Русская православная церковь причислила к лику святых доктора Евгения Боткина. Решение о канонизации было принято на заседании Архиерейского собора РПЦ в среду, 3 февраля.
«Я думаю, это давно желанное решение, потому что это один из святых, который почитается не только в Русской зарубежной церкви, но и во многих епархиях Русской православной церкви, в том числе в медицинском сообществе», - заявил глава синодального Отдела внешних церковных связей митрополит Волоколамский Иларион.
Он также отметил, что церковь продолжит изучать жизнеописание царских слуг, убитых вместе с княгиней Елизаветой Федоровной.
Личный доктор семьи Романовых Евгений Боткин был канонизирован Русской зарубежной церковью в 1981 году вместе с царскими слугами - поваром Иваном Харитоновым, лакеем Алоизием Труппом и горничной Анной Демидовой. Все они были расстреляны вместе с семьей императора.
По воспоминаниям организатора убийства царской семьи Я. М. Юровского, Боткин умер не сразу - его пришлось «пристреливать»...
Николай II и его семья были расстреляны в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге, где они содержались под арестом, в ночь на 17 июля 1918 года. На месте этого здания сейчас находится Храм-на-Крови.
За несколько лет до своей кончины Евгений Сергеевич получил титул потомственного дворянина. Для своего герба он выбрал девиз: «Верою, верностью, трудом». В этих словах как бы сконцентрировались все жизненные идеалы и устремления доктора Боткина. Глубокое внутреннее благочестие, самое главное – жертвенное служение ближнему, непоколебимая преданность Царской семье и верность Богу и Его заповедям во всех обстоятельствах, верность до смерти. Такую верность Господь приемлет как чистую жертву и дает за нее высшую, небесную награду: Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни (Откр. 2, 10).
«Я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив!»
Евгений Боткин родился 27 мая 1865 г. в Царском Селе, в семье выдающегося русского ученого и врача, основателя экспериментального направления в медицине Сергея Петровича Боткина. Его отец был придворным медиком императоров Александра II и Александра III.
В детстве он получил прекрасное образование и сразу был принят в пятый класс Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако после первого курса решил стать врачом и поступил на приготовительный курс Военно-медицинской академии.
Врачебный путь Евгения Боткина начался в январе 1890 г. с должности врача-ассистента Мариинской больницы для бедных. Через год он уехал за границу с научными целями, учился у ведущих европейский ученых, знакомился с устройством берлинских больниц. В мае 1892 г. Евгений Сергеевич стал врачом Придворной Капеллы, а с января 1894 г. вернулся в Мариинскую больницу. Вместе с тем он продолжил научную деятельность: занимался иммунологией, изучал сущность процесса лейкоцитоза и защитные свойства форменных элементов крови.
В 1893 году он блестяще защитил диссертацию. Официальным оппонентом на защите был физиолог и первый нобелевский лауреат Иван Павлов.
В центре справа налево Е. С. Боткин, В. И. Гедройц, С. Н. Вильчиковский.
На переднем плане императрица Александра Фёдоровна с великими княжнами Татьяной и Ольгой.
С началом Русско-японской войны (1904) Евгений Боткин убыл в действующую армию добровольцем и стал заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста в Маньчжурской армии. По воспоминаниям очевидцев, несмотря на административную должность, он много времени проводил на передовой. За отличие в работе был награжден многими орденами, в том числе и боевыми офицерскими.
Осенью 1905 г. Евгений Сергеевич возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. В 1907 г. он был назначен главным врачом общины святого Георгия в столице. В 1907 г. после смерти Густава Гирша царская семья осталась без лейб-медика. Кандидатура нового лейб-медика была названа самой императрицей, которая на вопрос, кого бы она хотела видеть на этой должности, ответила: «Боткина». Когда ей сказали о том, что сейчас в Петербурге одинаково известны два Боткина, сказала: «Того, что был на войне!».
Боткин был старше своего августейшего пациента -Николая II - на три года. В обязанность лейб-медика входило лечение всех членов царской фамилии, что он тщательно и скрупулезно выполнял. Приходилось обследовать и лечить императора, обладавшего крепким здоровьем, великих княжон, болевших разными детскими инфекциями. Но главным объектом усилий Евгения Сергеевича был цесаревич Алексей, болевший гемофилией.
Великие княжны Мария и Анастасия и Евгений Сергеевич Боткин
После февральского переворота 1917 года императорская семья была заключена в Александровском дворце Царского Села. Всем слугам и помощникам предложили по желанию покинуть узников. Но доктор Боткин остался с пациентами. Не пожелал он покинуть их и когда царскую семью было решено отправить в Тобольск. В Тобольске он открыл бесплатную медицинскую практику для местных жителей. В апреле 1918 года вместе с царской четой и их дочерью Марией доктора Боткина перевезли из Тобольска в Екатеринбург. В тот момент была еще возможность покинуть царскую семью, но медик их не оставил.
Иоганн Мейер, австрийский солдат, попавший в русский плен в годы Первой мировой войны и перешедший на сторону большевиков в Екатеринбурге, написал воспоминания «Как погибла царская семья». В книге он сообщает о сделанном большевиками предложении доктору Боткину оставить царскую семью и выбрать себе место работы, например, где-нибудь в московской клинике. Таким образом, один из всех заключенных дома особого назначения точно знал о скорой казни. Знал и, имея возможность выбора, предпочел спасению верность присяге, данной когда-то царю. Вот как это описывает Мейер: «Видите ли, я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все должны это понять».
Доктор Боткин был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.
В 1981 году вместе с другими расстрелянными в Ипатьевском доме был канонизирован Русской Православной Церковью Зарубежом.
«Выстрелом в голову я прикончил его», – написал впоследствии Юровский. Он откровенно позировал и хвастался убийством. Когда в августе 1918-го попытались найти останки доктора Боткина, обнаружили лишь пенсне с разбитыми стёклами. Их осколки смешались с другими – от медальонов и образков, пузырьков и флакончиков, принадлежавших семье последнего русского Царя.
3 февраля 2016 года Евгений Сергеевич Боткин был причислен Русской Церковью к лику святых. За его прославление, само собой, ратовали православные медики. Многие оценили подвиг врача, сохранившего верность пациентам. Но не только это. Его вера была осознанной, выстраданной, вопреки искушениям времени. Евгений Сергеевич прошёл путь от неверия к святости, как хороший доктор идёт к больному, лишив себя права выбора – идти или нет. Много десятилетий говорить о нём было запрещено. Он лежал в это время в безымянной могиле – как враг народа, казнённый без суда и следствия. При этом именем его отца, Сергея Петровича Боткина, была названа одна из самых известных клиник в стране – он был прославлен как великий врач.
Первый врач империи
И слава эта была совершенно заслуженной. После смерти доктора Пирогова Сергей Боткин стал самым уважаемым врачом Российской империи.
А ведь до девяти лет его считали умственно отсталым. Отец, богатый питерский чаеторговец Пётр Боткин, даже обещал отдать Серёжу в солдаты, как вдруг выяснилось, что мальчик не различает букв из-за сильного астигматизма. Выправив Сергею зрение, обнаружили в нём большой интерес к математике. По этой стезе он и собирался пойти, но неожиданно Император Николай I запретил принимать лиц недворянского происхождения на любые факультеты, кроме медицинского. Идея государя была далека от реальности и долго не просуществовала, однако на судьбе Сергея Боткина она отразилась самым счастливым образом.
Начало его известности было положено в Крымскую войну, которую Сергей Петрович провёл в Севастополе в медицинском отряде Николая Ивановича Пирогова. В 29-летнем возрасте стал профессором. Не достигнув сорока, основал Эпидемиологическое общество. Был личным врачом Императора Александра Освободителя, а затем лечил его сына, Александра Миротворца, совмещая это с работой в бесплатных амбулаториях и «заразных бараках». В его гостиную набивалось иной раз до пятидесяти больных, с которых врач не брал за приём ни копейки.
Сергей Петрович Боткин
В 1878 году Сергей Петрович был избран председателем Общества русских врачей, которым руководил до самой смерти. Не стало его в 1889-м. Говорят, что за всю жизнь Сергей Петрович поставил лишь один неверный диагноз – самому себе. Был уверен, что страдает печёночными коликами, а скончался от болезни сердца. «Смерть унесла из этого мира самого непримиримого своего врага», – писали газеты.
«Если к делам врача присоединяется вера…»
Евгений был четвёртым ребёнком в семье. Пережил смерть матери, когда ему было десять лет. Она была редкой женщиной, достойной мужа: играла на множестве инструментов и тонко понимала музыку и литературу, в совершенстве владела несколькими языками. Супруги вместе устраивали знаменитые Боткинские субботы. Собирались родственники, в число которых входили поэт Афанасий Фет, меценат Павел Третьяков, и друзья, в том числе основатель российской физиологии Иван Сеченов, писатель Михаил Салтыков-Щедрин, композиторы Александр Бородин и Милий Балакирев. Все вместе за большим овальным столом они представляли из себя в высшей степени своеобразное сборище.
В этой чудесной атмосфере прошло раннее детство Евгения. Брат Пётр рассказывал: «Внутренне добрый, с необычайной душой, он испытывал ужас от любой схватки или драки. Мы, другие мальчишки, бывало, дрались с неистовством. Он, по обыкновению своему, не участвовал в наших поединках, но когда кулачный бой принимал опасный характер, он, рискуя получить травму, останавливал дерущихся…»
Здесь проглядывает образ будущего военврача. Евгению Сергеевичу доводилось перевязывать раненых на передовой, когда снаряды рвались так близко, что его осыпало землёй. По желанию матери Евгений получил домашнее образование, а после её смерти поступил сразу в пятый класс гимназии. Подобно отцу, он выбрал поначалу математику и даже отучился год в университете, но потом всё-таки предпочёл медицину. Военно-медицинскую академию закончил с отличием. Отец успел порадоваться за него, но в тот же год Сергея Петровича не стало. Пётр Боткин вспоминал, как тяжело Евгений пережил эту потерю: «Я приехал на могилу к отцу и вдруг на пустынном кладбище услышал рыдания. Подойдя ближе, увидел лежащего на снегу брата. “Ах, это ты, Петя, вот пришёл с папой поговорить”, – и снова рыдания. А через час никому во время приёма больных и в голову не могло прийти, что этот спокойный, уверенный в себе и властный человек мог плакать, как ребёнок».
Лишившись поддержки родителя, Евгений далее всего добивался сам. Стал врачом Придворной капеллы. Стажировался в лучших германских клиниках, изучая детские болезни, эпидемиологию, практическое акушерство, хирургию, нервные болезни и заболевания крови, по которым защитил диссертацию. В то время врачей было ещё слишком мало, чтобы позволить себе узкую специализацию.
Женился Евгений Петрович в двадцать пять лет на 18-летней дворянке Ольге Владимировне Мануйловой. Супружество поначалу складывалось удивительно. Ольга рано осиротела, и муж стал для неё всем. Лишь чрезвычайная занятость мужа вызывала огорчение Ольги Владимировны – он работал в трёх и более местах, следуя примеру отца и многих других медиков той эпохи. Из Придворной капеллы спешил в Мариинскую больницу, оттуда – в Военно-медицинскую академию, где преподавал. И это не считая командировок.
Ольга была религиозна, а Евгений Сергеевич поначалу относился к вере скептически, но впоследствии полностью переменился. «Среди нас было мало верующих, – писал он о выпускниках академии незадолго до казни, летом 1918-го, – но принципы, исповедуемые каждым, были близки к христианским. Если к делам врача присоединяется вера, то это по особой к нему милости Божией. Одним из таких счастливцев – путём тяжкого испытания, потери моего первенца, полугодовалого сыночка Серёжи, – оказался и я».
«Свет и тени русско-японской войны»
Так называл он свои воспоминания о фронте, где возглавил Георгиевский госпиталь Красного Креста. Русско-японская война была первой в жизни Боткина. Итогом этой затянувшейся командировки стали два боевых ордена, опыт помощи раненым и огромная усталость. Впрочем, книга его «Свет и тени русско-японской войны» начинались со слов: «Мы едем весело и удобно». Но то было в дороге. Следующие записи совсем иные: «Они пришли, эти несчастные, но ни стонов, ни жалоб, ни ужасов не принесли с собой. Это пришли, в значительной мере пешком, даже раненые в ноги (чтобы только не ехать в двуколке по этим ужасным дорогам), терпеливые русские люди, готовые сейчас опять идти в бой».
Однажды, при ночном обходе Георгиевского госпиталя, Евгений Сергеевич увидел, как раненный в грудь солдатик по фамилии Сампсонов обнимает в бреду санитара. Когда Боткин пощупал его пульс и погладил, раненый потащил обе его руки к своим губам и начал их целовать, вообразив, что это пришла мать. Затем стал звать тятей и вновь поцеловал руку. Поразительно было, что никто из страдальцев «не жалуется, никто не спрашивает: «За что, за что я страдаю?» – как ропщут люди нашего круга, когда Бог посылает им испытания», – писал Боткин.
Сам он не жаловался на трудности. Наоборот, говорил, что прежде медикам было куда труднее. Вспоминал об одном герое-враче времён русско-турецкой войны. Тот приехал раз в госпиталь в шинели на голом теле и в солдатских рваных опорках, несмотря на сильный мороз. Оказалось, что встретил раненого, но перевязать его было нечем, и врач разорвал своё бельё на бинты и повязку, а в остальное одел солдата.
Скорее всего, Боткин поступил бы так же. К середине июня относится его первый подвиг, описанный довольно скупо. Во время выезда на передовую Евгений Сергеевич попал под артобстрел. Первая шрапнель разорвалась вдалеке, но затем снаряды начали ложиться всё ближе, так что выбитые ими камни полетели в людей и лошадей. Боткин хотел уже покинуть опасное место, когда подошёл раненный в ногу солдат. «Это был перст Божий, который и решил мой день», – вспоминал Боткин. «Иди спокойно, – сказал он раненому, – я останусь за тебя». Взял санитарную сумку и отправился к артиллеристам. Орудия били непрерывно, и земля, покрытая цветочками, тряслась под ногами, а там, где падали японские снаряды, буквально стонала. Евгению Сергеевичу поначалу показалось, что стонет раненый, но потом убедился, что именно земля. Это было страшно. Впрочем, за себя Боткин не боялся: «Никогда ещё я не ощущал в такой мере силу своей веры. Я был совершенно убеждён, что, как ни велик риск, которому я подвергался, я не буду убит, если Бог того не пожелает; а если пожелает – на то Его святая воля».
Когда сверху раздался зов: «Носилки!» – он побежал туда вместе с санитарами, посмотреть, нет ли истекающих кровью. Оказав помощь, присел ненадолго отдохнуть.
«Один из батарейных санитаров, красивый парень Кимеров, смотрел на меня, смотрел, наконец выполз и сел подле меня. Жаль ли ему стало, видеть меня одиноким, совестно ли, что они покинули меня, или моё место ему казалось заколдованным, – уж не знаю. Он оказался, как и вся батарея, впрочем, первый раз в бою, и мы повели беседу на тему о воле Божией… Над нами и около нас так и рвало – казалось, японцы избрали своей целью ваш склон, но во время работы огня не замечаешь.
– Простите меня! – вдруг вскрикнул Кимеров и упал навзничь. Я расстегнул его и увидел, что низ живота его пробит, передняя косточка отбита и все кишки вышли наружу. Он быстро стал помирать. Я сидел над ним, беспомощно придерживая марлей кишки, а когда он скончался, закрыл ему глава, сложил руки и положил удобнее…»
Что подкупает в записях Евгения Сергеевича, так это отсутствие цинизма, с одной стороны, и пафоса – с другой. Он удивительно ровно шёл всю жизнь между крайностями: живой, радостный и в то же время тяжело переживающий за людей. Жадный до всего нового и чуждый революции. Не только его книга, его жизнь – это история, прежде всего, русского христианина, созидающего, страдающего, открытого для Бога и всего лучшего, что есть в мире.
«Боя всё нет, и я продолжаю писать. Следовало бы брать пример с солдатиков. Спрашиваю одного раненого, которого застал за письмом:
– Что, друг, домой пишешь?
– Домой, – говорит.
– Что же, описываешь, как тебя ранили и как ты молодцом дрался?
– Никак нет, пишу, что жив и здоров, а то бы старики страховаться стали.
Вот оно – величие и деликатность простой русской души!»
1 августа 1904-го. Отступление. Всё, без чего можно обойтись, отослали в Ляоян, в том числе иконостас и шатёр, в котором была устроена церковь. Но служба всё-таки продолжилась. Вдоль канавки, которая окружала полевую церковь, натыкали сосенок, сделали из них Царские врата, поставили одну сосенку за алтарём, другую – впереди перед аналоем, приготовленным для молебна. На две последние сосенки повесили по образу. И получилась церковь, которая казалась ещё ближе всех других к Богу потому, что стоит непосредственно под Его небесным покровом. Перед молебном священник, который в бою под сильным огнём причащал умирающих, сказал несколько простых и сердечных слов на тему о том, что за Богом молитва, а за Царём служба не пропадают. Его громкий голос ясным эхом раздавался над ближайшей горой в направлении к Ляояну. И казалось, что эти звуки из нашего жуткого далёка так и будут скакать с горы на гору к родным и близким, стоящим на молитве, в бедную, дорогую отчизну.
«– Стойте, люди! – казалось, говорил Божий гнев: – Очнитесь! Тому ли Я учу вас, несчастные! Как дерзаете вы, недостойные, уничтожать то, чего не можете создать?! Остановитесь, безумные!»
Боткин вспоминал, как познакомился с одним офицером, которого как отца малолетнего мальчика пытались устроить подальше от передовой. Но он рвался в полк и, наконец, добился своего. Что было дальше? После первого боя этот несчастный, ещё недавно жаждавший войны и славы, представлял командиру полка остаток своей роты, человек в двадцать пять. «Где рота?» – спросили его. Молодому офицеру сдавило горло, и он едва мог проговорить, что она вся – тут!
«Да, я устал, – признавался Боткин, – я невыразимо устал, но устал только душой. Она, кажется, вся изболела у меня. Капля по капле истекало сердце моё, и скоро у меня его не будет: я буду равнодушно проходить мимо искалеченных, израненных, голодных, иззябших братьев моих, как мимо намозолившего глаза гаоляна; буду считать привычным и правильным то, что ещё вчера переворачивало всю душу мою. Чувствую, как она постепенно умирает во мне…»
«Мы пили дневной чай в большом шатре-столовой, в приятной тишине счастливой домашней обстановки, когда к самой палатке нашей подъехал верхом К. и, не слезая с коня, крикнул нам голосом, в котором слышалось, что всё пропало и спасенья нет:
– Мир, мир!
Совершенно убитый, войдя в палатку, он бросил свою фуражку на землю.
– Мир! – повторил он, опускаясь на скамейку…»
Жена и дети давно заждались Евгения Сергеевича. А ещё ждал его тот, о ком он на войне не помышлял, кто лежал ещё в колыбели. Цесаревич Алексей, несчастный ребёнок, родившийся с тяжёлой наследственной болезнью – гемофилией. Болезни крови были предметом докторской диссертации Евгения Сергеевича. Это предопределило выбор Императрицы Александры Фёдоровны, кому стать новым лейб-медиком Царской Семьи.
Лейб-медик императора
После смерти личного врача Царской Семьи, доктора Гирша, Императрицу спросили, кто должен занять его место. Она ответила:
– Боткин.
– Который из них? – уточнили у неё.
Дело в том, что хорошо известен как врач был также и брат Евгения Сергеевича – Сергей.
– Тот, что был на войне, – пояснила Царица.
Ей не стали говорить, что оба Боткиных приняли участие в боевых действиях. Евгений Сергеевич как военврач был известен всей России.
Увы, Цесаревич Алексей был тяжело болен, да и здоровье Государыни оставляло желать много лучшего. Из-за отёков Императрица носила специальную обувь и не могла долго гулять. Приступы сердцебиения и головные боли надолго приковывали её к постели. Навалилась и масса других обязанностей, которые Боткин притягивал как магнит. Например, продолжал заниматься делами Красного Креста.
Татьяна Боткина с братом Юрием
Отношения с женой, хотя прежде они любили друг друга, начали стремительно ухудшаться. «Жизнь при дворе была не очень весёлой, и ничто не вносило разнообразия в её монотонность, – вспоминала дочь Татьяна. – Мама ужасно скучала». Она чувствовала себя брошенной, едва ли не преданной. На Рождество 1909-го доктор подарил жене изумительный кулон, заказанный у Фаберже. Когда Ольга Владимировна открыла коробочку, дети ахнули: так красив был опал, отделанный бриллиантами. Но их мать лишь недовольно произнесла: «Ты же знаешь, что я не выношу опалы! Они приносят несчастье!» Собралась вернуть подарок обратно, однако Евгений Сергеевич терпеливо сказал: «Если это тебе не нравится, ты можешь всегда его обменять». Она обменяла кулон на другой, с аквамарином, но счастья не прибавилось.
Уже немолодая, но всё ещё красивая женщина, Ольга Владимировна томилась, ей начало казаться, что жизнь проходит мимо. Она влюбилась в учителя своих сыновей, прибалтийского немца Фридриха Лихингера, который был почти вдвое младше её, и вскоре стала жить с ним открыто, потребовав у мужа развода. Не только сыновья, но и младшие дети – Татьяна и мамин любимчик Глеб – решили остаться с отцом. «Если бы ты её покинул, – сказал Глеб отцу, – я остался бы с ней. Но когда она тебя покидает, я остаюсь с тобой!» В Великий пост Ольга Владимировна решила причаститься, но по дороге в храм повредила ногу и решила, что даже Бог от неё отвернулся. А муж – нет. Супруги были в шаге от того, чтобы примириться, но… все придворные в Царском Селе, все прежние знакомые смотрели сквозь неё, словно она была пустым местом. Это ранило Евгения Сергеевича не меньше, чем его жену. Он был в гневе, но даже дети видели в ней чужую. И Ольга Владимировна вдруг поняла, что как прежде уже не будет. Потом была Пасха, самая безрадостная в их жизни.
«Через несколько дней мы с облегчением узнали, – писала Татьяна, – что она опять уезжает “на лечение”. Прощание было тяжёлым, но коротким. Предложенное отцом примирение не состоялось. На этот раз мы почувствовали, что разлука будет долгой, но уже понимали, что иначе не может быть. Никогда больше мы не упоминали имени нашей матери».
В это время доктор Боткин очень сблизился с Цесаревичем, который ужасно страдал. Евгений Сергеевич целые ночи проводил у его постели, и мальчик однажды признался ему: «Я вас люблю всем своим маленьким сердцем». Евгений Сергеевич улыбнулся. Редко ему приходилось улыбаться, когда речь шла об этом царственном ребёнке.
«Боли становились невыносимыми. Во дворце раздавались крики и плач мальчика, – вспоминал начальник дворцовой охраны Александр Спиридович. – Температура быстро поднималась. Боткин ни на минуту не отходил от ребёнка». «Я глубоко удивлён их энергией и самоотверженностью, – писал преподаватель Алексея и великих княжон Пьер Жильяр о докторах Владимире Деревенко и Евгении Боткине. – Помню, как после долгих ночных дежурств они радовались, что их маленький пациент снова в безопасности. Но улучшение наследника приписывалось не им, а… Распутину».
Распутина Евгений Сергеевич недолюбливал, полагая, что тот играет в старца, не являясь им на самом деле. Он даже отказался принять этого человека у себя дома в качестве пациента. Впрочем, будучи врачом, не мог отказать в помощи вовсе и лично отправился к больному. К счастью, виделись они всего несколько раз в жизни, что не помешало появлению слухов, что Евгений Сергеевич – поклонник Распутина. Это была, конечно, клевета, но она имела свою подоплёку. Бесконечно больше, чем Григория, Боткин презирал тех, кто организовал травлю этого мужика. Он был убеждён, что Распутин лишь повод. «Если бы не было Распутина, – сказал он однажды, – то противники Царской Семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой – из меня, из кого хочешь».
«Милый старый колодец»
Доктор Боткин катает цесаревен Марию и Анастасию
Для отношения Евгения Васильевича Боткина к Царской Семье можно подобрать только одно слово – любовь. И чем больше он узнавал этих людей, тем прочнее становилось это чувство. Жила семья скромнее, чем множество аристократов или купцов. Красноармейцев в Ипатьевском доме удивляло потом, что Император носит заштопанную одежду и изношенные сапоги. Камердинер рассказывал им, что перед революцией его господин носил то же самое и ту же обувь. Цесаревич донашивал старые ночные рубашки великих княжон. Девочки не имели во дворце отдельных комнат, обретались по двое.
Бессонные ночи, тяжкий труд подорвали здоровье Евгения Васильевича. Он так уставал, что засыпал в ванне, и лишь когда вода остывала, с трудом добирался до постели. Всё сильнее болела нога, пришлось завести костыль. Временами ему становилось совсем худо. И тогда он менялся ролями с Анастасией, становясь её «пациентом». Царевна так привязалась к Боткину, что рвалась подавать ему мыло в ванной, дежурила у него в ногах, примостившись на диван, не упуская случая рассмешить. Например, когда при закате солнца должна была стрелять пушка, девочка всегда делала вид, что страшно боится, и забивалась в самый дальний уголок, затыкая уши и выглядывая оттуда большими деланно-испуганными глазками.
Очень дружен был Боткин с Великой княжной Ольгой Николаевной. У неё было доброе сердце. Когда в двадцать лет начала получать небольшие карманные деньги, то первым делом вызывалась оплатить лечение мальчика-калеки, которого часто видела во время прогулок, ковыляющим на костылях.
«Когда я вас слушаю, – сказала она однажды доктору Боткину, – мне кажется, что я вижу в глубине старого колодца чистую воду». Младшие цесаревны рассмеялись и с тех пор иногда по-дружески называли доктора Боткина «милый старый колодец».
В 1913-м Царская Семья едва его не лишилась. Началось всё с того, что Великая княжна Татьяна во время торжеств в честь 300-летия Дома Романовых выпила воду из первого попавшегося крана и заболела тифом. Евгений Сергеевич выходил свою пациентку, при этом сам заразившись. Его положение оказалось много хуже, так как дежурства у постели царевны довели Боткина до полного истощения и сильной сердечной недостаточности. Лечил его брат Александр Боткин – неутомимый путешественник и изобретатель, построивший во время русско-японской войны подводную лодку. Он был не только доктором наук в области медицины, но и капитаном второго ранга.
Другой брат – Пётр Сергеевич, дипломат, – узнав из телеграммы, что Евгений совсем плох, примчался в Россию из Лиссабона, пересаживаясь с экспресса на экспресс. Между тем Евгению Сергеевичу стало лучше. «Увидев меня, – писал Пётр, – он улыбнулся такой хорошо знакомой его близким улыбкой, почти нежной, очень русской». «Он нас напугал, – сказал Государь Петру Сергеевичу. – Когда вас уведомили телеграммой, я был в большой тревоге… Он был так слаб, так переработался… Ну, теперь это позади, Бог взял его ещё раз под свою защиту. Ваш брат для меня больше, чем друг… Он всё принимает к сердцу, что с нами случается. Он даже делит с нами болезнь».
Великая война
Незадолго перед войной Евгений Сергеевич написал детям из Крыма: «Поддерживайте и берегите друг друга, мои золотые, и помните, что каждые трое из вас должны четвёртому заменять меня. Господь с вами, мои ненаглядные». Вскоре встретились, счастливые – они были одной душой.
Когда началась война, была надежда, что это ненадолго, что вернутся радостные дни, но эти мечты таяли с каждым днём.
«Мой брат навестил меня в Санкт-Петербурге с двумя своими сыновьями, – вспоминал Пётр Боткин. – “Они сегодня оба уходят на фронт”, – сказал мне просто Евгений, как если б сказал: “Они идут в оперу”. Я не мог смотреть ему в лицо, потому что боялся прочесть в его глазах то, что он так тщательно скрывал: боль своего сердца при виде этих двух молодых жизней, уходящих от него впервые, а может быть, и навсегда…»
– Меня назначили в разведку, – сказал сын Дмитрий при расставании.
– Но тебя ведь ещё не назначили!.. – поправил его Евгений Сергеевич.
– О, это будет скоро, это неважно.
Его действительно назначали в разведку. Потом была телеграмма:
«Ваш сын Дмитрий во время наступления попал в засаду. Считается пропавшим без вести. Надеемся найти его живым».
Не нашли. Разведывательный патруль попал под обстрел немецкой пехоты. Дмитрий приказал своим людям отступать и оставался последним, прикрывая отход. Он был сыном и внуком врачей, бороться за чужие жизни было для него чем-то совершенно естественным. Его конь вернулся обратно, с простреленным седлом, а пленные немцы сообщили, что Дмитрий погиб, дав им свой последний бой. Ему было двадцать лет.
Евгений Сергеевич в тот страшный вечер, когда стало известно, что надежды больше нет, не проявлял никаких эмоций. Когда разговаривал со знакомым, его лицо оставалось неподвижным, голос был совершенно спокойным. Лишь оставшись наедине с Татьяной и Глебом, тихо произнёс: «Всё кончено. Он мёртв», – и горько заплакал. От этого удара Евгений Сергеевич уже никогда не оправился.
Спасала только работа, и не его одного. Императрица и великие княжны очень много времени проводили в госпиталях. Там увидел царевен поэт Сергей Есенин, написавший:
…Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шёл страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Всё ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладёт печаль на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
Только в Царском Селе Боткин открыл 30 лазаретов. Как всегда, работал на пределе человеческих сил. О том, что он был не просто врачом, а великим врачом, вспоминала одна медицинская сестра. Как-то раз Евгений Сергеевич подошёл к постели солдата, выходца из крестьян. Тот из-за тяжёлого ранения не поправлялся, только худел и пребывал в угнетённом состоянии духа. Дело могло закончиться очень плохо.
«Голубчик, а чего бы ты хотел поесть?» – неожиданно спросил Боткин солдата. «Я, ваше благородие, скушал бы жареных свиных ушек», – ответил тот. Одну из сестёр тут же послали на рынок. После того как больной съел то, что заказывал, он пошёл на поправку. «Представьте только, что ваш больной одинок, – учил Евгений Сергеевич. – А может, он лишён воздуха, света, необходимого для здоровья питания? Балуйте его».
Тайна настоящего врача – человечность. Вот что сказал однажды доктор Боткин своим студентам:
«Раз приобретённое вами доверие больных переходит в искреннюю привязанность к вам, когда они убеждаются в вашем неизменно сердечном к ним отношении. Когда вы входите в палату, вас встречает радостное и приветливое настроение – драгоценное и сильное лекарство, которым вы нередко гораздо больше поможете, чем микстурами и порошками… Только сердце для этого нужно, только искреннее сердечное участие к больному человеку. Так не скупитесь же, приучайтесь широкой рукой давать его тому, кому оно нужно».
«Нужно лечить не болезнь, а больного», – любил повторять его отец Сергей Петрович. Имелось в виду, что люди различны, нельзя их лечить одинаково. Для Евгения Сергеевича эта мысль получила ещё одно измерение: нужно помнить о душе пациента, это очень много значит для исцеления.
Можно было бы ещё много рассказать о той войне, но не станем задерживаться. Время рассказать о последнем подвиге доктора Евгения Сергеевича Боткина.
Накануне
Дыхание революции, всё более смрадное, многих сводило с ума. Люди не становились ответственнее, наоборот, охотно рассуждая о спасении России, энергично подталкивали её к гибели. Одним из подобных энтузиастов был поручик Сергей Сухотин, свой человек в великосветских кругах. Вскоре после Рождества 16-го года он заглянул к Боткиным. В тот же день Евгений Сергеевич позвал в гости фронтовика, которого лечил от ран, – офицера сибирских стрелков Константина Мельника. Знавшие его говорили: «Дай ему десять человек, и он проделает работу сотни с минимальными потерями. Он появляется в опаснейших местах, не кланяясь пулям. Его люди говорят, что он заговорённый, и они правы».
Сухотин со злорадством взялся пересказать очередную сплетню о Распутине – оргию с молодыми дамами из общества, про мужей-офицеров этих женщин, которые ворвались к Григорию с саблями нагло, но полицейские помешали им его прикончить. Этим бредом сивой кобылы поручик не ограничился, заявив, что Распутин и фрейлина Императрицы Анна Вырубова – немецкие шпионы.
– Простите, – внезапно произнёс Мельник, – то, что вы здесь утверждаете, очень тяжкое обвинение. Если Вырубова шпионка, вы должны это доказать.
Сухотин обомлел, потом презрительно и бестолково начал говорить о каких-то интригах.
– Какие интриги? – попробовал уточнить Константин. – Если у вас есть доказательства, сообщите их полиции. А распространять слухи бессмысленно и опасно, особенно если это вредит Их Величествам.
– Я того же мнения, что и Мельник, – вмешался Евгений Сергеевич, желая положить конец этому разговору. – Такие вещи нельзя утверждать без доказательств. Во всяком случае, мы должны доверять нашему Государю при любых обстоятельствах.
Меньше чем через год Сухотин примет участие в убийстве Григория Распутина. Потом хорошо устроится при большевиках, женится на внучке Льва Толстого Софье, но не доживёт и до сорока, разбитый параличом.
Не пройдёт и трёх лет после разговора, как Татьяна Боткина станет женой Константина Мельника. Боткин к этому времени будет уже расстрелян. «Доверять нашему Государю при любых обстоятельствах». Это была предельно точная и умная рекомендация, данная врачом тяжело заболевшей стране. Но время было такое, что люди больше всего верили лжецам.
«В сущности, я уже умер»
Второго марта 1917 года Боткин отправился навестить детей, живших неподалёку под присмотром квартирной хозяйки Устиньи Александровны Тевяшовой. Это была 75-летняя величественная старушка – вдова генерал-губернатора. Через несколько минут после того, как Евгений Сергеевич вошёл в дом, туда вломилась толпа солдат с винтовками.
– У вас генерал Боткин, – приступил к Устинье Александровне прапорщик в папахе и с красным бантом.
– Не генерал, а доктор, приехал лечить больного.
Это было правдой, Евгений Сергеевич действительно лечил брата хозяйки.
– Это всё равно, нам велено всех генералов арестовывать.
– Мне тоже всё равно, кого вы должны арестовывать, а я думаю, что, разговаривая со мной, вдовой генерал-адъютанта, вы, во-первых, должны снять шапки, а во-вторых, можете отсюда убираться.
Опешившие солдаты во главе с предводителем сняли шапки и удалились.
К сожалению, таких людей, как Устинья Александровна, в империи осталось не слишком много.
Государь с семьёй и той частью окружения, что их не предала, оказался под арестом. Выходить дозволялось только в сад, где за Царём через решётку жадно наблюдала наглая толпа. Иногда она осыпала Николая Александрович насмешками. Лишь немногие смотрели на него с болью в глазах.
В это время революционный Петроград, по воспоминаниям Татьяны Боткиной, готовился к празднику – похоронам жертв революции. Так как священников решили не звать, родственники погибших выкрали большую часть и без того немногочисленных тел. Пришлось набирать по мертвецким каких-то китайцев, умерших от тифа, и неизвестных покойников. Хоронили их очень торжественно в красных гробах на Марсовом поле. Подобное мероприятие провели и в Царском Селе. Там жертв революции оказалось совсем мало – шесть солдат, угоревших пьяными в подвале магазина. К ним присоединили кухарку, умершую в больнице, и стрелка, погибшего при усмирении бунта в Петрограде. Погрести их решили под окнами кабинета Государя, чтобы оскорбить его. Погода была прекрасной, зеленели почки на деревьях, но едва красные гробы внесли под звуки «вы жертвою пали в борьбе роковой» в ограду парка, как солнце заволокло тучами и густыми хлопьями стал падать мокрый снег, заслонивший безумное зрелище от глаз Царской Семьи.
В конце мая Евгений Сергеевич был временно выпущен из-под стражи. Заболела невестка – жена погибшего Дмитрия. Доктору передали, что она при смерти, но молодую вдову удалось выходить. Вернуться обратно под арест оказалось куда труднее, пришлось лично встречаться с Керенским. Тот, судя по всему, пытался отговорить Евгения Сергеевича, объяснял, что вскоре Царской Семье придётся отправиться в ссылку, но Боткин был непреклонен. Местом ссылки стал Тобольск, где атмосфера резко отличалась от столичной. Государя здесь продолжали чтить и видели в нём страстотерпца. Присылали конфеты, сахар, торты, копчёную рыбу, не говоря о деньгах. Боткин старался отплатить за это сторицей – врач с мировым именем, он бесплатно лечил всех, кто просил о помощи, брался за совершенно безнадёжных. Татьяна и Глеб жили с отцом.
Дети Евгения Сергеевича остались в Тобольске – он догадывался, что ехать с ним в Екатеринбург слишком опасно. Лично за себя не боялся совершенно.
Как вспоминал один из охранников, «этот Боткин был великаном. На его лице, обрамлённом бородой, блестели из-за толстых стёкол очков пронизывающие глаза. Он носил всегда форму, которую ему пожаловал государь. Но в то время, когда Царь позволил себе снять погоны, Боткин воспротивился этому. Казалось, что он не желал признавать себя пленником».
В этом видели упрямство, но причины стойкости Евгения Сергеевича были в другом. Их понимаешь, читая его последнее письмо, так и не отправленное брату Александру.
«В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей, для дела», – пишет он. А далее рассказывает, как обрёл веру, что для врача естественно – слишком много христианского в его работе. Говорит, как стало для него важно заботиться ещё и о Господнем. Рассказ – обычный для православного человека, но вдруг сознаёшь всю цену его слов:
«Меня поддерживает убеждение, что “претерпевший до конца, тот и спасётся”. Это оправдывает и последнее моё решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца. Как Авраам не поколебался по требованию Бога принести Ему в жертву своего единственного сына. И я твёрдо верю, что так же, как Бог спас тогда Исаака, Он спасёт теперь и моих детей, и Сам будет им отцом».
Детям в посланиях из дома Ипатьева он, конечно же, всего этого не открывал. Писал совсем другое:
«Спите вы покойно, мои ненаглядные, драгоценные, да хранит и благословит вас Бог, а я целую и ласкаю вас бесконечно, как люблю. Ваш папа…» «Он был бесконечно добрым, – вспоминал о брате Пётр Сергеевич Боткин. – Можно было бы сказать, что пришёл он в мир ради людей и для того, чтобы пожертвовать собой».
Погибли первыми
Их убивали постепенно. Сначала из Ипатьевского особняка вывели матросов, присматривавших за царскими детьми, Климентия Нагорного и Ивана Седнёва. Красногвардейцы их ненавидели и боялись. Ненавидели, потому что они якобы позорили честь моряков. Боялись, потому что Нагорный – мощный, решительный, сын крестьянина – открыто обещал им набить морды за воровство и издевательства над царственными узниками. Седнёв больше молчал, но молчал так, что мурашки начинали бегать по спинам охраны. Казнили друзей через несколько дней в лесу вместе с другими «врагами народа». По дороге Нагорный ободрял смертников, а Седнёв продолжал молчать. Когда красных выбили из Екатеринбурга, матросов нашли в лесу, исклёванных птицами, и перезахоронили. Многим запомнилась их могила, усыпанная белыми цветами.
После их удаления из особняка Ипатьева красноармейцы уже ничего не стеснялись. Пели похабные песни, исписали стены матерными словами, изрисовали мерзкими изображениями. Не всем охранникам это нравилось. Один рассказывал потом с горечью о великих княжнах: «Унижали и обижали девочек, шпионили за малейшим движением. Мне часто было их жаль. Когда они играли на рояле музыку для танцев, они улыбались, но из глаз их текли слёзы на клавиши».
Затем, 25 мая, казнили генерала Илью Татищева. Перед тем как отправиться в ссылку, Государь предложил сопровождать его графу Бенкендорфу. Тот отказался, сославшись на болезнь жены. Тогда Царь обратился к другу детства Нырышкину. Тот попросил 24 часа на обдумывание, на что Государь сказал, что в услугах Нарышкина более не нуждается. Татищев сразу дал согласие. Очень остроумный и добрый человек, он сильно скрасил жизнь Царской Семьи в Тобольске. Но однажды тихо признался в разговоре с учителем царских детей Пьером Жильяром: «Я знаю, что не выйду из этого живым. Но молю только об одном: чтобы меня не разлучали с Государем и дали мне умереть вместе с ним».
Их всё-таки разделили – здесь, на земле…
Полной противоположностью Татищеву был генерал Василий Долгоруков – скучный, вечно брюзжащий. Но в решительный час не отвернулся, не струсил. Его расстреляли 10 июля.
Их было 52 человека – тех, кто добровольно отправился в изгнание с Царской Семьёй, чтобы разделить их участь. Мы назвали лишь несколько имён.
Казнь
«Надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза», – написал Евгений Сергеевич незадолго до гибели. Едва ли кто из них, приуготовленных на смерть, думал иначе. Задача была простая – остаться собой, остаться людьми в очах Божиих. Все заключённые, кроме Царской Семьи, могли в любой момент купить жизнь и даже свободу, но не захотели этого сделать.
Вот что писал о Евгении Сергеевиче цареубийца Юровский: «Доктор Боткин был верный друг семьи. Во всех случаях по тем или иным нуждам семьи он выступал ходатаем. Он был душой и телом предан семье и переживал вместе с семьёй Романовых тяжесть их жизни».
А помощник Юровского палач Никулин, как-то раз кривляясь, взялся пересказать содержание одного из писем Евгения Сергеевича. Ему запомнились там такие слова: «…Причём я должен тебе сообщить, что, когда Царь-Государь был в славе, я был с ним. И теперь, когда он в несчастье, я тоже считаю своим долгом находиться при нём».
А ведь эти нелюди понимали, что имеют дело со святым!
Он продолжал лечить, помогал всем, хотя сам тяжело болел. Страдая от холода и почечных колик, ещё в Тобольске отдал свою подбитую мехом шинель Великой княжне Марии и Царице. Они потом кутались в неё вдвоём. Впрочем, все обречённые поддерживали друг друга, как могли. Императрица и её дочери ухаживали за своим доктором, кололи ему лекарства. «Страдает очень сильно…» – писала в своём дневнике Императрица. В другой раз рассказала, как Царь читал 12-ю главу Евангелия, а потом они с доктором Боткиным её обсуждали. Речь идёт, очевидно, о главе, где фарисеи требуют от Христа знамения и слышат в ответ, что иного не будет, кроме знамения Ионы пророка: «Ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи». Это о смерти Его и Воскресении.
Для людей, готовящихся к смерти, эти слова много значат.
В половине второго ночи 17 июля 1918-го года арестованных разбудил комендант Юровский, велев спускаться в подвал. Он предупредил всех через Боткина, что вещей брать не нужно, но женщины набрали какую-то мелочь, подушки, сумочки и, кажется, маленькую собачку, как будто они могли удержать их в этом мире.
Обречённых начали расставлять в подвале так, словно собирались их фотографировать. «Здесь даже стульев нет», – произнесла Государыня. Стулья принесли. Все – и палачи, и жертвы – делали вид, будто не понимают, что происходит. Но Государь, который сначала держал Алёшу на руках, вдруг посадил его за свою спину, прикрывая собой. «Значит, нас никуда не повезут», – сказал Боткин после того, как был зачитан приговор. Это не было вопросом, голос врача был лишён всяких эмоций.
Никто не хотел убивать людей, которые, даже с точки зрения «пролетарской законности», были невиновны. Словно сговорившись, а на самом деле, наоборот, не согласовав своих действий, убийцы начали стрелять по одному человеку – Царю. Лишь случайно две пули попали в Евгения Сергеевича, затем третья задела оба колена. Он шагнул в сторону Государя и Алёши, упал на пол и застыл в какой-то странной позе, словно прилёг отдохнуть. Юровский добил его выстрелом в голову. Осознав свою промашку, палачи открыли огонь по другим приговорённым, но почему-то всё время промахивались, особенно по великим княжнам. Тогда большевик Ермаков пустил в ход штык, а потом стал стрелять девушкам в головы.
Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, раздался женский радостный крик: «Слава Богу! Меня Бог спас!» Шатаясь, поднялась с пола горничная Анна Демидова – Нюта. Двое латышей, у которых закончились патроны, бросились к ней и закололи штыками. От крика Анны очнулся Алёша, двигаясь в агонии и закрывая грудь руками. Его рот был полон крови, но он всё силился произнести: «Мама». Яков Юровский снова начал стрелять.
Простившись с Царской Семьёй и отцом в Тобольске, Татьяна Боткина долго не могла уснуть. «Каждый раз, смежая веки, – вспоминала она, – я видела перед глазами картины этой ужасной ночи: лицо моего отца и его последнее благословение; усталую улыбку Государя, вежливо слушающего речи чекиста; затуманенный печалью взгляд Государыни, устремлённый, казалось, в Бог знает какую молчаливую вечность. Набравшись мужества встать, я распахнула окно и села на подоконник, чтобы быть обогретой солнышком. В этом апреле весна действительно излучала тепло, и воздух был необыкновенной чистоты…»
Эти строки она написала шестьдесят лет спустя, быть может пытаясь сказать что-то очень важное о тех, кого любила. О том, что после ночи наступает утро – и стоит распахнуть окно, как Небо вступает в свои права.
Жизненный путь выдающихся людей представляет особенный интерес для современников. Ведь исследуя биографию тех личностей, которые действительно чего-то добились в своей жизни, мы можем нащупать правильный путь для устройства своей собственной жизни. Как раз к таковым выдающимся людям относятся известнейшие врачи, ставшими первооткрывателями либо основоположниками в каких-то медицинских направлениях. И одним из таких уникальных специалистов является Сергей Петрович Боткин, биография которого сегодня нас и будет интересовать. Попробуем разобраться, чем же знаменит этот врач и каким был его вклад в медицину.
Когда родился Боткин, годы жизни его какие?
Боткин Сергей Петрович появился на свет в Москве семнадцатого сентября 1832 г. в достаточно богатой купеческой семье. Он был младшим одиннадцатым ребенком, и с раннего возраста отличался особенными способностями и повышенной любознательностью. В дом Боткиных заходили многие передовые люди тех времен, среди которых Белинский и Герцен, Пикулин и Станкевич. Считается, что именно их идеи особенно поспособствовали формированию мировоззрения молодого Сергея.
До пятнадцатилетнего возраста будущий врач воспитывался в домашних условиях, а затем он поступил в частный пансион на три года. В этом учебном учреждении он был одним из лучших учащихся.
В 1850г молодой Боткин поступил в Московский университет на медицинский факультет, и благополучно окончил его спустя пять лет. При этом Сергею Петровичу, единственному из всего курса, удалось сдать экзамены на почетную степень доктора, а не лекаря. После чего официально и появился Сергей Петрович Боткин - врач.
Окончив университет, молодой специалист вместе с известным санотрядом Пирогова участвовал в Крымской кампании, Боткин исполнял обязанности ординатора в Симферопольском военном госпитале. Именно такая деятельность дала возможность доктору получить массу нужных практических навыков.
К концу 1855 года Сергей Петрович возвратился в Москву, а затем уехал за границу, с целью максимально дополнить полученное образование. За четыре года командировки Боткин успел посетить несколько Европейских стран, а также жениться. После переезда в Санкт-Петербург доктор защитил докторскую диссертацию на тему «Всасывание жира в кишках».
Вскоре Сергей Петрович получил должность профессора кафедры при академической терапевтической клинике.
Именно с этого момента началась полноценная исследовательская деятельность доктора. Он создал удивительную лабораторию, где проводил самые разные анализы, изучал действие медикаментов, рассматривал вопросы физиологи человеческого тела и различных патологий. Кроме того ученый воспроизводил многие патологические процессы на животных, что помогало раскрыть закономерности таких болезней.
В 1861г Боткин открыл самую первую бесплатную амбулаторию, а спустя менее чем десять лет ему дали почетную должность лейб-медика. Сергей Петрович занимался лечением государыни Марии Александровны, он сопровождал ее в поездках. Вскоре доктор получил звание академика, и открыл в Петербурге уникальные первые в своем роде курсы, занимающиеся подготовкой женщин-врачей.
В 1875г умерла жена Боткина, и он женился второй раз.
В период русско-турецкой войны Сергей Петрович примерно семь месяцев сопровождал на балканском фронте императора Александра ІІ. За это время ученый настоял на профилактической хинизации войск, добивался улучшения питания солдат, а также проводил стандартные обходы и давал разные консультации.
В 1878г Боткина избрали председателем Общества русских врачей, и на этой должности он оставался до конца своей жизни. Сергею Петровичу удалось добиться постройки , которая на сегодняшний день носит его имя. Такая инициатива была подхвачена и в прочих крупных городах, где также соорудили медучреждения.
В 1881г Боткин встал у истоков санитарного дела в Санкт-Петербурге, он руководил институтом санитарных врачей, организовал начало бесплатной помощи на дому, а также создал институт так называемых «думских врачей». Ученый также занимался разработкой мероприятий по оптимизации санитарного состояния России и по снижению уровня смертности в стране.
Умер Боткин в конце 1889г в Ментоне , причиной смерти стала болезнь печени, которая осложнилась недугом сердца. Семья Боткиных поредела, но после ученого осталось двенадцать детей, двое из которых также стали врачами. Боткины - живой пример семьи, которая служила своему Отечеству. Среди них еще были писатели, художники, меценаты, коллекционеры и деловые люди... «Одним словом», старинному роду Боткиных есть кем гордится.
Это портрет Боткина Сергея Петровича руки художника И.Н. Крамского
Какой внес Боткин вклад в медицину?
Боткин признан основоположником научной клинической медицины. Его клинико-теоретические взгляды на вопросы медицины изложены в его трех изданиях «Курса клиники внутренних болезней», а также в более чем тридцати лекциях.
Сергей Петрович в своих взглядах относился к человеческому организму, как к сложной целостной системе, которая находится в прочном и неразрывном единстве, а также связи с окружающим миром. Боткин является автором нового направления в медицине, которое было охарактеризовано, как направление нервизма.
Именно Сергей Петрович сделал ряд важнейших открытий в медицинской области. Именно он впервые задумался о специфичности строения белка в разных органах. Боткин также был первым указавшим на то, что катаральная желтуха является представителем инфекционных недугов. За это и не только, Боткин в медицине увековечен заболеванием своего имению - болезнью Боткина. Кроме того этот ученый провел разработку диагностики и клиники опущенной, а также блуждающей почки.
Сергей Петрович Боткин был выдающимся врачом, чей вклад в развитие клинической медицины сложно переоценить.
Боткин Евгений Сергеевич
Русский врач, лейб-медик семьи Николая II, дворянин, святой Русской Православной Церкви. Участник Русско-японской войны (1904–1905). Казнён большевиками в Екатеринбурге вместе с царской семьёй.
Евгений Сергеевич Боткин родился 27 мая 1865 года в Царском Селе в семье известного русского врача Сергея Петровича Боткина, лейб-медика императоров Александра II и Александра III. Родной брат
Получил домашнее образование и в 1878 году был принят сразу в пятый класс 2-й Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии в 1882 году поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако, сдав экзамены за первый курс, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии. В 1889 году окончил академию третьим в выпуске, удостоившись звания лекаря с отличием.
С января 1890 года работал врачом-ассистентом в Мариинской больнице для бедных. В декабре 1890 года на собственные средства командирован за границу для научных целей. Занимался у ведущих европейских учёных, знакомился с устройством берлинских больниц.
По окончании командировки в мае 1892 года Евгений Сергеевич стал врачом придворной капеллы, а с января 1894 года вернулся в Мариинскую больницу сверхштатным ординатором.
8 мая 1893 года защитил в академии диссертацию на соискание степени доктора медицины «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма», посвящённую отцу. Официальным оппонентом на защите был И. П. Павлов.
Весной 1895 года был командирован за границу и два года провёл в медицинских учреждениях Гейдельберга и Берлина, где слушал лекции и занимался практикой у ведущих немецких врачей. В мае 1897 году был избран приват-доцентом Военно-медицинской академии.
В 1904 году с началом Русско-японской войны Е. С. Боткин убыл в действующую армию добровольцем. Осенью 1905 года Е. С. Боткин возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. В 1907 году он был назначен главным врачом общины святого Георгия.
По просьбе императрицы Александры Фёдоровны Евгений Сергеевич был приглашён как врач в царскую семью и в апреле 1908 года назначен лейб-медиком императора Николая II, повторив карьерный путь отца. Пробыл в этой должности до своей гибели. Из воспоминаний А. А. Вырубовой: «Помню, как я была рада, когда Она, наконец, позвала доктора. Выбор ее остановился на Е. С. Боткине, враче Георгиевской общины, которого она знала с Японской войны, - о знаменитости она и слышать не хотела. Императрица приказала мне позвать его к себе и передать Её волю. Доктор Боткин был очень скромный врач и не без смущения выслушал мои слова...».
Е. С. Боткин являлся совещательным членом Военно-санитарного Учёного комитета при Императорской Главной квартире, членом Главного управления Российского общества Красного Креста. С 1910 года - действительный статский советник.
Е. С. Боткин
Е. С. Боткин с семьёй
Е. С. Боткин с императором Николаем II
Великие княжны с доктором Е. С. Боткиным
Е. С. Боткин на яхте «Штандарт»
Императорская семья на яхте «Штандарт»
С началом Русско-японской войны Евгений Сергеевич Боткин отправился в действующую армию добровольцем. 22 февраля 1904 года пересёк озеро Байкал на тройке по ледовой дороге.
Был назначен заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста (РОКК) в Маньчжурской армии. 6 мая 1905 года Евгений Сергеевич был пожалован в почетные лейб-медики. На фронте он оставался до конца сентября. «За отличия, оказанные в делах против японцев» Е. С. Боткин был награждён офицерскими боевыми орденами - орденами Святого Владимира III и II степени с мечами».
Письма с театра военных действий были изданы Евгением Сергеевичем в 1908 году под заглавием «Свет и тени русско-японской войны». Впечатления после прочтения этих писем императрицей Александрой Федоровной стали дополнительным аргументом для приглашения Боткина на должность лейб-медика царской семьи.
Изображение:
Обоз Красного Креста. Фотограф В. К. Булла 1904 г.
(Летопись войны с Японией. № 05)
Сегодня ночью пріѣзжаемъ въ Иркутскъ, гдѣ я и опущу, вѣроятно, это письмо. Простоимъ тамъ, кажется, часовъ пять съ половиною, и въ этомъ чудномъ поѣздѣ къ 9 ч. утра будемъ подвезены къ Байкалу. Это огромное удобство, которое вамъ выхлопоталъ милѣйшій Bac. Bac. Уфъ, начальникъ поѣзда, всю дорогу васъ всячески оберегавшій и опекавшій.
<...>
Только вчера телеграфировалъ тебѣ о переѣздѣ черезъ Байкалъ, такъ какъ въ Танхоѣ, куда привезли насъ, телеграфа нѣтъ, и мы ушли оттуда уже поздно, въ первомъ часу ночи. Самый переѣздъ былъ удивительно пріятенъ. Мы ѣхали въ большихъ кошевахъ по-двое, гдѣ обыкновенно ѣдутъ втроемъ, и было удобно до чрезвычайности. Я надѣлъ на рубашку шерстяную фуфайку, затѣмъ жилетъ, тужурку, лѣтнее пальто, башлыкъ на шею, папаху, доху, рукавицы, а на ноги - бурочные сапоги и валенки. Во всемъ этомъ я едва дышалъ - такъ было жарко. Погода мягкая, кругомъ по горизонту величественныя горы, окружающія громадную площадь снѣга, прорѣзанную тутъ и тамъ вагонами; они идутъ по рельсамъ, но помощью саней, которыя везутъ двѣ лошади. Нужно признаться, что везутъ онѣ очень тихо, и никто, какъ будто, за ними не наблюдаетъ. Нашего кучера, бурята, пятнадцатилѣтняго Ивана, подгонять не приходилось и, несмотря на чахлость своихъ трехъ лошадокъ, онъ совсѣмъ незамѣтно промчалъ насъ до станціи "Середина", стоящей на 25-ой верстѣ по серединѣ озера. Дорогой я сладко дремалъ, и когда открывалъ глаза, мнѣ казалось, что я вяжу чудную сѣверную сказку. Станція середина - большой деревянный баракъ, снутри обитый войлокомъ и отлично отопленный. По стѣнамъ стоятъ длинные столы и скамейки. Закуска предлагается даромъ.
Здѣсь мы встрѣтили рядъ обитателей Владивостока, покинувшихъ его еще до бомбардировки. Между прочимъ, ѣхали двѣ сестры, съ одной изъ которыхъ было семь человѣкъ дѣтей; старшій гимназистъ, а младшему - три недѣли, и мать сама его кормитъ. Мало того, они везутъ еще съ собой четырехмѣсячнаго щеночка, который еще меньше, чѣмъ самый младшій членъ семьи. Ѣдутъ они очень благополучно. Такія семьи разсаживаются въ кошевахъ иначе, чѣмъ мы, не на сидѣнье, а прямо на дно ея, такъ что за ея высокой спинкой онѣ должны быть очень хорошо защищены отъ вѣтра.
Оставшіяся двадцать-двѣ версты пролетѣли еще незамѣтнѣе; мы обгоняли войска, не иззябшія, а шедшія, бодро и весело. Ближе къ берегу, въ пристани Танхой, мы стали встрѣчать обозы Краснаго Креста, сперва Евгеніевской Общины, а потомъ и нашей, Георгіевской.»
Русско-японская война 1904–1905 гг. Доктор Боткин в центре.
Журнал «Нива», 1904 г.
Альбом «Русско-японская война 1904–1905 гг.» С. М. Прокудин-Горский, 1905 г.
После Февральской революции 1917 года доктор Боткин остался вместе с императорской семьёй в Царском Селе, а затем добровольно последовал за ней в ссылку. Пользуясь относительной свободой в Тобольске, он вёл прием больных из числа местных жителей и охраны.
В апреле 1918 года доктор Боткин вызвался сопровождать царскую семью в Екатеринбург, оставив в Тобольске своих детей, Татьяну и Глеба. Когда большевики предложили Боткину покинуть Николая II, Евгений Сергеевич ответил: «Видите ли, я дал Царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все должны это понять».
В ночь на 17 июля 1918 года в доме инженера Н. К. Ипатьева Евгений Сергеевич был расстрелян вместе с членами царской семьи.
Мысли и переживания Евгения Сергеевича отражены в его последнем неотправленном письме: «...надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза»; «Вообще, если "вера без дел мертва есть", то "дела" без веры могут
существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей»; «Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына».
В 1981 году канонизирован РПЦЗ как мученик. В 2016 году прославлен Русской Православной Церковью как страстотерпец, праведный Евгений Боткин, врач.
Детям Е. С. Боткина, Глебу и Татьяне, с большим трудом удалось выехать из России. Татьяна Евгеньевна вышла замуж за офицера К. С. Мельника, с которым познакомилась в Тобольске. В 1921 году в Белграде вышла её книга «Воспоминания о Царской Семье и её жизни до и после революции». Глеб Евгеньевич Боткин стал журналистом, жил в Америке. Татьяна Евгеньевна Мельник-Боткина большую часть своей жизни провела во Франции. Её сын, Константин Константинович Мельник (1927 г. р.) - крупный политолог, издатель и автор романов о разведке. В начале 60-х годов он был правой рукой французского премьер-министра Мишеля Дебре.
Е. С. Боткин с дочерью Татьяной и сыном Глебом. Тобольск. 1918 г.
, страстотерпец , праведный врач
Получил домашнее образование и в году был принят сразу в пятый класс 2-й Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии в года поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако, сдав экзамены за первый курс университета, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии.
Одной из причин столь осторожного отношения было неправославное исповедание некоторых из них; однако о старообрядчестве Е. С. Боткина в докладе упомянуто не было. Мотивом канонизации инославных лиц в РПЦЗ стали прецеденты прославления Церковью жертв гонений на христиан не принявших крещения - например, язычников, присоединявшихся к христианам во время казни .
7 октября того года на очередном заседании рабочей группы по согласованию месяцесловов Московского Патриархата и Русской Зарубежной Церкви, проходившем под председательством предстоятеля Русской Православной Церкви и при участии первоиерарха Русской Зарубежной Церкви "отметили результаты изучения подвига лиц, почитаемых в русском зарубежье. Была признана возможность общецерковного прославления следующих святых, ранее канонизированных Русской Зарубежной Церковью: ‹…› страстотерпца праведного Евгения врача (Боткина), принявшего страдания вместе с царской семьей в Ипатьевском доме (+1918, память 4 / 17 июля)" .