всеми без исключения: что 50 лет назад, что теперь. Нынче, правда, по возрасту, да и по должности положено. Главный Сатир - звучит гордо.

- Александр Анатольевич, извечный театральный вопрос - чем удивлять будете?

Понимаешь, удивлять уже нечем. Потому что всеобщее удивление достигло такого апогея, что вклиниться в эту волну довольно трудно.

- Удивление какого рода имеете в виду?

Удивление от ситуации, удивление от степени безнадзорности, удивление от удивительно хамской безапелляционности существования…

Я понимаю, что это старческое брюзжание, но тем не менее подоплека в этом совершенно очевидная. И поэтому, когда ты спрашиваешь насчет удивления театрального, то сразу возникает вопрос: кого удивлять, зачем и чем?

То, чем сегодня пытается удивить театр, мне лично по старости лет совершенно не симпатично. Вся эта штамповка телевизионная, этот миллион театров - привели к тому, что все вокруг стало типовое. И чем нахальнее, чем раздетее, чем матернее, чем блевотнее - тем более растиражированное.

Жизнь стала клиповой. Раньше смотрели спектакли по пять часов, с двумя антрактами, а то и с тремя. Попробуй сегодня! Сегодня надо все это загнать в один акт, чтобы в антракте не разбежались, и за час 32 сыграть.

- И как вам, внешне такому размеренному, неспешному, весь этот жизненный галоп?

Он мне внешне претит, а внутри-то я бегу все равно. Вот так сижу перед тобой, вяло что-то говорю - а внутри я бегу стометровку. Оттого и давление шалит, и коленки болят...

«МАТЕРИТЬСЯ НАДО ЕЩЕ УМЕТЬ»

- Вы ощущаете себя уходящей натурой?

Абсолютно. Я уже ушедшая натура.

- Но вас в старики записывать ни у кого язык не повернется.

Это опять же оболочка. Мы же артисты, мастера перевоплощения. Знаешь, как в институте: если студентке-красавице с ногами трехметровыми, с глазами и сиськами дают играть столетнюю беззубую старуху, это называется - «на сопротивлении материалу». Вот и я живу на сопротивлении материалу.

- То есть внутри вы какой?

Внутри мне четыреста. А внешне - вот-вот только будет 70. Но, конечно, все уже ушло. Вот, например, я бросил курить. А до это трубку почти 50 лет курил. И сейчас мои друзья из всех табачных бутиков говорят: давай откроем киоск. Вообще, я мог бы обогатиться, уйти с работы - потому что у меня такие трубки, и столько их!..

То есть курение ушло. Алкоголизм тоже: все меньше, меньше. Не потому что я за здоровый образ жизни - нет, все это ханжество...

- Потому что не с кем?

Да даже если есть с кем. Просто раньше пили в охотку, а сейчас устаешь от этого, счастья нет, кайфа. Ну, чего еще? О романах и говорить не приходится. Вот видишь, если совсем брошу пить сейчас, боюсь, что крылья вырастут.

Все ваши коллеги говорят: на самом деле Александр Анатольевич очень скромный. Хотя внешне, конечно, не производите такого впечатления, со всеми на «ты»... Вот интересно, есть хоть один человек, которому говорите «вы»?

С Плучеком был на «вы». При том, что со многими стариками театральными - на «ты». Сейчас я сам старик, но вообще это не панибратство, я считаю, что «ты» - это нормально.

Нет, конечно, если идет солидный старик, не скажу ему: куда ты прешься? Вообще, переход «на ты» и употребление мата должны быть очень аккуратными.

Когда завязывается беседа, нужно, как в советские времена, сначала обратиться по отчеству - Николаич, Григорич, Иваныч. Это первый этап. Если проскакивает, то где-нибудь ввязываешь: «Понимаешь, какая история», - разочек вроде как оговорился. Если не вызывает круглых глаз - вот уже и перешел «на ты».

То же самое с матом. Надо начинать с «дурака», с «чудака». Потом «ч» меняешь на другую букву, и потом уже говоришь спокойно.

- А для чего?

Да надо говорить на родном языке. Не материться, не выражаться и не ругаться - это гадость, а просто говорить. У нас актер был - Георгий Менглет. Играл Жоржа Дюруа, Фирса, Барона в «Скупом рыцаре»… Так он матерился так, будто стихи Опухтина читал!

Никто не мог подумать, что человек ругается - это была лексика! В «Милом лжеце», абсолютно мопассановском спектакле, умудрялся материться, и никто не обращал внимания. Он так произносил, что это звучало, как изысканнейшая французская речь.

- А вас никогда не подводила любовь к русскому народному?

Подводила, конечно. Первое время не все относились к моей привычке снисходительно, а потом: ну, этот-то ладно. Во-первых, я умею тоже. Некоторые матерятся так, что даже мне противно. А есть такие, из уст которых это звучит просто как песня.

«В НАШЕЙ СРЕДЕ НИ ДЛЯ КОГО НЕТ «ПРОРОКОВ В ОТЕЧЕСТВЕ»

- Но - о скромности. В этом кабинете сидел Плучек?

Да. Только по-другому здесь было все обустроено.

- Сам момент пересадки в это кресло был для вас сложен?

Ну что значит - «пересадка»? Просто Валентин Николаевич дико заболел, был уже очень старенький. И меня просто уговорили занять это место. Тут же со всех углов понеслось: выжили старика… Ну, бред! Это же от безвыходности.

А сейчас что происходит? Сейчас мы уже все стали Плучеками. Средний возраст худруков Москвы - просто страшно произнести.

- Есть Меньшиков, Серебренников, варяги литовские…

Варяги, конечно, есть, но их мало. А в Москве театров такое количество!.. Но если говорить про меня, то я абсолютно эмбрионально не имею отношения к этой должности. Это другая профессия: даже не режиссер - руководитель, пусть и художественный. Это чиновничья, тонкая и необыкновенно трудоемкая штука.

Такой аспект кошмара, такие эмоции возникают глобальные: от смерти человека до поломки карандаша - просто брызги слез. Потому что животное актер - архиэмоциональное, и на 87 процентов - глупое. И это при том, что нужно художественно руководить, а все вокруг говорят, что не нужен репертуарный театр, что у вас богадельня...

Это предмет отдельного разговора, но, как говорится, не будем о грустном.

Когда вас назначили худруком, многие недоумевали: почему вдруг? Самый остроумный человек Москвы - это замечательно. Но к актеру Ширвиндту и уж тем более к режиссеру в театральной среде серьезно не относились.

Ну, это все разные кланы, понимаешь. Здешние, которые меня уговаривали, они-то относились серьезно. Я все-таки еще при Плучеке поставил здесь семь спектаклей, только в Театре сатиры у меня три десятка учеников. А все эти критически-обывательские взгляды, они настолько местечковые…

Ваш друг Марк Захаров как-то сказал: «Ширвиндт, наверное, все-таки не артист. Тем более не режиссер. Если спросить, кто он такой, отвечу, что профессия у него уникальная. Он - Ширвиндт».

Это образно… Тем более что в нашей среде ни для кого нет «пророков в отечестве». И не стоит на это обращать внимание. Иначе можно действительно себя в комплексы загнать.

- У вас такая толстая кожа?

Нет, ну я тоже не сразу в это влез, долго сомневался, рефлексировал. А сейчас уже даже не сомневаюсь, потому что: ну сколько можно, уже ведь 17 лет...

«ЖЕЛАНИЯ ИГРАТЬ У МЕНЯ НЕТ, И НИКОГДА НЕ БЫЛО»

По рассказам Ларисы Голубкиной, Миронов жаловался на недооцененность, на то, что в театральной среде его успехи не замечали. Вы человек, наверное, с другими амбициями. И все-таки нет сожаления, что режиссеры использовали вас как некую краску? У Эфроса ведь начинали по-другому.

Да по-разному было. Вообще, хочу сказать, если у человека есть своя ниша - значимая, менее значимая, творческая, человеческая, - значит уже не зря. Из дыма, пыли и брызг, пусть и шикарных, ничего не сложится.

А если ты спрашиваешь обо мне, то я думаю, что накопительно: там сыграл, это поставил, а еще он был худрук, и все-таки столько лет, - все же что-то слепится. Ничего шикарного, конечно, не получится, но какая-то ниша, думаю, будет. Вот это смысл. Рваться за глобальностью? Во-первых, это никогда не получается. Во-вторых, надо понять, что глобально, что нет...

Значит, нет обид на режиссеров, которые, возможно, вас недооценивали? Ведь даже ваш любимый Рязанов использовал в ролях третьего плана.

Нет, обид никогда не было. А если про Рязанова, то на меня, например, писали «Гараж» - а я не мог, и сыграл Валя Гафт. Или: всю жизнь я мечтал сыграть Остапа Бендера - мы с Гайдаем как-то ехали в поезде, пили, и он сказал: надо было тебя.

То есть задним числом кто-то сожалеет. Но если хочешь совсем откровенно, то я никогда глобально (что очень обидно, потому что все-таки этому отдал жизнь) не желал играть. И всю жизнь завидовал актерам...

- Актер Актерычам?

Тем, которые не могут не играть.

- Сейчас вы не часто выходите на сцену?

Сейчас - да. Но раньше вообще было по 10-12 названий - ужас!.. Моя замечательная подруга Вера Кузьминична Васильева не так давно совершенно меня сразила. Во время того, как репетировала здесь, она в Малом театре вместо Быстрицкой играла «Пиковую даму» Житинкина. А когда сыграла у нас премьеру, говорит: «Шурочка, а что дальше?» Вот такое завидное патологическое желание играть. У меня его нет, и никогда не было.

- И когда выходите на сцену, это что, каторга?

Не каторга. Но это не кайф. А должен быть кайф. Тогда это профессия, тогда это счастье. Тогда это муки: почему не дают, почему этому дали, а не мне; почему мало…

- Нет желания взять и вычеркнуть себя из всех этих списков?

Во-первых, на меня еще ходят зрители. А потом, у меня нет другой профессии. И когда набегает, когда дома бурчу: все, конец, нет сил, брошу к чертовой матери - с голоду не помираем, все, поеду на Валдай, там домик… Моя невестка замечательная говорит: «Ни в коем случае». - «А почему?» - «Сопьетесь».

Фото КОММЕРСАНТЪ/FOTODOM.RU,

В. Горячева,

Когда-то я был очень азартным. У нас с Аркашей Аркановым, ближайшим моим другом, было взаимное увлечение, даже страсть – ипподром. И наши жёны – моя Наталья Николаевна и супруга Аркана постоянно перезванивались: что делать? Потому что голодные дети в люльках, а мы на ипподроме все деньги просаживали…

Актёры там часто собирались. Малый театр, например, во главе с великим Царёвым. К делу подходили серьёзно – дружили с наездниками, всех лошадей знали в лицо, замеряли резвость на секундомерах. Целая наука! Злачное было место. С тотализатором. Много раз ипподром хотели закрыть, спасало то, что сам Будённый его курировал. Сам там часто бывал.

Так вот с Арканом мы дружили года с 54-го до последних его дней – дружили очень страстно, нежно, работали много вместе. За исключением двух лет, когда мы не разговаривали. А не разговаривали мы из-за ипподрома. Причём есть две версии, что нас рассорило.

Так как Арканова уже нет, я вынужден озвучить обе. Был у нас такой замечательный друг, сейчас работает в музее ипподрома, а когда-то был мастером, наездником, – Дима Этингоф. На ипподроме существует такая замечательная традиция – раз в год показывают молодняк лошадей, котят ещё, можно сказать. Смотреть на это без слёз невозможно. Потому что они ещё не вышколены, бегут кто куда и как попало…

Так вот молодняк показывал и наш друг Дима Этингоф. Однажды выезжает на потрясающем сером жеребце в яблоках. Мы с Арканом сразу в него влюбились. И решили – что бы ни было, будем делать на него ставку. И вот каждый раз, когда он в программке стоит, делаем ставку, причём никто его не играет, кроме нас. И вот как-то раз – а была зима, страшная зима, минус двадцать, конец бегового дня, – у нас осталось два рубля, а ставка тогда была ровно рубль. И я эти два рубля предлагаю Аркану записать на нашего жеребца. Жеребец наш, как сейчас помню, под номером семь. Все ставят на фаворитов. А наш – тёмная лошадка. Но мы его играем. Договорились! Дальше. Аркан идёт делать ставку. Начинается заезд. И наша тёмная лошадка приходит первой! Такой гул на ипподроме – а-а-а! Никто ведь его не играл, кроме нас. И что же?

Потные ручонки у Аркана, показывает мне два билеты… Он поставил на другие номера! А если бы поставил как договорились, получили бы 16 тысяч 150 рублей. Между прочим, тогда за эти деньги можно было «Победу» купить. Всё. Мы выбрасываем билеты. Выходим. На улице стоит моя ржавая «Победа»… Я иду к ней, Арканов идёт на улицу, на Ленинградское шоссе, на троллейбус. И два года после этого мы не разговаривали. Потом по Москве пошли слухи, что это я дурак, не на тот номер сделал ставку. А я говорил, что это Аркан…

Из того жеребца, наверное, давным-давно сделали колбасу и съели… Дима Этингоф, милейший человек, из наездников ушёл, сидит в музее. Аркана нет. А ипподром стоит. Иногда и сейчас, на праздник какой-нибудь, вытягивают меня туда, а я ничего уже не помню – ни как ставить, ни лошадей не знаю.

А ведь когда-то у меня самого была лошадь, когда я перестал быть нищим. Содержал втихаря от семьи. Она меня знала в лицо! Сахар лошади давать нельзя, табу. Но когда я приходил к ней на конюшню, мне разрешали, и я шёл с сахаром. И когда она меня видела, она делала такие глазищи! А губы?! Когда давал ей сахар, такой поцелуй получал!... Великое это было дело, скажу я вам.

Подготовлено по материалам программы "Линия жизни"

Любимцу публики, красавцу-мужчине и народному артисту России Александру Ширвиндту накануне исполнилось 75 лет…
По уже сложившейся традиции Александр Анатольевич «сбежал» от юбилея и в настоящее время находится на далеком озере, где курит трубку и удит рыбу. «Для меня это самый лучший сценарий, какой только может быть», - заверил виновник торжества, принимая поздравления ИТАР-ТАСС.
Что ж, непревзойденного острослова и «капустмена» можно понять. «В какую компанию не придешь, всюду только и слышишь: «Ну, Шура, давай», - не раз признавался Ширвиндт. «Как эксперт авторитетно заявляю, - утверждает он, - редко кому удавалось не превратить свой праздник в общую тоску и занудство. Вот когда вошли в моду антиюбилеи, это было совсем другое дело».
«Помню, например, мудрый Утесов согласился на антиюбилей, - продолжает Ширвиндт. - Люди, не стесняясь, смеялись над собой и подшучивали над другими. Тогда дикой по-пулярностью пользовался ВИА «Лейся, песня», я же объявил выступление ансамбля «Вейтесь, пейсы». На сцену проковыляли старые евреи, начинавшие играть с Утесовым еще в Одессе, и как грянули джаз! Вот это было здорово».
Но, похоже, роль тамады на собственном торжестве Ширвиндта прельщала меньше всего, вот он и ушел в леса заниматься более приятными для себя делами. «Шура - отменный рыбак, к тому же очень удачливый», - говорит о своем друге и коллеге Михаил Державин. В курении он тоже знает толк, а его трубку даже отлили в бронзе и поставили в качестве памятника на аллее юмористов в Ялте.
Еще Ширвиндт отличный автомобилист. Свою первую машину он приобрел на гонорар, полученный за дебют в кинематографе. Это была картина «Она Вас любит», снятая в 1956 году.
А ведь все могло пойти по совершенно иному руслу. Дело в том, что по логике вещей Александр Анатольевич должен был стать музыкантом. На самом деле, кем же еще быть сыну, отец которого скрипач. «С детства меня учили играть на скрипочке, - подтверждает Ширвиндт. - Я от нее все время прятался в сортире. Но в коммуналке у Никитских ворот, где вместе с нами проживали еще семь семей, долго в сортире не отсидишься. Меня оттуда быстро вышибали, и я вновь попадал в лапы скрипочки. Со мной бились шесть лет и в конце концов выгнали из музыкальной школы». И хотя музыканта из Ширвиндта не получилось, на скрипке он все-таки играет, что не раз демонстрировал и на творческих вечерах, и в спектаклях.
Зато его актерская судьба вполне состоялась. Сразу после окончания Щукинского училища он был приглашен в театр имени Ленинского комсомола, где прослужил с 1956 по 1968 год, исполнив около 30 ролей. Играя в спектаклях Анатолия Эфроса, он затем вместе с выдающимся режиссером перешел в театр на Малой Бронной, но ненадолго. Вскоре художественный руководитель Театра сатиры, знаменитый Валентин Плучек сделал Ширвиндту лестное предложение - сыграть графа Альмавиву в «Женитьбе Фигаро». Согласно записи в трудовой книжке, с 1 марта 1970 года актер служит в театре на Триумфальной площади. А теперь, уже без малого десять лет, и возглавляет родной коллектив.
Впрочем, какой Ширвиндт артист, знают даже те, кто никогда не был в театре. Потому что за долгую жизнь в искусстве Александр Анатольевич успел сняться во многих фильмах. И хотя ему в основном достаются роли второго плана, одним своим присутствием в кадре он уже способен обеспечить успех картине, как это случилось, к примеру, с легендарной «Иронией судьбы».
Кроме того, он прекрасный педагог. «В архиве отыскался приказ 1959 года о зачислении меня на кафедру пластической выразительности актера, - улыбается Ширвиндт. - Глядя на мою нынешнюю комплекцию, трудно поверить, но тогда я преподавал фехтование и сценическое движение. Полвека прошло, невероятно! Когда спрашивают об учениках, с гордостью перечисляю: Алла Демидова, Андрюша Миронов, Наташа Гундарева, Саша Пороховщиков, Леня Ярмольник: Только в труппе Театра сатиры сейчас работает двадцать один мой воспитанник».
И, конечно, без Ширвиндта абсолютно невозможно представить отечественную эстраду. Как автор и режиссер, он работал с Тарапунькой и Штепселем, Мировым и Новицким, Владимиром Винокуром и Ильей Олейниковым. Он придумал незабвенный дуэт «Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична». Как никто, он умеет вести праздничные вечера и веселить публику.
«Было время, когда я буквально пропадал на ипподроме, даже мечтал купить скакуна, - неожиданно замечает Ширвиндт. - Но годы берут свое, колени побаливают, вот и лечусь «лошадиной» мазью». И для пущей убедительности, развернув инструкцию по применению ветеринарного средства, процитировал: «Намазывать от колена до копыта. После процедуры рекомендуется накрыть лошадь попоной. Желательно воздержаться от работ на мягком грунте». «А ведь помогает, может, потому, что я соглашаюсь лишь на твердое покрытие», - на полном серьезе заключил артист.
Его друг Марк Захаров, как сообщает «Первоисточник», как-то написал: «Ширвиндт - режиссер, актер и педагог, это так. Но все-таки не вполне. У него несколько другая профессия: он – Ширвиндт». Пожалуй, это самая точная характеристика юбиляра.
Тем не менее, накануне с утра прозвучали поздравления Ширвиндту от первых лиц государства. президент Российской Федерации Дмитрий Медведев поздравил художественного руководителя Московского академического театра сатиры, народного артиста РСФСР Александр Ширвиндта в связи с 75-летием, сообщает пресс-служба Кремля.
«Прекрасный драматический артист и режиссер, вы прошли большой профессиональный путь, снискали уважение коллег и искреннюю любовь миллионов зрителей» - говорится, в частности, в тесте поздравления, которое цитирует «Интерфакс».
Президент отметил, что Ширвиндт успешно руководит знаменитым Театром сатиры, воспитывает одаренных учеников, принимая самое активное участие в культурной жизни страны. «Широкая общественная деятельность, новые яркие роли и спектакли - у вас на все хватает сил, энергии и таланта», - подчеркивается в поздравлении.
В этот же день глава государства своим указом наградил Ширвиндта орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени за выдающийся вклад в развитие отечественного театрального искусства и многолетнюю педагогическую деятельность, сообщает пресс-служба Кремля.
Председатель Правительства России Владимир Путин также поздравил Ширвиндта, сообщает РИА Новости.
«Блестящий артист, талантливый режиссер, педагог, неподражаемый рассказчик, Вы всю свою жизнь преданно и с полной отдачей служите искусству. В Вашей творческой биографии немало настоящих побед. Каждая роль на сцене и в кино - становится событием. Эти яркие, виртуозные работы принесли Вам огромную зрительскую любовь», - говорится в поздравительной телеграмме.
«Отрадно, что много сил Вы отдаете родному Театру Сатиры, спектакли которого идут с большим успехом», - пишет Путин.

Усталость накапливается. Моральная, не говоря уже о физической. Я тут ночью не спал: коленка! Включаю телевизор. Идет фильм «Трое в лодке, не считая собаки». Как раз тот момент, когда мы гонимся за сомом. Я стою в лодке, на мне стоит Андрюшка Миронов, а на Андрюшке – Державин. Я думаю: но это же было!

А на съемках фильма «Атаман Кодр» я галопом перся по 12 километров за выпивкой в ближайшее молдавское село и обратно. Снимал фильм замечательный режиссер Миша Калик. Мы играли все время верхом на лошадях. И верхами после съемок неслись до магазина. Много лет спустя на одном из фестивалей «Золотого Остапа», бессменным президентом которого я был, привели мне лошадь. Я должен был выехать таким государем на белом коне, легко соскочить и открыть фестиваль. Ты не понимаешь, когда сам окунаешь тело в катастрофу. Я на эту лошадь всклячивался при помощи всех окружающих. А соскочить вообще не смог. Поэтому сползал по крупу, обняв лошадку за шею.

У меня очень тяжелая зарядка утром. Лежа я сначала сучу ножками для поясницы. 30 раз. Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз обратно. И потом плечиками 10 раз. Меня кто-то когда-то научил, и я привык. И чувствую, что сделал зарядку.

Недавно зимой на даче мы с женой пошли погулять, но, чтобы занятие это не было совсем бессмысленным, зашли в сельский магазин. И там нас увидел грузчик Мишка, который раньше работал слесарем в нашем дачном кооперативе. Был он не очень свеж, но радостно бросился к нам со словами: «Как давно я вас не видел! А что это вы так плохо выглядите? Постарели. Ой, на вас просто страшно смотреть!» Мы стараемся от него оторваться, выходим из магазина. Он – за нами. На улице – яркое солнце, снег, красота! Мишка внимательно смотрит на меня и говорит: «Ой, а на солнце вы еще х…вее!»

75, 85 и 100. Если это не талия и не бедра, то цифры очень подозрительны.

Когда Бернарда Шоу спросили, почему он не справляет свои дни рождения, писатель ответил: «Зачем справлять дни, которые приближают тебя к смерти?» И действительно, что за праздники эти семидесяти– и восьмидесятилетия?

Старческие тусовки ужасны. Жить для того, чтобы все умилялись, что ты в 85 выглядишь на 71? Хотя, видимо, великий аттракцион публичного долгожительства – бессмертие оптимизма.

Молодым – везде у нас дорога,

Старикам – везде у нас почет.

Я старик, стоящий у порога

Жизни, что закрыта на учет.

Старики должны быть беспомощны и трогательны, тогда их жалко, и они нужны для ландшафта и секундного осмысления молодежью бренности существования. Воинственно молодящихся стариков надо сбрасывать со скал. За неимением скал – сбрасывать со счетов. Я имею в виду банковские.

Меня один хороший доктор успокоил. «Даты – это все бред. Возраст человека, – сказал он, – определяется не датами, а его существом». Иногда, очень недолго, мне бывает где-то в районе 20 лет. А иногда мне под 100.

Знаменитая строчка Булата Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке» – в нашем случае теперь: «Чтоб не упасть поодиночке».

Долго жить почетно, интересно, но опасно с точки зрения смещения временного сознания.

Помню (все-таки помню) 90-летний юбилей великой русской актрисы Александры Александровны Яблочкиной на сцене Дома актера, который через некоторое время стал называться ее именем. В ответном слове она произнесла: «Мы… артисты академического, Ордена Ленина, его императорского величества Малого театра…»

День рождения нашего театра совпадает с Днем старого старика, или (как там?) престарелого человека… Так что у меня двойной праздник.

Театру сатиры – 90 лет. Каждые десять лет мы празднуем юбилей. За отчетный период я их сделал четыре – 60, 70, 80, 90. К 60-летию на сцене был установлен пандус в виде улитки. На нем выстроилась вся труппа. Наверху, на площадке, стояли Пельтцер, Папанов, Менглет, Валентина Георгиевна Токарская, прелестная дама с трагической судьбой… Я вел программу и представлял труппу: «Вот молодежь… а вот среднее поколение… а вот наши ветераны, которые на своих плечах… И наконец, – кричал я, – вечно молодой пионер нашего театра, 90-летний Георгий Тусузов!» Он бежал против движения кольца. Зал встал и начал аплодировать. Пельтцер повернулась к Токарской и говорит: «Валя, вот если бы ты, старая б…, не скрывала свой возраст, то и ты бегала бы с Тузиком».

Кстати, о «вечно молодом» Тусузове. Использование его сохранности в 90-летнем возрасте однажды чуть не стоило мне биографии. Назревал 80-летний юбилей мощнейшего циркового деятеля Марка Местечкина. На арене цирка, что на Цветном бульваре, за форгангом толпились люди и кони, чтобы выразить восхищение мэтру советского цирка. В правительственной ложе кучно сидело московское начальство – МГК партии.

Я, собрав юбилейную команду, вывел на сцену Аросеву, Рунге, Державина, которые демонстрировали Местечкину схожесть наших с цирком творческих направлений. «И наконец, – привычно произношу я, – эталон нашей цирковой закалки, универсальный клоун, 90-летний Георгий Тусузов». Тусузов дрессированно выбегает на арену и под шквал аплодисментов бодро бежит по маршруту цирковых лошадей. Во время его пробежки я успеваю сказать: «Вот, дорогой Марк, Тусузов старше вас на десять лет, а в какой форме – несмотря на то, что питается говном в нашем театральном буфете».

Лучше бы я не успел этого произнести. На следующее утро Театр сатиры пригласили к секретарю МГК партии по идеологии. Так как меня одного – в силу стойкой беспартийности – пригласить в МГК было нельзя, меня вел за ручку секретарь партийной организации театра милейший Борис Рунге.

За утренним столом сидело несколько суровых дам с «халами» на голове и пара мужиков, причесанных водой, очевидно, после вчерашних алкогольных ошибок.

С экзекуцией не тянули, поскольку очередь на ковер была большая, и спросили, обращаясь, естественно, к собрату по партии Борису Васильевичу Рунге, считает ли он возможным пребывание в стенах академического театра человека, осмелившегося с арены краснознаменного цирка произнести то, что повторить в стенах МГК партии не может никто. Боря беспомощно посмотрел на меня, и я, не будучи обремененным грузом партийной этики, сделал наивно-удивленное лицо и сказал: «Мне известно, что инкриминирует мне родной МГК, но я удивлен испорченностью восприятия уважаемых секретарей, ибо на арене я четко произнес: «Питается давно в буфете нашего театра». Сконфуженный МГК отпустил Рунге в театр без партвзысканий.

Я жизнь отдал чужим юбилеям. На вопрос, почему я не отмечаю свои, придумал ответ: «Я не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин».

Но однажды мы играли спектакль «Чествование» в помещении Театра Маяковского. Там вывесили огромную афишу – мой портрет и фраза: «В связи с 60-летием Ширвиндта – «Чествование». И мелко – «Пьеса Слэйда». Народ приходил с грамотами, бутылками, сувенирами. Как-то даже приехал Юрий Михайлович Лужков со свитой – не на спектакль, а поздравлять юбиляра. Когда ситуация прояснилась, кое-кого в правительстве Москвы недосчитались.

На юбилее, как на эстрадном концерте, необходимо иметь успех. Не у юбиляра – не к нему пришли, а у публики. Однажды Борису Голубовскому – он тогда был главным режиссером Театра имени Гоголя – сделали портретный грим Гоголя. Он схватил за кулисами меня и Льва Лосева, отвел в сторону и нервно сказал: «Сейчас проверю на вас поздравление». И стал читать нам в гриме Гоголя написанное к юбилею приветствие. Потом посмотрел на наши лица – и начал судорожно срывать с себя парик и разгримировываться.

Чтобы заставить собеседника улыбнуться, Александру Ширвиндту даже шутить не обязательно. Достаточно поднять бровь. Как ОН это умеет. Но мы договорились сразу ‒ все шутки в сторону. Ведь разговор предстоит серьезный...

Есть такие мужчины, которые, как дорогой коньяк, с годами становятся только лучше и качественнее. Александр Анатольевич – из их числа. Для него и Пороховщиков с Ярмольником – студенты. Он был их педагогом в знаменитой «Щуке», хотя в это совершенно невозможно поверить. Впрочем, фактов, в которые трудно поверить, в его биографии великое множество. И «Атмосфера» решила убедиться, насколько они соответствуют действительности.

Например, Ширвиндт очень любит вареный лук. Много вы знаете таких людей? А он вот – да, любит. Его супруга, Наталия Николаевна, как-то призналась, что, к счастью для себя самой, узнала об этом невероятном пристрастии довольно поздно – иначе, по ее словам, семья могла бы не состояться. А после того как артист обмолвился об этом с голубого экрана, все соседи по подъезду стали ежедневно приносить по вареной луковице из бульона, чтоб порадовать народного любимца.

– В программке к новому спектаклю с вашим участием «Между светом и тенью» написано, что человек сейчас испытывает огромный дефицит любви и нежности…

Александр Ширвиндт: «Да, я наблюдаю этот дефицит вокруг себя. Современный человек превращается в робота. Душа атрофирована. Это ненужный орган».

Маленький Шура размышляет о высоком, 1935 год.

– А если говорить о вас лично? Есть дефицит любви и нежности?

Ширвиндт: «Обо мне лично говорить не приходится – все, что касается любви, ласки и нежности, я уже давно прошел».

– Но артисту нужно же чем-то вдохновляться.

Ширвиндт: «У меня должность каторжная, профессия остаточная... Я трудоголик. Всю жизнь работаю и никогда никуда не опаздываю. Это мой бич, моя катастрофа. Студентов я жду, артистов жду, друзей всегда ждал. Когда мы с покойным Андрюшей Мироновым играли творческие вечера, договаривались встретиться возле театра в пять.

Я прихожу ровно в пять, а он – в десять минут шестого. Я думаю: в следующий раз приду тоже в десять минут. А он опаздывает на пятнадцать. И так до бесконечности. Пока я не махнул рукой и не стал опять приходить вовремя. Это я к тому говорю, что вынужденность служить – это инерция, а вдохновение – вещь немножко подозрительная, придуманная кем-то. «Кисть тянется к перу, перо к бумаге, секунда – и стихи свободно потекут…» Ничего свободно не «текёт»!»

– Вы любите вспоминать свою юность? Мол, были когда-то и мы рысаками…

Ширвиндт: «Иногда приходится, когда спрашивают. Да, были рысаками, а как же! Я же беговик старый, очень много семейного бюджета, времени и нервов потратил на ипподроме. Тогда и мы были рысаками – когда смотрели на рысаков».

Саша и Наташа познакомились еще школьниками.

– Правда, что своей жене вы дарили букет сирени зимой? Байка или быль?

Ширвиндт: «Быль, но случилась эта быль шестьдесят лет назад. Можешь себе представить? Уже и цветов таких в Москве не осталось – сирени. Или она еще растет где-то? В любом случае сирень сейчас не дарят… Я предложение ей делал. Приперся в ботанический сад где-то за Останкино – старинный, с оранжереями… Не знаю, существует ли сейчас. Там зимой росла эта самая сирень. Я ее приобрел за довольно большие по тем временам деньги и страшно ударил по психике своей будущей жены».

– Интересно, как вам (или ей) удалось сохранить семейное гнездо «в этом мире бушующем»?

Ширвиндт: «Трудно сказать, в чем тут секрет. Основное – то, что мы совершенно разные люди. Говорят, что непременно должно быть в семье полное единение. А на самом деле, мне кажется, наоборот. Она архитектор, сейчас на пенсии, а раньше была довольно известна в своей области, много работала, у нее свои друзья… Она толком не знает, чем я занимаюсь, и это очень важно. Ну театр, премьеры… Жены, которые растворяются в своих мужьях, – наверное, это очень хорошо и большая помощь. Но, я думаю, в конце концов от этого можно сойти с ума – когда в тебе постоянно кто-то растворяется.

А вот параллельное существование – это воздух: у нее свое творчество, у меня – свое. Получается, что не круглые сутки нос в нос. Так и набегает много лет…» Познакомились Александр Анатольевич и Наталия Николаевна в начале 50-х, когда они оба еще были школьниками, в дачном поселке НИЛ, который основал ее дед в свою бытность главным архитектором Москвы.

Есть версия, что на начальной стадии знакомства с Наталией Николаевной Ширвиндта пленило в девушке прежде всего то, что у нее в хозяйстве имелась... корова. Будучи патологическим «молокоголиком», Ширвиндт не устоял. Однако, «полюбив» корову, он постепенно увлекся и ее хозяйкой. Говорят, решение о браке было принято скоропалительно – Александр просто ворвался в комнату и сказал: «Пошли в загс!» Впрочем, по словам Наталии Николаевны, до этого они уже семь лет были вместе. По профессии Наталия Николаевна – архитектор. А по своим корням – столбовая дворянка. Ее род по матери восходит к знаменитому Семенову-Тян-Шанскому, предки по отцу – из старого московского купечества.

Михаил Ширвиндт с женой и дочкой. Когда-то этот солидный мужчина пил родительскую кровь литрами.

– У вас гладкая семейная жизнь была?

Ширвиндт: «Какая гладкость? Такое разве бывает? Шестьдесят лет гладкой жизни – это нужно быть кем? Амебой? Даже этот… как его… осьминог Пауль умер от стресса – его так замучили всякими предсказаниями, что он не выдержал. А человек уж посложнее устроен».

– А вы женщинам головы кружили?

Ширвиндт: «Ну, они кружились сами. Я сам не специализировался».

– Правда, что в музыкальной школе маленького Шуру Ширвиндта долго помнили педагоги?

Ширвиндт: «Да, в классе, по-моему, четвертом меня выдворили из этой школы. То есть я был совершенно невыносимый, ну как музыкант по крайней мере. Особенно кошмарным был для меня предмет сольфеджио – ужас, на нем я окончательно сломался. Меня долго терпели из-за папы, а потом ему сказали: «Извините – все!» Я ненавидел это музыкальное образование: сначала за мной дома гонялись со скрипкой, потом еще и в школу отправили…»

Играть на скрипке Александр учился с детства и ненавидел это занятие люто, особенно сольфеджио.

– С той самой, знаменитой, – Амати?

Ширвиндт: «Нет, скрипка Амати появилась у нас уже после войны. Когда я уже был взрослым. А тогда была обычная маленькая скрипочка, меня учить-то начали сызмальства».

Мама Александра Анатольевича Раиса Самойловна была актрисой первой студии МХАТ. Отец, Анатолий Густавович, играл в оркестре Большого театра. Однажды во время войны, когда он выступал на фронте с концертной бригадой, осколок попал в скрипку. Находящийся рядом маршал Конев велел немедленно найти новую скрипку для артиста. И – о чудо! – нашли скрипку Амати. С тех пор она стала принадлежать папе Ширвиндта, потом перешла к Янкелевичу, от него – к Спивакову.

– В школе вы как себя вели?

Ширвиндт: «Плохо. А ты что, хочешь мой портрет создать? Полотно эпическое?»

– Мне просто интересно, как такой неправильный и непримерный мальчик вырос в такого достойного семьянина, уважаемого педагога, который вот уже много лет наставляет студентов на путь истинный.

Ширвиндт: «А что, обязательно должен быть паинька мальчик и отличник с измазанными чернилами пальцами? Нет, детство у меня было бурное, но счастливое. А в дальнейшем важен случай. Жизнь – лотерея».

– Вам выпал счастливый билет?

Ширвиндт: «Не очень. Но в основных каких-то вещах: родители, семья, брак, дети, внуки, правнуки – у меня все очень симпатично и счастливо. Хотя, конечно, это подозрительно. Другое дело, что очень быстро все проходит… Вчера еще вот были рысаками, а сегодня… уже правнуки. Это – в секунду».

С Державиным просто невозможно поссориться, утверждает Ширвиндт после 65 лет дружбы.

– Вы в свое время были такой головной болью для ваших родителей… Вам потом аукнулось это с вашим сыном?

Ширвиндт: «Сейчас он выровнялся и вон уже совсем взрослый дядька. А поначалу – да, тоже был шебутной. Он ведь у меня «окончил» четыре средние шко-лы – у него «обширное» образование. Постоянно приносил какие-то страшные записи в дневнике от учителей, взрывал унитазы… Юный химик! Нас, родителей, постоянно вызывали к директору, но ходить туда и краснеть приходилось в основном маме. А вот переводил его из школы в школу, конечно, я».

– Ну и как вы его воспитывали? Говорили: «Миша, опомнись, ты позоришь нашу фамилию»?

Ширвиндт: «Говорил. Хотя… Обычно ведь в таких случаях родители нудят: «А вот папа в твоем возрасте…» И единственное, что я тогда понял, – ничего нельзя оставлять. Иначе весь твой воспитательный процесс… Потому что когда в очередной раз мой сын прослушал тираду на тему «Вот твой папа, а ты…», он набрел на чудом сохранившиеся мои дневники. И тут же понял, что у него наследственный порок. Более того, по сравнению со мной он еще отличник. И на этом все мое воспитание закончилось. Так что архивы нужно сжигать!»

Широко известна еще одна история из юношеской биографии Михаила Ширвиндта. Он поступил в Щукинское театральное училище, но был исключен из него после того, как однажды ноябрьской ночью умудрился с группой товарищей сорвать советский флаг с Архитектурного института. Этот эпизод позже появился в фильме Сергея Урсуляка «Русский регтайм».

– Правда, что Андрей Миронов вашего сына в комсомоле восстанавливал?

Ширвиндт: «Нет, не восстанавливал. Комсомол так больше и не возник в его жизни. Андрюша просто вместе со мной страшно переживал эту историю, вообще все друзья пытались что-то сделать, помочь, но безрезультатно. Мишку так и не восстановили в институте, и полтора года он болтался рабочим сцены».

– Сейчас вы довольны тем, что из него выросло?

Ширвиндт: «Ну а что же – он человек серьезный, у него своя фирма, он очень много работает. Когда он делал передачу «Браво, артист!», мы даже одно время работали вместе, я ему помогал».

«Я женщинам головы не кружил – они кружились сами». Кадр из фильма «Миллион в брачной корзине».

– Что стало с этой передачей?

Ширвиндт: «Затихла она как-то. Сейчас слишком много таких идентичных программ о судьбах знаменитых людей. Мишина программа «Хочу знать!» получилась симпатичная именно потому, что она оригинальная. А всех этих «воспоминательных» – миллиард, и все похожи. Нужно что-то новое придумывать».

– Вас сегодня очень не хватает на телевидении.

Ширвиндт: «Да брось ты! Я все время мелькаю. Ты, наверное, не смотришь просто. Вот недавно в «Минуте славы» сидел в жюри, «Кто хочет стать милли-онером»… Я все время где-то сижу».

– Ну, жюри – это не то.

Ширвиндт: «А кататься на коньках я уже не могу, извини. Вот Игорек Угольников меня удивил, мой друг. Ему ж тоже лет полсотни-то есть, но ведь катается. Вот что значит желание!»

– Чем вы развлекаетесь? Как расслабляетесь?

Ширвиндт: «Рыбалкой. А все эти страсти загульные – алкоголические, тусовочные… Лимит выбран. Потому что ну столько мы в свое время накрутили и со всякими шутейными делами, и с питейными, и с авантюрами всякими… Мы же вечно что-то придумывали!»

Александр Анатольевич так и не научился быть строгим худ-руком. На фото – со Спартаком Мишулиным в костюме Карлсона.

– Ну например? О чем можно рассказать наследникам?

Ширвиндт: «Нет, это не прививается. С этим надо родиться. Это во-первых. А во-вторых, сейчас совсем другая эпоха: захотелось выпить после спектакля – заверни за угол, и пожалуйста. А раньше был один ночной ресторан на весь город – в аэропорту Внуково. И дикое количество народа – всякой шпаны, ныне знаменитых стариков – набивалось в одну-единственную машину, в мою «Победу». И пилили ночью во Внуково. Там ели, как сейчас помню, бефстроганов, естественно, с водкой. И это было… А сейчас, когда все под рукой… Действительно атрофируются желания».

– А в чем ваша авантюрность заключалась? Вы такой умиротворенный с виду, невозмутимый, ироничный.

Ширвиндт: «Вся моя жизнь – авантюра. Начиная с того, как я стал актером. Мои родители были категорически против того, чтобы я поступал в театральный. Тогда я придумал, что поступаю в юридический, и всячески делал вид, что исполняю родительскую волю. Пока тайное не стало явным. Дальше – больше. Мой друг Миша Козаков, уже тогда знаменитый… Хотя мы с ним одногодки, но он уже успел сняться в фильме «Убийство на улице Данте», и популярность у него была титаническая. Так вот: он сразу же стал сниматься в следующей картине на «Ленфильме». И тут Охлопков приглашает его играть Гамлета в Театре Маяковского. Он, конечно, от съемок отказался. И подсунул меня. Они тоже руками и ногами упирались: одно дело Козаков, а это кто? Но он настырный – убедил, а я авантюрный – влез. Это был 1957 год, картина «Она вас любит». Если дальше считать, то не хватит твоего журнала, чтобы описать череду моих авантюр». (Между прочим, гонорар за небольшую роль молодого человека по фамилии Ухов позволил юному Шуре Ширвиндту приобрести свой знаменитый автомобиль «Победа». – Прим. авт.).

– Что нового в театре, какие премьеры ожидаются в ближайшее время?

Ширвиндт: «После драматичного «Между светом и тенью» Теннесси Уильямса вышел спектакль «Нэнси» – английская комедия в постановке Владимира Петрова. Весной Театр сатиры представит пьесу Виктора Шендеровича с нашим замечательным Федором Добронравовым. А 8 марта, в день рождения Андрея Миронова, на сцене Театра сатиры пройдет юбилейный вечер «Здравствуйте! Это я!» – к Андрюшиному 70-летию… Это будет наше семейное воспоминание. Трогательное, с песнями, танцами и шутками».

Ася называет прадедушку Шурой и обожает заправлять для него зажигалки.

– Правда, что зрители от вас постоянно ждут искрометного веселья? Читала где-то, что даже когда вы выходили на сцену в роли Молчалина, люди в зале по инерции начинали смеяться.

Ширвиндт : «Не думаю… Откуда такие сведения? В Театре сатиры, еще при Плучеке, действительно существовала похожая проблема. Но она касалась только тех, кто участвовал в «Кабачке «13 стульев». Меня в нем не было, поэтому и ярлыков особых никто не приклеивал. А вот «кабачковцы», все наши паны и пани, были архипопулярны просто запредельно – пройти нельзя было, в них пальцем тыкали. Плучек этот «Кабачок» ненавидел всей душой, и логика у него была правильная. Тот же Спартак Мишулин, замечательный артист, но его пан Директор был настолько всенародно любим, что по-другому его уже никто не воспринимал. И когда в серьезном спектакле по Булгакову «Бег» он выходил в роли генерала Чарноты, все кричали из зала: «Пан Директор!» Разве это хорошо?»

– Вас тоже воспринимают как человека, который постоянно шутит.

Ширвиндт: «Конечно, есть у меня какой-то шлейф – юмористический, иронический. И тем не менее, когда я что-то серьезное играю (Мольера, например), вроде не смеются. Вспомнить того же Молчалина…»

– Его любимые качества – умеренность и аккуратность – вам свойственны?

Ширвиндт: «Умеренность, наверное, да, а аккуратность – нет. У меня все разбросано. Иногда просят: покажите вашу коллекцию трубок. Я говорю: у меня не коллекция, у меня свалка трубок».

Дуэт с Андреем Мироновым был настоящим фейерверком юмора и розыгрышей.

– Говорят, вы и табак какой-то свой делали, фирменный.

Ширвиндт: «Табак мы делали сами, но не от хорошей жизни, а от безвыходности – его просто не было. Продавалось три сорта на всю страну. Лист там был хороший, но «недоделанный»: его просто рубили, сушили, паковали в пачки, и «фанеру» эту продавали. Мы покупали все три сорта, содержимое высыпалось на газетку, растиралось, капалось сверху немножко коньячку, потом брался целлофановый пакет… А целлофановый пакет тогда существовал только в одном виде – из-под китайских рубашек. Поэтому рубашка выбрасывалась в сторону, в пакет насыпался табак, туда же можно было нарезать несколько долек яблока, лучше всего антоновки. Или картошки. На окнах в то время были двойные рамы – и все это вывешивалось между ними на солнышко и прело. После этого лист снова растирался и отдаленно начинал напоминать фирменный табак».

– У вас два ордена государственных. В чем ваш вклад?

Ширвиндт: «Наверное, в выслуге лет… Фанаберия – ох, я создал то и сделал это – не по моей части».

– Вы ощущаете себя мэтром?

Ширвиндт: «Совсем нет. И это мой бич, мое горе».

– У вас действительно золотые руки?

Ширвиндт: «В свое время я был специалистом по карбюраторам. В кругу интеллигенции слыл очень опытным. Ко мне приезжала вся наша шпана, и я чинил им карбюраторы. Это была моя страсть. А потом появились первые робкие возможности у отдельных граждан купить какую-нибудь списанную иномарку. Один мой друг покойный через свои дикие связи в Управлении дипкорпуса приобрел себе «Форд» – огромный, 726-го года выпуска, но «Форд»! Все мы пришли смотреть на это чудо. «Форд» проездил несколько дней и встал. Начались муки по его восстановлению из пепла. Прелесть ситуации состояла в том, что никаких запчастей для него, естественно, было не достать. Дошло до того, что машину, опять же через какие-то дикие связи, перевезли на ЗИЛ. И местные умельцы, которые собирали правительственные машины, взялись вытачивать своими руками некую деталь для коробки скоростей. И что бы ты думала? «Форд» поехал с этой деталью! Проехал еще километров десять – и накрылся карбюратор. Ну и тут уж ко мне! Помню как сейчас – огромный двухкамерный карбюратор. Обычно-то я разбирал «Победу», «Москвич», немножко «Волгу» – это я делал буквально с закрытыми глазами. А тут – карбюратор сам размером с «Победу»! Но я взялся. Разобрал его – а там миллиард деталей, винтиков, жиклеров. Я в панике: ну все! Вспомнить, что, как и где стояло, нереально. Но я его собрал. Правда, осталась гора лишнего. Я на простыне его разбирал, чтобы ничего не потерять. И под конец я простыню эту за края сложил примерно с двумя килограммами железа. И что ты думаешь? Она завелась, иномарка эта! И друг мой покойный смог отъ-ехать от моего дома. И даже метров двадцать он проехал точно… И тут она встала навсегда. Вот такая история».

«Сколько же мы в свое время накрутили и с шутейными делами, и с питейными, и с авантюрами всякими…»

– Вы с Державиным столько лет вместе… Уже неясно, кто вы друг другу – друзья или родственники. Кто вы?

Ширвиндт: «Совершенно непонятно. Такой пуповиной мы связаны, что нет смысла разбираться, что к чему. Я же знал его еще раньше своей супруги – то есть шестьдесят пять лет, не меньше. Он мне и друг, и товарищ, и коллега, а сейчас – и подчиненный».

– Вы вообще строгий шеф, жесткий?

Ширвиндт: «Нет. Вот Плучек мог быть жестким руководителем, когда надо. Он был умелый и настоящий худрук. Их очень мало. Худрук – это такое определенное животное, тут нужен точный конгломерат качеств».

– Коллеги из вас вьют веревки?

Ширвиндт: «Веревки не веревки, но канаты вяжут».

– А было такое, чтобы вы с Державиным поссорились, кошка пробежала?

Ширвиндт: «Нет. Это немыслимо. С ним невозможно поссориться. Он антиконфликтный совершенно, до безобразия».

В 2008 году супруги Ширвиндт сыграли золотую свадьбу.

– Чем занимаются ваши внуки?

Ширвиндт: «Саша, внучка, – искусствовед, специалист по итальянской живописи. Обожает Италию. А Андрюша – крупный юрист в сфере гражданского права, преподает в МГУ. Когда ему было пять лет, он снялся в кино, и на этом его актерская карьера благополучно завершилась. Сейчас он уже сделал меня прадедушкой очаровательной девочки Аси. Ей восемь лет».

– И каково вам в роли прадедушки?

Ширвиндт: «Она называет меня Шурой, а не прадедушкой. Мы с ней друзья, вместе стихи пишем: одну строчку – она, другую – я. Зажигалки она заправлять обожает. В моей свалке трубок есть еще и свалка зажигалок. Она знает – какая газовая, какая электрическая, и очень умело это делает».

– Стихи вы пишете…

Ширвиндт: «Бытовые».

– И давно?

Ширвиндт: «Ну как всегда – с детства. В основном это поздравления или какие-то шутейные куплеты. Ася тоже рифмами владеет и ко всем семейным праздникам обязательно поэму пишет: «Здравствуй, Шура, будь здоров, не забудь про докторов».

– А в стол? О высоком?

Ширвиндт: «Нет, о высоком ничего. Только о низком».