Памяти мистера Ли и Элис
Перевод с английского A.C. Богдановского
© Harper Lee, 2015
Часть I
1
После Атланты она стала смотреть в окно с наслаждением почти физическим. Сидя с чашкой утреннего кофе в вагоне-ресторане, следила взглядом, как остаются позади последние холмы Джорджии и наплывает красная земля, а на земле – крытые железом дома посреди чистеньких дворов, а во дворах – неизбежная вербена в кадках из старых беленых покрышек. Заулыбалась во весь рот, заметив на крыше облезлого негритянского домика первую телеантенну, и чем гуще они шли, тем радостней было на душе.
Джин-Луиза Финч домой обычно летала, но в это, уже пятое по счету ежегодное путешествие из Нью-Йорка в Мейкомб отправилась поездом. Во-первых, в прошлый раз она до смерти перепугалась: пилот выбрал путь через торнадо. Во-вторых, отцу уже семьдесят два, не годится ему вставать в три часа ночи и мчаться сто миль, чтобы встретить ее в Мобиле, тем более что потом еще целый день работать.
Она не жалела, что предпочла железную дорогу. Со времен ее детства поезда стали совсем другими, и она тешилась новыми впечатлениями: от нажатия кнопки в стене откуда ни возьмись возникал тучным джинном проводник; из другой стены по ее велению выдвигалась стальная умывальная раковина, имелся стульчак с удобными подпорками для ног. Она решила не поддаваться на угрозы инструкций, развешанных в одноместном купе тут и там, за что и поплатилась: ночью, ложась спать, пренебрегла советом ПОТЯНУТЬ РЫЧАГ ВНИЗ ДО УПОРА и оказалась зажата как в капкане между полкой и стеной, так что вызволять ее пришлось проводнику – к немалому смущению пассажирки, поскольку спать она любила в одной пижамной куртке.
Он, к счастью, как раз совершал обход своих владений и в ту минуту, когда ловушка сработала, оказался возле купе.
– Сейчас-сейчас, мисс, – сказал он, услышав, как она колотит по полке.
– Нет-нет! – закричала она. – Просто объясните, как мне выбраться.
– Да я спиной стану, а вытащить вытащу, – пообещал проводник. И обещанное исполнил.
Она проснулась, когда на сортировочной в Атланте вагон прицепляли к другому составу, и, вняв еще одному предупреждению, не вставала, пока за окном не промелькнул Колледж-парк. Потом надела то, в чем собиралась ходить в Мейкомбе, – серые брючки, черную блузку без рукавов, белые носки и белые же мокасины. И услышала, как неодобрительно фыркнула тетушка, хотя до встречи с ней было еще четыре часа езды.
К четвертой чашке кофе экспресс «Кресент Лимитед», гоготом гигантского гуся приветствуя собрата, летевшего встречным курсом на север, уже грохотал через Чаттахучи в глубь Алабамы.
Чаттахучи – река широкая и тихая. Мутная вода в ней сегодня стояла низко, и по желтой песчаной отмели не текла, а сочилась.
Может, она поет зимой – было такое стихотворение, как же там? «Шел я девственной долиной»? Нет, не то. Не он ли еще писал про водоплавающих – или там было про водопад?1
Героиня путает произведения трех разных авторов: стихотворение «Песня реки Чаттахучи» (Song of Chattahoochie, 1877) американского поэта и музыканта Сидни Клоптона Ланира (1842–1881) со вступлением к «Песням невинности» (Songs of Innocence, 1789) английского поэта Уильяма Блейка (1757–1827), а стихотворение «К водоплавающим» (То a Waterfowl, 1818) американского журналиста и поэта-романтика Уильяма Каллена Брайанта (1794–1878) – с ранним рассказом Ланира «Три водопада» (Three Waterfalls, 1867). – Здесь и далее примеч. пер.
Она решительно подавила ехидный смешок, вдруг подумав, что этот самый Сидни Ланир, вероятно, смахивал на ее давно покойного кузена Джошуа Синглтона Сент-Клера, чьи литературные заказники простирались от Черного пояса до Байю Ла-Бэтри. Тетушка не допускала ни слова критики в его адрес, твердя, что кузен – пример и образец, гордость семьи, идеал мужчины, поэт, похищенный смертью в расцвете дарования, и Джин-Луизе не следует забывать, какая это высокая честь – быть с ним в родстве. Да и как же не гордиться, если, по фотографиям судя, кузен был копия – правда, сильно ухудшенная – Алджернона Суинберна2
Алджернон Чарлз Суинберн (1837–1909) – английский викторианский поэт.
Джин-Луиза улыбнулась про себя, припомнив, что отец рассказывал ей и про то, чем эта история кончилась. Цветущее дарование в самом деле было пресечено безвременно – но не Божьей волей, а кесаревыми слугами.
В университете кузен Джошуа слишком усердно учился, слишком много думал и самый образ свой вычитал из романов XIX столетия. Питал пристрастие к крылаткам и к ботфортам, сшитым по его собственным рисункам. Разобидевшись на власти, он несколько раз выстрелил в ректора университета – ректору этому, по мнению Джошуа, подобало бы не университет возглавлять, а выгребные ямы чистить. Это было сущей правдой, но не служило смягчающим обстоятельством при покушении на убийство с применением огнестрельного оружия. За немалые деньги дело удалось замять – и кузен Джошуа, признанный невменяемым, переместился из исправительного учреждения штата в учреждение лечебное, где и оставался до конца дней своих. Рассказывали, что он был во всех отношениях нормален, если при нем не упоминали ректора, – но если упоминали, он, страшно перекосив лицо, часов на восемь, а то и больше по-журавлиному замирал на одной ноге, и пока не забывал про своего недруга, ни за что на свете не желал переменить позу. Когда наступало просветление, кузен Джошуа читал древних греков и писал стихи, тоненький сборник коих напечатал за свой счет в Таскалусе. Поэзия его настолько опережала свое время, что и поныне осталась темна и туманна, однако эта книжка, как бы ненароком забытая на столе, красуется в тетушкиной гостиной на самом видном месте.
Джин-Луиза рассмеялась вслух и сейчас же оглянулась – не слышал ли кто. Досказывая дочери то, о чем умалчивала тетушка, отец всегда сводил на нет ее рацеи о безусловном, по праву рождения дарованном превосходстве любого отдельно взятого Финча над всеми прочими, и хотя говорил он сдержанно и серьезно, Джин-Луизе неизменно чудилось, что в глубине его глаз посверкивает глумливая искорка – или это всего лишь отсвечивали стекла очков? Бог весть.
Местность за окном, а с ней и поезд полого пошли под уклон, и теперь до самого горизонта виднелись только луга с черными коровами. Она спрашивала себя, почему раньше не понимала, как же тут красиво.
Станция в Монтгомери примостилась на крутой излучине Алабамы, и когда Джин-Луиза вышла на платформу размять ноги, навстречу тусклым маревом, огнями, причудливыми запахами устремилось что-то давнее и милое. Но чего-то не хватает, подумала она. Запаха перегретых букс – вот чего. Человек с ломиком идет вдоль состава. Слышится лязг, потом «ш-ш-ш-ш», вздымаются клубы белого дыма, ты словно попала в кастрюлю с подогревом. А теперь все на мазуте.
Ни с того ни с сего воскрес прежний детский страх. На этой станции она не бывала двадцать лет, с тех пор как еще девочкой ездила с Аттикусом в столицу и в ужасе ждала, что качкий состав вот-вот рухнет в реку вместе с пассажирами. Но поднявшись в вагон, Джин-Луиза об этом позабыла.
Поезд постукивал на стыках, мчась через сосновые леса, и насмешливо загудел, проносясь мимо ползшего по запасным путям ярко-пестрого музейного экспоната с трубой-воронкой на крыше и эмблемой деревообрабатывающей компании на боку. Экспресс «Кресент Лимитед» мог бы проглотить его целиком, и еще бы место осталось. Гринвилл – Эвергрин – Мейкомб-Узловая.
Джин-Луиза заранее предупредила кондуктора, чтобы не забыл выпустить ее, а поскольку он был сильно немолод, угадала, что в Мейкомбе он замашет флажком, как свихнувшаяся летучая мышь крыльями, остановит поезд на четверть мили дальше полустанка, а на прощанье скажет: виноват, мисс, чуть не прозевал. Поезда меняются, а кондукторы – нет. Подшучивать над юными леди на остановках по требованию – профессиональная черта, и Аттикус, который может предсказать поведение любого кондуктора от Нового Орлеана до Цинциннати, встречая дочь, ошибется шагов на шесть, не больше.
Она была дома, в перекроенном под выборы округе Мейкомб, в длину миль семьдесят, в самой широкой части – около тридцати, в пустоши, усеянной крошечными поселками, самым крупным из которых и был собственно Мейкомб, центр округа. Еще относительно недавно он был так отрезан от остальной страны, что иные жители, не ведая, какие политические пристрастия оформились за последние девяносто лет на Юге, продолжали голосовать за республиканцев. Поезда здесь не ходили – станция Мейкомб-Узловая, называемая так из чистой любезности, относилась к округу Эббот, в двадцати милях отсюда. Автобусы курсировали от случая к случаю и как Бог на душу положит, но федеральное правительство все же пробило через болота пару скоростных автострад, чтобы граждане в случае чего могли эвакуироваться. Впрочем, пользовались дорогами немногие, да и на что они сдались? Кому много не надо, у того всего вдоволь.
Округ и город носили имя полковника Мейсона Мейкомба, редкостной своей самонадеянностью и безудержным своеволием вносившего смуту и разброд в души всех, кто ходил с ним на индейцев-маскоги. Театр его военных действий на севере был слегка холмист, на юге – ровен как стол. Полковник, убежденный, что индейцы не любят сражаться на равнине, в поисках противника шерстил северную оконечность этих краев. Генерал обнаружил, что покуда Мейкомб без толку рыщет по холмам, в каждом сосняке на юге полно притаившихся индейцев, и послал полковнику курьера – индейца из дружественного племени – с приказом следующего содержания: «Поворачивай к югу, так тебя и так». Но Мейкомб, пребывая в уверенности, что это хитрый трюк индейцев, заманивающих его в ловушку (причем во главе их стоит какой-то голубоглазый и рыжеволосый дьявол), дружественного маскоги взял в плен и пошел дальше на север, пока не завел все свое войско в безнадежные дебри, где оно и досидело в немалой растерянности до окончания боевых действий.
Когда минули годы и даже полковник Мейкомб убедился, что депеша все-таки не была подложной, он целеустремленно начал марш на юг, а по дороге повстречал двигавшихся вглубь страны колонистов, которые и сообщили ему, что война с индейцами вроде бы как кончается. Солдаты Мейкомба и колонистки прониклись друг к другу такими теплыми чувствами, что стали предками Джин-Луизы Финч, а полковник, чтобы его деяния уж точно не позабылись, поспешил туда, где потом возник Мобил. Да, история писаная не совпадает с истинной, но таковы факты, многие годы передаваемые из уст в уста и потому известные каждому жителю Мейкомба.
– …ваш багаж, мисс, – сказал проводник.
Джин-Луиза шла за ним из салон-вагона к своему купе. Достала из бумажника два доллара: один – на обычные чаевые, второй – за вызволение прошлой ночью. Разогнавшийся поезд, конечно, свихнувшейся летучей мышью пролетел станцию и остановился в 440 ярдах впереди. Появился кондуктор, ухмыльнулся – виноват, мол, чуть не прозевал. На его ухмылку Джин-Луиза отвечала своей и нетерпеливо подождала, когда проводник опустит желтую ступеньку. Он помог ей сойти и получил две бумажки.
Отец ее не встречал.
Она повела глазами вдоль путей и на маленьком перроне увидела долговязого человека. Вот он спрыгнул и побежал ей навстречу.
Стиснул медвежьей хваткой, потом немного отодвинул от себя, поцеловал в губы крепко, а вслед за тем – нежно.
– Не здесь, Хэнк, – шепнула она, очень довольная.
– Цыц, девчонка! – сказал он, не давая ей отстраниться. – Захочу – поцелую даже у дверей суда.
Того, кто обладал правом целовать ее даже у дверей суда, звали Генри Клинтон: друг детства, закадычный приятель брата и – если подобные поцелуи продолжатся – будущий муж. Люби кого хочешь, но замуж выходи за своего – эту заповедь она воспринимала инстинктивно. Генри Клинтон был свой, и сейчас сентенция не пугала Джин-Луизу чрезмерной суровостью.
Под руку они направились вдоль путей за ее чемоданом.
– Как там Аттикус? – спросила она.
– Сильно корежит сегодня. Руки… плечи…
– Даже за руль не сесть?
Джин-Луиза покачала головой. Она прожила на свете достаточно, чтобы не сетовать на несправедливость судьбы, но слишком мало, чтобы безропотно смириться с деформирующим артритом у отца.
– Неужели с этим ничего нельзя сделать?
– Нельзя, сама же понимаешь, – сказал Генри. – Принимает по семьдесят гран аспирина в день – вот и все лечение.
Он поднял тяжелый чемодан, и они пошли к машине. Джин-Луиза думала, как бы она себя вела, если б изо дня в день что-то болело. Уж наверно, не так, как Аттикус: спросишь, как он себя чувствует, – ответит, но жалобы не услышишь; характер у него остался прежний, а потому хочешь узнать, как он себя чувствует, – спроси.
Генри и сам узнал случайно. Однажды в судебном архиве, где они искали какие-то купчие или закладные, Аттикус снял с полки тяжелый том документов, вдруг побелел и выронил его. «Что с вами?» – спросил Генри. «Ревматоидный артрит. Подними, будь добр», – ответил Аттикус. Генри спросил, давно ли; Аттикус сказал, что с полгода. А Джин-Луиза знает? Нет пока. Так надо бы ей сказать. «Если скажешь, она примчится и начнет кормить меня с ложечки. Тут одно лечение – не поддаваться». Тем дело и кончилось.
– Хочешь за руль? – спросил Генри.
– Еще чего, – ответила Джин-Луиза. Она недурно водила автомобиль, но терпеть не могла любые механические устройства сложнее английской булавки: от необходимости разложить шезлонг впадала в тяжелое бешенство, так и не научилась ездить на велосипеде или печатать на машинке, а рыбу ловила обычной удочкой. И любила гольф – за то, что там ничего не нужно, кроме клюшки, мячика и настроя.
С лютой завистью смотрела она, как легко Генри управляется с машиной, и думала, что техника рабски ему покорна. Потом спросила:
– Гидроусилитель? Коробка-автомат?
– И никак иначе.
– Ты лучше скажи, что будешь делать, если заклинит коробку передач? На буксире поедешь? Плохо будет твое дело, а?
– Не заклинит.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, я верую. Сядь поближе.
Святая вера в могущество «Дженерал Моторе». Джин-Луиза придвинулась и положила голову Генри на плечо. И спросила:
– Хэнк, а все же… что там на самом деле было?
Это была их старая шутка. У Генри из-под правого глаза к крылу носа и наискось через верхнюю губу тянулся розовый шрам. Шесть передних зубов были вставные, и даже Джин-Луиза не могла упросить его, чтоб вытащил и показал. Он таким вернулся с фронта. Какой-то немец – в основном с досады, что война кончается так, а не иначе, – врезал ему прикладом по лицу. Джин-Луиза предпочитала думать, что это выдумка: когда есть орудия, бьющие за горизонт, бомбардировщики В-17, «фау» и прочее, Генри вряд ли сближался с немцами на дистанцию плевка.
– Ладно, – ответил он. – Тебе одной скажу: мы сидели в Берлине, в винном погребке. Все сильно перебрали, ну и сцепились – ты ведь хочешь, чтоб выглядело правдоподобно? Ну, теперь выйдешь за меня?
– Пока нет.
– Почему?
– Хочу быть как доктор Швейцер3
Альберт Швейцер (1875–1965) – выдающийся гуманист, богослов, врач, музыкант и музыковед; защитил диссертацию по философии, изучал теорию музыки и играл на фортепиано и органе, а затем в 1905 г. решил посвятить жизнь медицине и поступил на медицинский факультет.
И играть до тридцати.
– Да уж, он играл будь здоров, – сказал Генри жестко.
Джин-Луиза поерзала под его рукой.
– Ты ведь понимаешь.
– Понимаю.
Среди молодых людей Мейкомба Генри Клинтон считался фаворитом. И Джин-Луиза не спорила. Родом он был с юга округа. Отец ушел из семьи вскоре после его рождения, мать день и ночь пласталась в своей лавке на перекрестке, чтобы Генри окончил городскую школу. Лет с двенадцати он снимал себе жилье напротив Финчей, и одно это возносило его над остальными: сам себе хозяин, никто ему не указ – ни повара, ни садовники, ни родители. Кроме того, он был на четыре года старше – разница в таком возрасте значительная. Он ее дразнил, она его обожала. Когда ему было четырнадцать, мать умерла, почти ничего ему не оставив. Аттикус Финч распоряжался невеликими деньгами, вырученными от продажи ее лавки, – большая часть ушла на похороны, – тайком поддерживал деньгами собственными и после школы устроил Генри продавцом в супермаркет «Джитни Джангл». Генри доучился, ушел в армию, а после войны поступил в юридический колледж.
Примерно тогда же умер брат Джин-Луизы, а когда отступил кошмар, Аттикус, думавший передать дела сыну, принялся искать среди местных молодых людей достойного преемника. Вполне естественно выбор пал на Генри, ставшего для Аттикуса и глазами, и руками, и ногами. И уважение Генри к Аттикусу вскоре переросло в душевную сыновнюю привязанность.
А вот к Джин-Луизе чувства его были не вполне братские. Пока он воевал и слушал лекции, она из своевольной девчонки в комбинезоне и с ружьем превратилась во что-то мало-мальски похожее на человека. Хотя носилась она по-прежнему как тринадцатилетний сорванец и терпеть не могла прихорашиваться и наряжаться, от нее исходил мощный ток женственности – Генри вскоре влюбился, но на ухаживанья у него были лишь те две недели, что она ежегодно проводила дома. Она была и легкомысленна, и легка на подъем, но сказать, что с ней было легко, значило бы сильно погрешить против истины. Неугомонная переменчивость ее натуры и озадачивала, и беспокоила его, но одно он знал твердо: Джин-Луиза – то, что ему надо. Он не даст ее в обиду, он возьмет ее в жены.
– Не надоело тебе в Нью-Йорке? – спросил он.
– Дай мне свободу действий на эти две недели, и я сделаю так, что возвращаться не захочешь.
– Следует ли понимать это как непристойное предложение?
– Только так и следует.
– Тогда иди к черту.
Генри затормозил. Выключил зажигание, повернулся к ней вполоборота. Она знала, что когда он чем-то задет всерьез, его короткий ежик сердито щетинится, лицо наливается кровью, а шрам темнеет.
– Девочка моя, ты, что ли, хочешь, чтобы было по всей форме? Мисс Джин-Луиза, спешу уведомить вас, что мое нынешнее имущественное положение позволяет мне содержать семью. Ради тебя я, как ветхозаветный Израиль, семь лет корячился на виноградниках университета и на пастбищах твоего отца…
– Попрошу Аттикуса прибавить еще семь.
– Сколько же злобы в этой девушке…
– И звали его, между прочим, Иаков, – сказала она. – Ой, нет, вру, это же он и есть. Там на каждом третьем стихе меняются имена. Как, кстати, тетушка поживает?
– Сама прекрасно знаешь, что вот уж тридцать лет – лучше всех. Не увиливай.
Джин-Луиза шевельнула бровями.
– Генри, – чопорно сказала она. – Может, у нас с тобой что и будет, но замуж за тебя я не выйду.
И это заявление полностью соответствовало действительности.
– Когда же ты наконец повзрослеешь, Джин-Луиза! – взорвался Генри и, позабыв последние усовершенствования «Дженерал Моторе», попытался выжать сцепление и нашарить рычаг коробки передач. Не обнаружив ни того, ни другого, яростно крутанул ключ зажигания, ткнул в какие-то кнопки, и большая машина неспешно и плавно двинулась по шоссе.
– Туго соображает, да? – сказала Джин-Луиза. – Для большого города это не очень.
Генри глянул на нее пристально:
– В смысле?
Еще секунда – и они разругаются. Генри настроен серьезно. Надо его взбесить – он тогда замолчит, а она сможет подумать.
– Откуда у тебя этот жуткий галстук? – спросила она.
Я его почти люблю. Нет, так не бывает: или ты любишь, или не любишь. В этом мире одну только любовь ни с чем не спутаешь. Разумеется, она бывает разная, но всегда – либо она есть, либо ее нет.
Джин-Луиза была из тех, кто, обнаружив простой путь, непременно выбирает сложный. Простой путь – обвенчаться с Хэнком и сесть ему на шею. Но пройдет несколько лет, подрастут дети – и тут появится человек, за которого надо было выйти. Тогда и начнутся кружение сердца, метания, терзания, долгие переглядывания на ступеньках почтамта – и все будут несчастны. Что останется за вычетом высоких чувств и семейных сцен? Пошлая интрижка, нестерпимо провинциальный адюльтер и собственными руками выстроенный персональный ад, оборудованный новейшей бытовой техникой производства «Вестингауз». Хэнк этого не заслуживает.
Нет. Пока что она не свернет с каменистой стародевьей стези. А сейчас заключим мир на почетных условиях:
– Милый, ну, прости, прости, пожалуйста. Я напрасно это сказала, – сказала она. И ведь не возразишь: и впрямь напрасно.
– Да нормально все, – ответил Генри Клинтон и потрепал ее по коленке. – Просто иногда я убить тебя готов.
– Я вредная, я знаю.
Генри взглянул на нее:
– Ты у нас с чудинкой. И прикидываться не умеешь.
Она перехватила его взгляд:
– Ты про что?
– Ну, обычно женщины, пока своего не заполучат, сияют улыбками и со всем соглашаются. Мысли свои прячут. А ты – другое дело: если вредничаешь, то уж на всю катушку.
– Но ведь лучше, когда мужчина сразу видит, во что ввязывается?
– Да, но так ты мужа себе не найдешь.
Ответ напрашивался сам собой, но Джин-Луиза успела прикусить язык.
– И как же мне себя вести, чтоб всех очаровывать?
Генри почувствовал себя в родной стихии. К своим тридцати он полюбил давать советы – вероятно, потому что был юристом.
– Прежде всего, – начал он бесстрастно, – держи язык за зубами. Не спорь с мужчиной, особенно если знаешь, что побьешь его в споре. Побольше улыбайся. Покажи ему, какой он значительный. Говори, какой он замечательный, и всячески его обхаживай.
Джин-Луиза ослепительно улыбнулась и сказала:
– Хэнк, я согласна с каждым твоим словом. Я давно не встречала мужчину, наделенного такой редкостной проницательностью, да еще чтоб ростом был шесть футов пять дюймов, позволь дать тебе огоньку? Ну как?
Мир был восстановлен.
Многие годы меня удивляли заявления, что роман Харпер Ли «Убить пересмешника» - великая книга. Я его читала, я смотрела фильм по этой книге, который тоже считается великим, и не нашла ни там, ни там ничего особенного.
Но «Убить пересмешника» проходят в американских школах на уроках литературы, да и у нас его рекомендуют для внеклассного чтения. Он входит во все эти списки «100 великих книг», «10 великих книг», мало того, он без конца переиздается у нас и является бестселлером, т.е., хорошо продается.
Видимо, я чего-то не понимаю. Мне не запомнился из романа ни один образ, но помню сюжет: действие происходит в южном штате; девочка-сорванец – главная героиня, ее папа-адвокат, который взялся защищать негра, обвиненного в изнасиловании белой девушки, сосед-затворник, которого дети прозвали Страшилой, а он оказался человеком, который их спас от разъяренного отца «изнасилованной» белой девушки (папа-адвокат доказал, что это был оговор, вызванный местью белой девушки, с которой никто, включая подсудимого негра, не хотел иметь никаких дел). Впрочем, присяжные все равно осудили негра, а потом его еще и пристрелили при побеге. Почему роман называется «Убить пересмешника»? Пересмешник – это птица, убивать которую в тех краях считается большой подлостью. Девочка, ее отец и шериф не хотели, чтобы о подвиге Страшилы узнали в городе: судебное разбирательство, популярность его убила бы - это было все равно, как убить пересмешника. Поэтому зарезанного в драке пьяницу объявили жертвой несчастного случая: случайно напоролся на нож. А на самом деле нож у него вырвал Страшила и ткнул его этим ножом под ребра.
Хоть убей, не помню, что там интересного делали эти дети, кроме того, как убегали то от воображаемого Страшилы, то от мстителя. И отца их не помню, разве что лицо из фильма, и то, потому, что его играл Грегори Пек.
Интересен там только образ Страшилы – психически больного человека, возможно, шизофреника, которому трудно было находиться рядом с людьми, но любил детей, тайком наблюдал за их играми и спас их, когда увидел, что им грозит опасность.
Я всегда замечаю, что у каждого писателя есть один определенный, повторяемый во всех его произведениях мотив. В «Убить пересмешника» этот мотив тот, что события и люди не такие, как выглядят на первый взгляд: Страшила, который казался страшным маньяком, был ранимым и благородным человеком; не негр приставал к белой девушке, а она к нему.
«Убить пересмешника» вышел в 1960 году. С тех пор Харпер Ли больше ничего не писала, хотя постоянно ходили слухи, что вот-вот она что-то представит. Но она так и умерла в 90 лет, оставшись бездетной и никогда не выходя замуж.
Правда, мы достоверно знаем об одном мужчине в ее жизни. Это был писатель Труман Капоте, который родился в том же городе, что и Ли. Они с детства дружили. Капоте описан в «Убить пересмешника» в образе друга главной героини Дилла. Вдвоем с Капоте Харпер ездила в Алабаму, чтобы разобраться в истории с убийством семьи фермера. На полученных тогда материалах Капоте написал книгу «Хладнокровное убийство». Но, как известно, что хотя Капоте и был дамским угодником и дружил с женщинами, но любил он мужчин, да и внешность имел смешную.
Харпер Ли родилась в городке Монровилл в 1926 году. Ее прадед прибыл в США из Англии, эмигрировав по религиозным соображениям. В США у них была своя земля. Дед Харпер участвовал в войне Севера и Юга. Ее отец был юристом. Это он выведен в романе под именем Аттикуса Финча. Он рано потерял жену и растил четверых детей сам. История с безвинно осужденным за изнасилование негром, действительно, было, и даже это был не единичный случай, а несколько процессов подряд, которые потом пересмотрели, а осужденных реабилитировали.
Харпер Ли написала книгу, носящую отчасти автобиографический характер, и принесла ее в издательство. Книгу не приняли, но посоветовали на ее материале сделать роман о детстве героини. Так появился «Убить пересмешника». Книга далась писательнице тяжело, однако ей достался хороший редактор, которая вытягивала из нее по страничке и в результате добилась общепризнанного шедевра.
Возможно, именно из-за этого Харпер Ли больше ничего не написала. Ведь что получилось? Ту книгу, что она написала сама, не приняли, а ту, что из нее вымучили, издали, и именно она принесла писательнице успех. Наверное, она решила, что лучшей ей самой больше не писать.
Первая книга Харпер Ли, ставшая заготовкой для «Пересмешника», долго лежала в загашнике. Наконец, незадолго до смерти, ее решили издать. Она называется «Пойди, поставь сторожа».
Появление романа многих разочаровало: он казался сумбурным, недоделанным. Ну а мне он понравился больше «Пересмешника».
Возможно, это произошло потому, что мне надоели романы о маленьких девочках-сорванцах, растущих на добром славном Юге в 30-х-50-х годах. Сразу вспоминаются «Зеленые помидоры» Фэнни Флэгг и «Маленький друг» Дианы Тарт.
И отчего это у них все девочки дружат исключительно с мальчиками и хулиганят? Все эти добрые старые негры и няньки-негритянки, дети из «белой швали», хрупкие дамы-аристократки… «Да, мем», «Есть, сэр», «Маленькая леди» - да ну их.
Весь этот добрый старый Юг сделала Митчелл своим романом «Унесенные ветром» - остальные только ей подражают или полемизируют с ней.
Какие они там еще аристократы? Потомки английских и ирландских крестьян. Как они смеют называть бедняков «белой швалью»? Сами-то какие были?
В «Пойди, поставь сторожа» все это тоже есть, но без такого умиления.
Роман начинается с того, что 28-летняя Джин-Луиза приезжает в родной город Мейкомб из Нью-Йорка навестить отца. Это 1954 год. Джин стала художницей. Курит, носит брюки.
Ее брат Джим умер, дожив до 28 лет, из-за остановки сердца точно так же, как умерла когда-то их мать. Аттикус Финч не ожидал такого, когда женился в 42 года на девушке моложе себя на 15 лет.
Друг детства смешной Дилл путешествует по Италии.
Аттикусу 72 года, он продолжает адвокатскую деятельность, но страдает от артрита и уже с большим трудом может есть.
Прислуга-негритянка Кэлпурния уже у них не работает. Дела в доме ведет овдовевшая монументальная тетка Джин Александра.
Аттикус покровительствует молодому мужчине Генри Хэнку, которому, возможно, оставит свою практику. Хэнк был на войне, где потерял несколько зубов и носит протезы. У Джин с ним что-то вроде романа. Она встречается с ним каждый год ровно две недели, когда приезжает к отцу. Генри зовет ее замуж, но она не уверена, что любит его. Она говорит ему, что, возможно, между ними что-то и будет, но не брак.
(Когда роман еще только готовили к печати, то распускали слухи, что там много секса, но ничего такого в нем нет).
Однако Генри – это ее юность. Они вместе купаются, вспоминают прошлое. Например, в 14 лет она была приглашена Джимом на бал старшеклассников, куда по традиции брали младших сестер и братьев. Джим к этому времени уже владел подержанной машиной. Это было в 1940 году. Генри Клинтон (краткое имя – Хэнк) учился в одном классе с Джимом.
К балу Джин купила себе очень красивое платье, но обнаружила, что у нее совсем нет груди. Чтобы не выглядеть плоскодонкой, Джин купила себе накладной бюст – предмет, который был в ходу в Мейкомбе.
Ее дядя Джек, врач, холостяк, который с детства лечил всю семью, научил племянницу танцевать. Она завила волосы, накрасилась и отправилась на бал, чувствуя себя красоткой. На балу Джин много танцевала, но во время танца с Генри была срочно эвакуирована им в коридор. Оказалось, что ее замечательный накладной бюст весь сполз на одну сторону. Генри извлек поврежденный предмет из платья и выкинул, не глядя куда. Но бюст попал на стенд «Защити отчизну», повиснув на последних буквах. Был грандиозный скандал – ведь США вели войну с Германией, а в школе и так недавно нарисовали свастику на стене.
Что делать? Джин хотела пойти признаться, Хэнк не мог этого допустить. Но и ему нельзя было признаваться, потому что тогда ему не выдали бы аттестата, а он был способным учеником, происходившем из семьи «белой швали» - аттестат был единственным шансом в его жизни. Выход подсказал Аттикус (но Джин об этом узнала много позже). Все девушки, бывшие на балу, написали письменные признания: «Сэр, это моя вещь».
Взрослая Джин чувствовала, что Генри ей не чужой, но не была уверена, что выйдет за него. А ее тетя решительно ей этого не советовала, потому что, как ни крути, но Генри происходит из «белой швали». И не ровня Финчам. Это, разумеется, бесило девушку, и она уже готова была согласиться.
Кстати, что значит «белая шваль»? Это бедняки. У матери Генри была своя лавочка, но женщина умерла, когда сыну исполнилось 14 лет. Она не оставила наследство. Аттикус Финч был опекуном Генри и распоряжался деньгами, полученными от продажи лавочки. Большая часть их ушла на похороны. Аттикус чуть-чуть помогал деньгами, устроил Генри продавцом в магазин, потом Генри пошел на войну, а вернувшись, окончил юридический колледж.
То есть, если у тебя большой магазин, то ты не шваль, а если лавочка, то шваль.
У Джин же были большие проблемы с осознанием своей женской роли. В детстве она носила комбинезон на голое тело и дружила с мальчишками. Взросление далось ей нелегко, чему способствовало то, что в их доме не было взрослых женщин, кроме прислуги. Когда у Джин началась первая менструация, она думала, что умирает.
Другой анекдотический случай произошел, когда ее поцеловал мальчик, а другие девчонки сказали, что от этого бывают дети. И вот она прочла в книгах, что ребенок живет в животе 9 месяцев и высчитывала время, чтобы успеть покончить с собой до появления ненавистного ребенка. За день до ужасного события Джин залезла на вышку, откуда ее вытащил Генри. Она в слезах прибежала к негритянке Кэлпурнии, и уже та ей, наконец, все объяснила. А ведь девушке было уже 13 лет.
Отец и дядя старались отучить Джин от мальчишеских повадок, отчасти им это удалось, но не до конца.
Джин терпеть не могла находиться в женском обществе и слушать разговоры о приручении к горшку, похудении и мужьях.
Больше всех в своей жизни Джин любила и уважала отца, который казался ей идеалом человека. Он был и умный, и воспитанный, сдержанный, справедливый. Джин вспоминает случай, где отец взялся защищать негра, обвинённого в изнасиловании. Именно эта история стала основой сюжета «Убить пересмешника», а в данном романе она упомянута вскользь.
Каждый раз, когда Джин приезжает в родной город, она удивляется, как все изменилось. Например, появился квартал из аккуратных белых домиков. Там поселились те люди из числа белой швали, которые стали работать не на себя, а на других, но при этом не были сельскохозяйственными рабочими.
Негры же стали ездить на автомобилях, причем прав у них не было, и они гонялись, не соблюдая правил и на большой скорости.
В начале 50-х годов произошли политическое событие, которые взбудоражили Юг. Несколько судебных процессов привели к отмене сегрегации. Отношения черных и белых испортились. Белые считали, что черные стали слишком много о себе воображать.
Джин была воспитана в антирасистском духе. И вдруг она находит в доме брошюру, где написано, что негры – не совсем люди, что они гораздо глупее белых, им нельзя давать равные гражданские права. Тетя Александра полностью согласна с брошюрой: «А что не так?». Брошюру принес Аттикус с заседания Мейкомбского окружного совета граждан, где он – один из руководителей, а Генри – один из активистов. Что это еще за совет? Да вот недавно создали.
Джин идет на заседание совета, а там выступает автор отвратительной ей брошюрки.
А тут еще случается ДТП, в котором внук ее любимой черной Кэлпурнииехал на высокой скорости и сбил белого старика-пьяницу. Аттикус готов его защищать, но очень боится, чтобы за дело не взялась Ассоциация, созданная специально для защиты негров. Юристы ассациации давят на суд, требуют черных присяжных, а потом уводят дело в Верховный суд – это они умеют. Он такого позора не допустит. Он посоветует юноше признать свою вину и получить заслуженное наказание.
Так неужели ее отец – расист?
Она идет говорить Кэлпурнией. Та, вроде ей и рада, но обсуждать эту тему не хочет, и явно считает, что ее внука засудят потому, что он черный. «Неужели ты нас ненавидела, когда у нас работала?». Старуха кивает головой.
Джин говорит с Генри и узнает, что Аттикус еще в молодости вступил в Ку-клуск-клан. Он это сделал из любопытства, да и Клан тогда был не таким пугалом, как сегодня.
Сам же Генри, вроде и не одобряет того, что происходит в этом самом Совете граждан, но пойти против всех не может: ведь он же родом из «белой швали», и его не простят. Вот, когда Джин приехала, они с ней купались ночью. Кто-то за ними подглядел и распустил слухи, что они были голые (на самом деле, Джин купалась в платье). Но эти слухи Джин повредить не могли, потому что все сказали: «Ну вы же знаете ее – это типично для Финчей». А вот если бы Генри, например, появился на улице в грязной одежде, все бы сказали: «Что вы хотите? Он же из «белой швали».
Джин в ужасе: отец – расист, кавалер – трус.
Она идет к дяде Джеку, чтобы он объяснил ей, что происходит. Он объясняет ситуацию тем, что южане в отмене сегрегации видят новое покушение на свободу Юга. Юг – не такой, как остальные штаты. Он – копия Англии на начало 19 века. Здесь, за исключением негров, жили одни кельты и саксы, и все они были связаны между собой родственными связями (в любом можно было найти пятиюродного брата, родственника жены и пр.). Общество Юга состояло из ничтожного процента богатых собственников и множества мелких арендаторов. Только у 5% из них был хотя бы один раб, остальные их и не видели. Главным качеством южан был индивидуализм, гордость, основанные на частной собственности. А правительство им было нужно только для двух вещей: предотвращать преступления и обеспечивать договорные обязательства.
Правительство не должно было указывать южанам отменять им рабство, или нет. Это было их внутренним делом. Именно за это они шли воевать.
Сегодня правительство хочет отменить сегрегацию - это новая Реконструкция Юга. Вот почему южане организуют общественные советы.
Вызовом культуре американцев являются и пенсии. Человек, видите ли, сам не в состоянии о себе позаботиться – это нарушение свободы. Именно от вмешательства государства эмигрировали когда-то предки южан, а теперь – снова-здорово.
Дяде Джеку не нравится, то, что бывшие мелкие арендаторы бросили свои наделы и отдались на милость государства, которое дает им ссуды на постройку домов, бесплатно лечит и учит тех, кто был на войне, несколько недель дает пособие по безработице. Это – конец его Юга.
Наконец, Джин говорит с отцом. Он возмущен тем, что действиями федерального правительства нарушена система сдержек и противовесов, что Верховный суд, пойдя навстречу нуждам меньшинства, навредит большинству. Он против всеобщего и равного избирательного права. Избирательное право должно даваться не автоматически, а тем, кто заслужил. А заслужили его те, кто имеет собственность, кто доказал эти свою ответственность и зрелость.
Живи сам и дай жить другим, т.е. сам не лезь в чужие дела и других в свои дела не пускай.
Если будет так, как хочет правительство, если всем неграм разрешат голосовать, то в населенных пунктах, где большинство составляют негры, негры смогут занять места в администрации, а они – не компетентные и не ответственные. Как можно, например, было бы доверить тому самому внуку Кэлпурнии, который сбил старика, быть мэром их города? Как можно ему доверить финансы?
Аттукус живет уже много лет, и пока никто не опроверг, что белые – это белые, а черные – это черные.
Джин не могла этого выдержать. Она сказала, что теперь только поняла, что когда Аттикус защищал того негра из ее детства, то он это делал не в противовес расистам, а из любви к закону.
Она обозвала отца всякими словами, включая «кольцехвостое животное» и на другой день собралась навеки уехать в Нью-Йорк, не попрощавшись с отцом, который был на работе. Но ее перехватил дядя Джек. Старый джентльмен неожиданно отвесил ей пару пощечин, чем привел немного в себя. Он сказал, что она никогда не различала цвета.
Дядя объяснил ей, что Аттикус давно хотел, чтобы Джин перестала считать его идеалом, эмансипировалась от него и обрела себя. Каждый человек – это остров. У каждого человека есть своя совесть – сторож. Джин натянула свою совесть на отца, а он – сам по себе, и может заблуждаться и ошибаться. Это его право.
Но Аттикус ей отец, и это – самое главное. Кроме того, у Джин в городе больше сторонников, чем она думает. Она должна просто жить здесь, работать и своим присутствием и делами утверждать свои принципы, а не бежать. А вот за Генри ей выходить замуж не стоит.
Почему дядя столько возится с племянницей? А он был влюблен в ее мать, и до сих пор не забыл этого.
И Джин вернулась к отцу. А он сказал, что гордится ею, потому что она сумела с ним спорить и отстаивать свои взгляды. «Но я же тебя обозвала» - «Всякий может меня обозвать, если это не правда. Где ты взяла этих кольцехвостых тварей?».
И Джин пришла к выводу, что общество, это самолет, где есть нос и хвост, и они должны быть в равновесии, т.е., что для здоровья и благополучного полета должны быть люди разных взглядов.
Хотя роман «Пойди поставь сторожа» и несовершенен, но он какой-то живой. Мне жаль, что Харпер Ли больше ничего не написала, кроме правильного «Убить пересмешника».
Но до чего же их проблемы были далеки от нас в 60-е годы!
Может быть, только сегодня я могу представить о чем так яростно спорят герои. Их понимание государства совершенно противоположно нашему. Они считают, что патернализм вреден, потому что поощряет бездельников и неудачников, и, одновременно, он позволяет государству вмешиваться в жизнь тех людей, которые от него ничего не хотят. Именно поэтому они были так против реформы здравоохранения Обамы.
Для меня это – экзотичная точка зрения. И очень интересно, как при таких настроениях возникло самое могучее государство в мире, стелющее соломку своим гражданам от рождения до старости. Мне кажется, что если среднего американца пустить жить к нам, то он за несколько месяцев помрет от того что о нем некому позаботиться.
Вторую книгу Харпер Ли априори ждала судьба бестселлера. Сколько лет этого ждали миллионы американцев, чтобы автор "Убить пересмешника" выпустила еще один гениальный роман! Это как если бы в наши дни жил Лев Толстой и ничего после "Войны и мира" не писал. Нам было бы очень жаль, что такой талант пропадает.
"Убить пересмешника" - это такой же бренд американской литературы как наши "Преступление и наказание", та же "Война и мир", "Доктор Живаго". Я просто не могу представить себе человека, кому бы не понравился "Пересмешник". Если наши вышеперечисленные книги еще может кто-то не любить в силу сложности и объемности, то "Пересмешник" не такой. Он написан от лица ребенка, но от этого не становится детским. Читать "Убить пересмешника" легко. Это искренний и увлекательный роман о справедливости.
Но речь сейчас о его продолжении. По данным массы источников, именно "Пойди поставь сторожа" - первый роман Харпер Ли, и уже из него вышел "Пересмешник". А получилось это так: молоденькая Харпер Ли принесла в издательство "Сторожа", однако его там не приняли, но сказали, что главы о детстве более интересны, развейте их, пожалуйста, их в отдельный роман. Харпер Ли так и поступила, и с помощью редактора они с горем пополам скроили "Убить пересмешника". А "Пойди поставь сторожа" отложили до лучших времен. И вот они, видимо, наступили)
В России роман вышел в феврале 2016, когда писательницы Харпер Ли уже не стало. Однако в США он вышел при ее жизни. Многие задаются вопросом: что сподвигло писательницу вдруг опубликовать "Пойди поставь сторожа"? И многие не верят, что это решение было добровольным и осознанным. А все почему - не понравился людям "Сторож"! Не таким они хотели видеть продолжение "Пересмешника", очевидно. Но мы будем придерживаться официальных данных, а также права писателя писать любое продолжение своего романа.
Кратко сюжет таков: 26-летняя "Глазастик" Джин-Луиза Финч едет на лето в свой родной городок Мейкомб навестить старого отца. Аттикусу Финчу уже 72, он болеет артритом, но все также трезв умом и силен духом. Все идет хорошо, но тут Джин-Луиза замечает отца за странным делом: при нем поносят негров и защищают сегрегацию, а он... улыбается и кивает. Неужели Аттикус стал расистом? После всего того, что они пережили в первой книге? После всех своих доводов и разговоров о равенстве? Вот в чем главная интрига "Пойди поставь сторожа".
Читать эту книгу было легко, хотя "Пересмешника" читать еще легче. Героиня уже не восьмилетняя девочка, а 26-летняя девушка, поэтому во второй части поубавилось детской непосредственности и очарования. Перед нами взрослый человек со сложившимся характером и устоявшимися ценностями, который уже понимает, что перед ним, а не описывает сложные явления детским языком, что так привлекало нас в первой части. Сравнение первой и второй частей похоже на то, как все умиляются ребенком, но никто не умиляется взрослым человеком. Любить "Убить пересмешника" легко, а к "Сторожу" все более требовательные.
Если прекратить бесконечные сравнения с "Пересмешником" и воспринять "Пойди поставь сторожа" как отдельное произведение, то я не знаю, стоит ли его читать или не стоит. Я не собиралась: мне не пришлось по душе название, а потом отзывы в интернете подкрепили мысль, что не стоит читать. Но тут мне совершенно неожиданно дали эту книгу. Зачем отказываться? Нужно составить собственное впечатление об одной из главных книг года!) И по этой же причине я могу рекомендовать ее вам))
Сколько неправды, сколько нелестных слов я читала в отзывах о ней, а все, наверное, из-за обманутых людских ожиданий. Читатели ждали "Убить пересмешника - 2", а вышел "Пойди поставь сторожа".
Это роман о взрослении, о превращении в самостоятельного, отдельного человека. Джин-Луиза боготворила отца (и было за что), но теперь она поговорит с ним на равных. Она перестанет только слушать и учиться, пришло время показать, что она выросла достойной его дочерью и хорошим человеком.
Прочитав конец романа, я нисколько не пожалела о потраченном на нее времени. Мораль этой книги открывается полно и ясно, и я с ней согласилась. Конечно, мне были понятны не все рассуждения об американской политике, шутки про демократов и республиканцев. Но всего этого не так много, можно потерпеть. В целом "Пойди поставь сторожа" вызвала во мне какую-то грусть. Грусть по детству (в романе много интереснейших воспоминаний героини о детстве), грусть по отрочеству, грусть по времени, когда мир был таким для нас новым, удивляющим, непонятным. Он и сейчас остается таким, но многие из нас в суете утратили к нему интерес и способность удивляться. "Пойди поставь сторожа" Харпер Ли хорошая книга, я считаю. Для созерцательного настроения и неторопливого чтения)
Пойди поставь сторожа
Часть I
1
После Атланты она стала смотреть в окно с наслаждением почти физическим. Сидя с чашкой утреннего кофе в вагоне‑ресторане, следила взглядом, как остаются позади последние холмы Джорджии и наплывает красная земля, а на земле – крытые железом дома посреди чистеньких дворов, а во дворах – неизбежная вербена в кадках из старых беленых покрышек. Заулыбалась во весь рот, заметив на крыше облезлого негритянского домика первую телеантенну, и чем гуще они шли, тем радостней было на душе.
Джин‑Луиза Финч домой обычно летала, но в это, уже пятое по счету ежегодное путешествие из Нью‑Йорка в Мейкомб отправилась поездом. Во‑первых, в прошлый раз она до смерти перепугалась: пилот выбрал путь через торнадо. Во‑вторых, отцу уже семьдесят два, не годится ему вставать в три часа ночи и мчаться сто миль, чтобы встретить ее в Мобиле, тем более что потом еще целый день работать.
Она не жалела, что предпочла железную дорогу. Со времен ее детства поезда стали совсем другими, и она тешилась новыми впечатлениями: от нажатия кнопки в стене откуда ни возьмись возникал тучным джинном проводник; из другой стены по ее велению выдвигалась стальная умывальная раковина, имелся стульчак с удобными подпорками для ног. Она решила не поддаваться на угрозы инструкций, развешанных в одноместном купе тут и там, за что и поплатилась: ночью, ложась спать, пренебрегла советом ПОТЯНУТЬ РЫЧАГ ВНИЗ ДО УПОРА и оказалась зажата как в капкане между полкой и стеной, так что вызволять ее пришлось проводнику – к немалому смущению пассажирки, поскольку спать она любила в одной пижамной куртке.
Он, к счастью, как раз совершал обход своих владений и в ту минуту, когда ловушка сработала, оказался возле купе.
– Сейчас‑сейчас, мисс, – сказал он, услышав, как она колотит по полке....
– Нет‑нет! – закричала она. – Просто объясните, как мне выбраться.
– Да я спиной стану, а вытащить вытащу, – пообещал проводник. И обещанное исполнил.
Она проснулась, когда на сортировочной в Атланте вагон прицепляли к другому составу, и, вняв еще одному предупреждению, не вставала, пока за окном не промелькнул Колледж‑парк. Потом надела то, в чем собиралась ходить в Мейкомбе, – серые брючки, черную блузку без рукавов, белые носки и белые же мокасины. И услышала, как неодобрительно фыркнула тетушка, хотя до встречи с ней было еще четыре часа езды.
К четвертой чашке кофе экспресс «Кресент Лимитед», гоготом гигантского гуся приветствуя собрата, летевшего встречным курсом на север, уже грохотал через Чаттахучи в глубь Алабамы.
Чаттахучи – река широкая и тихая. Мутная вода в ней сегодня стояла низко, и по желтой песчаной отмели не текла, а сочилась. Может, она поет зимой – было такое стихотворение, как же там? «Шел я девственной долиной»? Нет, не то. Не он ли еще писал про водоплавающих – или там было про водопад?
Мы уже давно признали, что живем в крайне конкурентном обществе: стоит лишь тебе споткнуться, недоброжелатели обязательно этим воспользуются и толкнут вниз. Обойтись без подобных падений очень трудно, поэтому умение подниматься на ноги очень ценно. Вот и получается любопытный цикл: ты упал, нашел в себе силы, воспрял духом, воскрес и вознесся еще выше себя прежнего и вновь упал! Если тебя не затопчут окончательно, необходимо опять искать потаенные резервы, о которых, возможно, ты даже сам и не догадывался.
Творческий цикл многих писателей чем-то напоминает этот процесс, хотя невозможно его применить абсолютно ко всем. Сегодня он написал книгу, отдал в издательство, после публикации появился в эфире телешоу, на презентации, его книгу покупают сотни и даже тысячи фанатов, он находится в лучах славы. Через некоторое время ажиотаж немного спадет, и он напишет новую книгу, и все повторится. Мир цикличен! Но подобный сценарий доступен не многим: другим творцам приходится жестко ударяться коленями оземь и получать ссадины, находить новые силы, чтобы подняться и вновь пасть, потерпев очередное крушение, так и не достигнув своего Грааля - признания. Однако из любого правила есть исключения: такие себе баловни судьбы, поцелованные Богом. Им хватает одного выстрела, чтобы попасть точно в цель, пусть спусковой курок никогда прежде не был освящен их рукой. Харпер Ли была одной из таких. Писательница, которая одной лишь книгой навеки воздвигла себя в ранг божества и воцарилась на литературном Олимпе, ныне покойная, но перед уходом опубликовала свою вторую книгу 56 лет спустя дебюта, которому, как оказалось, не нашлось продолжения после столь громкого успеха.
История создания второй книги «Пойди поставь сторожа» овеяна налетом таинственности, а из общеизвестных фактов вытекает следующее: была она написана еще до «Убить пересмешника», однако издатели не оценили пробу пера молодой Харпер Ли и посоветовали ее переработать. Так ее первая работа осталась черновиком, а воспоминания из детства Джин-Луизы (главный действующий персонаж) послужили основой для книги «Убить пересмешника», которая в итоге и была опубликована. О наличии черновых записей другого романа писательницы едва ли было известно широкому кругу лиц. Возможно, она бы так и осталась писательницей одной книги, но судьба решила иначе. Или алчные редакторы! На закате своих лет Харпер Ли была тяжело больна, поговаривают также о ее слабом психическом здоровье, но она никогда не собиралась давать добро на публикацию своего черновика. Поэтому не сложно себе представить, что у человека в таком состоянии не стоило особого труда выпросить разрешение на публикацию. Как результат: рекордные предзаказы книги после объявления о грядущем продолжении культового во многом романа «Убить пересмешника». Издатели, рекламщики, книжные магазины, все решили воспользоваться сложившейся ситуацией. Даже появление первых разочарованных отзывов не остановило читателей, ведь для многих эта книга является не просто любимой, а путеводной. Увы, продолжение не оправдало ожиданий, и в последнюю очередь хочется винить в этом автора текста.
Уже после первых строк «Пойди поставь сторожа» появляется ощущение, будто меня обманывают, будто автор неискренен со мной. Повествование ведется от третьего лица и это сильно бьет по восприятию, ведь все мы привыкли слышать, что говорит Глазастик лично, без посредничества, которое отсутствует в «Убить пересмешника». Образы персонажей являются незаконченными, неотесанными, они словно вылеплены из пластмассы, которой не хватает настоящих человеческих черт. Я не узнаю Аттикуса! Он был центровым персонажем ранее, на нем держался весь сюжет и завязка, он был примером того человека, который олицетворял собой справедливость, терпимость и мудрость. В продолжении — это совсем другой персонаж, просто пресная пародия того человека, который производил неизгладимое впечатление. Джин-Луиза смутно напоминает себя прежнюю, но это можно списать на взросление и становление ее сознания.
Избитая классиками тема отцов и детей прослеживается и в «Пойди поставь сторожа». Особо дискутировать по этому поводу нет причин, ибо это по сути единственный элемент книги, на котором держится сюжет, к тому же его прочность несколько сомнительна. Уж очень искусственно выглядят отношения Джин-Луизы и ее отца, слишком бутафорская обида и гнев одолевают девушку, когда она узнала об ассоциации, в которой состоял Аттикус. Отсюда вся нынешняя деятельность Аттикуса Финча, его мировоззрение и отношение к ситуации с чернокожим населением их городка резко контрастирует с тем, что мы видели в «Убить пересмешника». Не может человек так просто и настолько кардинально изменить свое мироощущение. Иначе все написанное ранее теряет свой смысл.
Наверное, я немного опрометчиво назвал книгу «Пойди поставь сторожа» продолжением. Это совсем не так! Скорее, это отдельная книга с теми же персонажами. Дело в том, что в новой книге до боли в сердце не хватает объяснений о том, что случилось с Джимом. Меня не покидают возмущения, разве можно было вот так просто поставить точку в его жизненном пути. Меня возмущает решение вычеркнуть из истории лучшего друга Дилла. В конце концов, а как же страшила Рэдли? Неужели его история осталась незаконченной, так и не нашедшей объяснения или продолжения в предложенном нам будущем? Добавим сюда полностью гладкий сюжет с отсутствием интриги, а главное - мотива. Финальный диалог Джин-Луизы с отцом звучит как оправдание всей книги, такой способ доказать ее состоятельность, а потому выглядит как фарс и абсолютно не убеждает в своей натуралистичности. Очевидно, что вся книга выглядит как сырой черновик, и для самой писательницы служила источником для романа, который был опубликован еще в 1960 году. Я абсолютно прекрасно понимаю нежелание Харпер Ли публиковать этот вариант, поэтому закрадываются сомнения в том, что она все-таки дала добро на публикацию незадолго до своей смерти. В этом свете вина остается на совести совсем другого человека. Моя следующая мысль возможно прозвучит некорректно или неуважительно, но в моей памяти Харпер Ли навсегда останется автором одной книги…