Оголившийся осенний лес встретил охотников тишиной, глубоким молчанием. Из-за темной сосновой гривы робко скользнул первый солнечный луч, понизу расстилалась синеватая дымка.
Один за другим охотники вышли на поляну, остановились. Разговор вели тихо, вполголоса. Затем построились в шеренгу. Рассчитались: восемнадцать человек.
— Вчера,-заговорил Михаил Михайлович,- наши соседи, охотники из Ямпольского района, обложили в Собинском лесу стаю волков. Из пяти взяли двух. Остальные прорвали оклад и ушли через поле, вот сюда, в займище Шкирманы. Вероятнее всего, звери задержались здесь Однако займище велико. Где их искать?
— Наверняка в Моховище,- подсказал старый волчатник Андрей Евтихеевич Шелихман.- Там глушь, заболоть. Давишнее волчье место.
Решили обкладывать Моховище. Еще раз уточнили план движения загонщиков окончательно установили линию для стрелков. Произвели жеребьевку. Десять человек в загон, восемь — на стрелковые номера.
Команду загонщиков повел в обход Андрей Евтихееви. Макуха начал расставлять стрелков на номера.
— Кроме волка, никакого другого зверя не трогать!- предупреждал он каждого стрелка.- Стрелять только по видимой цели.
Самому Михаилу Михайловичу выпал номер в ложбине, которая тянулась из глубины Моховища. Справа и слева — чистое редколесье. Недалеко впереди грядинка ивняков, сзади густился островками молодой соснячок. Недурной лаз,- оглядевшись по флангам, определил Михалыч.- Поднятый зверь того и жди, тронется этим местом.
Макуха тщательно замаскировался. Зарядил ружье. Прислушался. Лес был полон покоя. В лицо подул едва ощутимый понизовый ветерок. Где-то над головой прозвенела в колокольчик синичка-гаичка, в сосняке затрещал дрозд.
Но вот далеко-далеко послышался переливный звук рога. Андрей Шелихман дает сигнал. Гон начался.
Проходили минуты. Лес настороженно молчал. Внезапно за грядой ивняков пронзительно крикнула сойка, многоголосо застрекотали сороки и в кустах показались какие-то тени. Волки! Нет, кабаны. Идут прямо на номер. Впереди бежит свинья, за ней пять подсвинков Шествие замыкает внушительной величины сизо-бурый, со щетинистым гребнем на хребте клыкастый секач. Не чуя опасности, табун вепрей проходит почти рядом. Отчетливо слышно похрюкиванье, отрывистое сопение, шорох палой листвы. Очень хорошо!-мелькнула мысль у Макухи.- Не исключено, что волки пойдут кабаньим следом.
И вдруг неожиданно там, откуда только что появились кабаны, за березами метнулось что-то серое. Волк!
Воровато поджав под себя хвост, трусцой бежал здоровущий желто-серый волчина.
Расстояние быстро сокращалось: 100-70-50 метров! Выскочив на лужайку, волк, высоко подняв лобастую башку, остановился. В тот же миг сухо щелкнул ружейный выстрел. Словно подкошенный, зверь ткнулся мордой в траву, яростно царапая землю задними лапами.
— Намертво!- облегченно вздохнул Михалыч и тут же заложил новый патрон в ружье.
На линии стрелков по-прежнему царило затишье. Высоко над лесом каркнул пролетный ворон, а несколько минут спустя где-то в глубине урочища послышался предупреждающий голос загонщик.
— Гоп! Гоп! Гоп!
Волки! И опять слух, зрение напряжены до предела. Руки крепко сжимают ружье, ухо улавливает малейший шорох, наметанный глаз моментально засекает вокруг каждую внезапно появляющуюся точку. И снова кабаньим следом из Моховища ложбиной выкатывается на махах голубея с черным ремнем на плече волчица. А за ней серо-дымчатый прибылой.
— Спокойно!-сами собой прошептали губы.- Бить дублетом.
Звери все ближе. Сходу чуть ли не наткнувшись на убитого волка, старуха на секунду сбросила свой бег. Тотчас под самую лопатку ее смертельно ожгла картечь. Прибылой с перепугу шарахнулся влево, в сторону. Выстрел почти в упор. Волк перекинулся через голову и, захлебываясь кровью, пополз по настилу опавшей листвы.
Не успело еще умолкнуть раскатистое эхо, как Михалыч опять зарядил ружье. Однако облава близилась к концу. Вскоре в редколесье показались фигуры спешивших на выстрелы загонщиков. Сюда же подходили снявшиеся по сигналу с номеров стрелки.
Несколько минут спустя Макуха стоял уже в тесном кругу охотников. С удивлением любуясь трофеями, товарищи радовались успеху облавы, от души поздравляли своего председателя с богатой добычей.
Михаил Михайлович не только заядлый охотник, отменный стрелок, но и замечательный организатор. Отслужив около тридцати лет в Советской Армии, он, несмотря на преклонные годы, целиком отдается теперь делу организации охотничьего хозяйства в районе: охране живой природы, пресечению браконьерства, созданию дружного коллектива охотников, истреблению хищников в окрестных угодьях. Да и мало ли других забот у человека, который любит и знает порученное ему дело. И не случайно общество охотников, возглавляемое М. М. Макухой, считается одним из передовых в области.
За последние полтора года силами этого коллектива уничтожено 29 волков.
(Пока оценок нет)
Отношения волка и человека
Дата публикации: 16.04.2009Отношения между волком и человеком всегда были напряженными. Дело в том, что волк — сущее наказание для домашней скотины и опаснейший враг для диких животных. Нападает он и на своих сородичей — собак, поедает мышей и других мелких грызунов, но вместе с тем ест и грибы, различные ягоды, фрукты. Аппетит у него завидный.
В России живет основной подвид волка — европейский лесной волк, населяющий наши края с начала послеледникового периода. В разные времена число волков сильно колебалось.
О волке как злобном хищнике говорится и в народных преданиях, и в архивных документах. Известно, что в 1817 г. в Тормаском приходе жертвами волков стали 17 детей. В Карула в 1821 г. бешеный волк искусал 33 человек, из них 20 умерли. Народ называл годы, когда волки плодились особенно успешно, волчьими. Таким был 1822 г. С 1 ноября этого года по 1 ноября следующего эти хищники истребили в Лифляндии и на о. Сааремаа 1814 лошадей, 1243 жеребенка, 1807 голов крупного рогатого скота, 733 теленка, 15182 овцы, 726 ягнят, 2545 коз, 4190 свиней: ущерб составил в деньгах того времени 325220 рублей.
Волчьи облавы устраивали всем приходом. Власти со своей стороны посылали на подмогу казаков. Волков загоняли в сети и в ямы. За уничтожение волчьих выводков выплачивали премии. В результате интенсивной борьбы численность волков ко второй половине прошлого века заметно снизилась. В течение 1836-1841 гг. в Лифляндии, например, их было уничтожено 2913.
Эффективной мерой, способствующей сокращению численности волков, оказалось премирование охотников за отстрел. Из архивных материалов Рынгуского прихода известно, что все расположенные в приходе имения должны были платить деньги в фонд для премирования охотников в соответствии с размерами принадлежавших им земель. Из указанного фонда некий Андо Тамме получил в 1827 г. 26 рублей за уничтожение 13 волчат. Известно также, что фонд восполнялся и использовался для премирования в течение нескольких десятилетий. К началу нашего века волков осталось совсем мало, а в некоторых местах они стали даже редкостью.
В годы второй мировой войны волки стали перекочевывать к нам из Псковской и Ленинградской областей, и численность их быстро возросла: к началу 50-х гг. было уже 600-800 особей. Их начали истреблять. Охотников освобождали от основной работы (с сохранением заработной платы) сроком на месяц, за каждого добытого волка выплачивали вознаграждения, устраивали большие облавные охоты, применяли даже ядохимикаты. В результате за несколько лет численность этих хищников снизилась до нескольких выводков. На волка стали обращать меньше внимания, Послышались даже голоса в его защиту, дескать, его надо охранять как естественного «санитара и селекционера». Пока шли споры, волчье поголовье опять возросло: в 1975 г. оно насчитывало около 200 особей. Хищники загубили много косуль, кабанят и даже лосей. Для сравнения: в Швеции, в 1995 г. были зарегистрированы лишь 2 волка.
В 1993 г. в Стокгольме на международном конгрессе охотоведов заседала комиссия по охране волков, в которой участвовали многие известные ученые. Нас не коснулся ни так называемый волчий кризис, отмечавшийся в далеких от нас государствах, ни запланированные комиссией меры по охране волков. Мы пришли к пониманию, что, несмотря на тотальные меры борьбы, мы не сможем полностью истребить волков в наших охотничьих угодьях. К тому же, у наших волков практически нет врагов, кроме человека, и нет опасных болезней, кроме бешенства.
Волк обладает хорошо развитыми обонянием, слухом, зрением и очень вынослив, поэтому охотиться на него нелегко. Наиболее распространена у нас облавная охота. Ее устраивают с флажками и без них. Облава без флажков требует участия большего числа охотников: нужно до 100 человек, чтобы как следует оцепить загон со всех сторон. Охота на волков требует от охотников дисциплины и особого умения. Именно из-за сложности проведения охоты нам не удается истребить всех волков.
От редакции. «Отрывки воспоминаний» В. В. Кульбицкого, известного когда-то охотника-гончатника, представляют, по нашему мнению, выдающийся интерес как по содержанию, являющемуся справедливой похвалой русской гончей и ее полевым качествам, так и по своеобразному языку, напоминающему язык Реутта, Губина, Мачеварианова — авторов знаменитых книг о псовой и ружейной охоте.
«Отрывкам» предпосылается предисловие Н. П. Пахомова, тоже старейшего охотника-гончатника, который так много сделал и делает для родной охоты и талантливым пером, и долголетней судейской практикой.
Предисловие
Имя Владимира Владимировича Кульбицкого было известно еще в дореволюционной охотничьей литературе по полемике, которая велась о породах гончих и их работе в 1910—1914 годах на страницах журнала «Наша охота», издававшегося известным писателем-охотником Н. Н. Фокиным.
В 1927—1928 годах, побуждаемый выступлениями в печати Л. В. Деконнора и А. О. Эмке, В. В. Кульбицкий выступил в журнале «Украинський мисливець та рибалка» с интересными заметками о гончих, которых он видел в старое время и которых держал сам.
Из этих заметок мы узнали много интересного о былых русских гончих, узнали и о том, как неосмотрительно и несерьезно велось дело кровного собаководства в те времена, когда, по позднейшему признанию автора, собаками, даже выдающимися, не особенно дорожили, так как доставать их не представляло особенного затруднения.
Убежденный последователь определенного типа русских гончих, восходивших к левшинско-соковнинским и можаровским собакам, В. В. Кульбицкий к моменту революции не смог сохранить у себя стаи, и его гончие попали к нескольким охотникам: курскому — М. С. Девлет-Кильдееву и орловским — М. Э. Будковскому, Э. Ф. Мартынову, Рейшицу и другим.
М. Э. Будковский выставил на I Всеукраинской выставке охотничьих собак в Харькове в 1927 году смычок гончих от Говорушки В. В. Кульбицкого: Рыдало (внука) и Тревогу (дочь), получив приз за лучший смычок и в отдельности призы за лучшего выжлеца и выжловку, под судейством Л. В. Деконнора.
Однако неожиданный успех на выставке, заставивший гончатников обратиться даже к неудачным экземплярам этой разновидности гончих, недостаточная строгость при отборе производителей как в прежнее, отдаленное, время, так и в наше губительно отозвались на дальнейшей судьбе этой интересной в рабочем отношении линии русских гончих.
Так, о выставленной на II Всеукраинской выставке охотничьих собак в Харькове в 1928 году выжловке Найде В. В. Кульбицкого судья, известный гончатник М. И. Алексеев, писал в своем отчете: «Плохая голова с соколком, имеющим вид какого-то нароста, делающим голову короткощипой; излишне псовисто одета; крошечная дворноковатая лапка. Присуждена бронзовая медаль». А в своем письме ко мне отозвался еще более резко.
На Московской выставке в 1928 году мне на экспертизу был представлен выжлец Дунай Елецкого товарищества охотников, происходивший от тех же собак Кульбицкого — Будковского, получивший у меня тоже бронзовую медаль за свое порочное светлое чутье, перелом в голове, недостаточно спущенное ребро, дворноковатую лапу и прямозадость.
Вокруг этого выжлеца, которому перед этим судьей Н. Н. Челищевым в Ельце была присуждена большая серебряная медаль, возникли на страницах «Охотничьей газеты» в 1928 году острые споры, не приведшие читателей к единому мнению.
Так, много позднее страстный любитель гончих и охоты с ними С. И. Овчинников заинтересовался линией упомянутых гончих и, несмотря на мои предостережения, переключился на ведение этих собак. Непосильно жертвуя многим, он сумел продержать гончих в героические дни блокады Ленинграда, но позднее должен был сознаться, что гончие не оправдали его надежд, о чем свидетельствуют строки его письма ко мне от 26.IX.1944 года: «Как Вам известно, со своей серой выжловкой я расстался, так как убедился, что эти «гончие» (я потому пишу в кавычках, ибо иначе, как в кавычках, этих гончих рассматривать нельзя) действительно ни к черту не годятся. Вспоминаю нашу беседу несколько лет назад, за чаем в гостинице «Москва», когда для эксперимента я завел эту линию серых, будь они прокляты, гончих. Вы были правы, когда отрицательно отнеслись к моему эксперименту. В течение долгих лет я всесторонне проверил гончих, много труда и забот положил в это дело, достаточно сказать, что продержал и сохранил выжловку в блокаду, которую теперь, как тупицу, пришлось отдать и остаться без собаки».
И вот в предлагаемых отрывках из воспоминаний В. В. Кульбицкого совсем в ином свете рисуются отдаленные предки этих собак, чьи блестящие полевые качества, приводящие нас в восторг, мы, увы, не сумели сохранить.
Воспоминания об охоте с гончими написаны В. В. Кульбицким с таким знанием, с такой любовью к гончей, что, несомненно, будут прочитаны буквально «не переводя дыхания». В них раскроется фигура их автора — страстного, серьезного охотника, требующего от своих собак прежде всего беззаветной работы и злобы, которая заставляла бы их вступать в неравную борьбу не только с одиночными волками, но и с несколькими, не страшась гибели в этом поединке, но не позоря себя постыдным бегством.
Страницы, посвященные этим трагическим моментам, свидетельствуют об отношении автора к охоте как к суровому подвигу, когда, беззаветно любя своих питомцев, он гордился их стойкостью, оканчивающейся нередко гибелью псов, но в которой сказывалась замечательная наследственная злобность русской гончей!
Только за такой гончей признавал Кульбицкий право на существование, и, обнаружив в лесу волков, он не возвращался назад, а скрепя сердце спускал со смычков своих любимцев, волнуясь за их судьбу, стараясь быть как можно ближе к ним, чтобы оказать им при первой возможности посильную помощь.
Страницы эти читаются как захватывающая поэма о неизбывной силе русской гончей!
Вот таких собак хотелось бы видеть и нам.
Н. П. Пахомов
1
Ругай, молодой выжлец-первоосенник, не знающий порош, старательно разбирал малик русака. Он не был пригонен по волку, но кровь старых русских гонцов, ведшихся еще у моего отца, — громадная величина, мощь, сила во всех его статях, включительно до здоровенных зубов, — давала большие надежды стать ему заправским зверогоном и не посрамить своих предков. Я и мой старший брат были далеко, но видели, как выжлец, выбравшись из мелочей в бурьяны, несколько раз отозвался басисто, а затем погнал.
За дальностью расстояния в бурьянистой местности мы не заметили, откуда взялся волк, и увидели его сравнительно недалеко от собаки, когда он быстро спел к ней на голос. Вот он приостановился, увидел собаку и во все ноги понесся к ней... Мы как-то растерялись от неожиданности и не успели ничего предпринять. Брат машинально шарил по карманам (пулю, что ли, он искал или картечь? — не помню). Я стоял столбом. Выжлец в это время скололся и старательно разбирал след по дороге. У обоих мелькнула мысль: минуты Ругая сочтены. Но все случилось скорее, чем мы опомнились: на шум ли несшегося волка, на пронзительный ли свист пришедшего в себя брата (он лихо умел свистать, вложивши пальцы в рот) или случайно, но Ругай оглянулся, когда волк почти приспел к нему. Миг — и волк и собака сшиблись в схватке, поднявшись на дыбы.
Сколько помню, волк не показался нам особенно большим собаки, но как-то шире, массивнее в своей шубе.
Волк, по-видимому, был сильный (первоярок, отогнанный от выводка), и все же сверху оказался не волк, а Ругай, а сконфуженный волк удирал самым постыдным образом...
Ругай вел себя несколько странно для зверогона (из правды слов не выкинешь) — он вернулся к выполнению своих обязанностей (срамник этакий): уложив свою богатую «шубу», вставшую было дыбом в схватке с серым бандитом, принялся старательно добирать утерянного им зайчишку.
Некоторая часть охотников полагает, особенно начитавшись, но не изведавши на деле, что раз гончая по породе зверогон — то и гони зверя мало-мало чуть не из-под сосков своей мамаши...
Другая часть охотников знает старый завет старых псарей: из зверогона можно сделать зайчатника, а из зайчатника зверогона — никогда.
2
Было в моем распоряжении полтора смычка чисто левшинских русских гончих, с полустоячими ушами: здоровенный, бледно-багряный выжлец Будило, такая же бледно-багряная выжловка Займа и багряная, чуть-чуть тронутая поверху как бы пеплом, первоосенница Мушка — собаки вязкости неподобной, но с крепко установившимися наклонностями к скотинничеству. По чернотропу скверно бывало чувствовать себя с ними вблизи стада: нельзя было поручиться, что не сорвут по овцам, телятам, если к тому же и пастухи ротозеи. Но по пороше, когда стада во дворах, — собаки были незаменимые.
Уже по глубоким снегам охотился я в Клягиевских лесных уймах (Козельский уезд Калужской губернии) с охотником А. А. Ш-кой. Дело было уже не рано. Долго что-то не слышно было подъема. Далеко отозвался выжлец. Особенность этих собак — полаз: всегда вместе, где одна, там и остальные. Не прошло и минуты — азартно ведут. Ревет Будилин бас, захлебываясь голосит Займа, как серебряный колокольчик, тянет высокую ноту первоосенница Мушка; несколько гон замедляется, слышится грызня, и нечем помочь — слишком далеко... На выстрелы и трубу подбыла одна только Мушка...
Нельзя без времени (конец декабря — начало января) лезть с самыми что ни на есть зверогонами в уйму лесов, тянущихся на несколько десятков верст, где масса волков. Другое дело островные места, при верховом охотнике — тогда и с одним смычком волк зверь не опасный.
Дорого частенько достаются опыт, знание, но собак тогда достать было не трудно. Запальчивых охотников, не могущих просидеть одного дня без охоты, было множество, и собаки, за которых бы сейчас отдал все, — гибли «не за понюх табаку», и от волков, и от капкана...
3
Нагрянула веселая «зеленая» компания молодежи на рождественские праздники. Снега глубокие. Волков много. Рассказывали, что у одного охотника или просто гражданина собаку, вскочившую от натиска волков в сани, к своему хозяину, звери взяли из саней...
Молодежь протестовала, уверяла, что это враки, что не только волчья стая, а будь то стадо волков, то и тогда волки рассыплются в прах от их «грозной армии». Старики упирались, молодежь просила, старики выпили и сдались. Забрали старушку Кенарку и ее почти семнадцативершкового могучего сына Шумилу (тогда первоосенника). Кенарка прямо «читала» по беляку, и спасения от нее ему не было. Шумилу прихватили случайно вместо более осенистого компаньона в пару к Кенарке, так как собаки были и от воспитания и от породы диковаты, а Шумило менее диковат, чем другие.
Погнала Кенарка в глубь леса; все дальше и дальше слышатся раскаты могучего голоса Шумилы. Уж еле слышны голоса... Беляк так не ходит. Хочу убедиться, по кому гонят. Из всех сил спею к гону, пользуясь каждой тропинкой; молодежь лезет по глубокому снегу — напрямик. Вижу впереди себя фигуру старичины Р-ского, охотившегося чуть ли не со всеми левшинцами, соковнинцами, можаровцами. Гон недалеко, спешу к охотнику, а он где-то скрылся в густых зарослях, но вот его и выстрел, совсем близко от меня. Гон, думаю, хотя и недалеко, а все же гончие ведут не на нас с ним, а от нас. По кому же стреляет старичина?
— Сейчас стрелял волка влёт, когда он перемахнул через куст, — кричит он мне, когда я подбегаю к нему.
Дело не ладно: волк шел не от собак, не от гона, а к собакам, к гону.
Опередил я Е. С. Совсем близко грянул от меня дуплет. Наконец увидел С. С. В-са — ногастый, сильный, железный был человек, — держит он Шумилу всего в крови, шматами висит кожа у выжлеца на зияющей ране на шее...
— Когда доспел до места, вижу, два волка вот-вот возьмут Шумилу, — говорит С. С.
Положение спасло Шумилу, почти спрятавшегося в огромной стене вывороченной с корнем ели и злобно оборонявшегося из последних сил. Два выстрела обыкновенным зайчатником сразу охладили пыл серых хищников. Вовремя подоспел С. С. Шумило дико выл и норовил перейти в наступление. Раны на шее с клочьями распаханной и висящей кожи были ужасны, но не глубоки. Забинтовали шею Шумилы чем нашлось. Навсегда смолк дивный голос старушки Кенарки, со страшными хватками на шее и горле, которую мы, уже похолодевшую, положили в сани. Достойный конец приняла Кенарка — незаменимый гонец по всякому зверю и несравненный мастер довольно обширной стаи своих потомков. Ей была тогда одиннадцатая осень, и она увековечена под номером шестым родословной книги моих собак.
Всему свое время, и нельзя лезть со смычком собак, что ни на есть зверогонов, на волков, когда их много, да еще в январе, хотя и говорит Н. П. Кишенский в своем «Опыте генеалогии собак»: «Волк никогда не осмелится обрушиться на настоящих зверогонов, определяя их сразу по голосам»... Но это не всегда так бывает, а бывает, что он обрушивается не только на собак, но и на людей — «голод не тетка»...
Через три дня пошел я с одним Будилой совсем в другую сторону в надежде погонять беляка и нашел беляка, но задранного лисой. Тут поднял Будило! Слушаю я его чудную музыку и смекаю, что ход лисицы к опушке, густыми ельниками и к лугам, где лежит мертвый Набат. (Набат-выжлец, погибший на гону и похороненный, — он незадолго до этого наелся падали, отравленной стрихнином. — Прим. peд.) Добежал до ельника на опушку к лугам, соображая, что не пойдет же лисица поляной, а как раз — ельником слезет на меня.
Как я и предполагал, лиса, сделав круг и дойдя до нешироких ельников, не более как в версте-полторы от меня, пошла ельником.
Могучий голос Будилы все ближе и ближе... вот недалеко уже, вот-вот покажется кумушка на тропочках, маленьких полянах или на самой просеке, на которой, прислонясь к старой осине, стою и я. Но что это? Неужели лисица перевидела меня — учуяла? Гон смолк. Не пошла ли лиса под острым углом в сторону, что часто она проделывает на остановках, выслушивая гончих? Не понорилась ли? — но нор тут нет. Снова голос Будилы, но уже не на меня, а от меня; идет с заревом, как бы добирая, все чаще и чаще; похоже, что погнал по направлению к луговой опушке... И снова все смолкло.
Эх, кабы эти сто-сто пятьдесят саженей к опушке! Но то-то и беда, что о будущем нам знать не дано. Делаю, как могу быстро, дугу, чтобы пересечь след Будилы — по просеке, между полянами, ельником, где он сходил почти на нет. Вот и пробежал всю просеку, и на поляне... один волчий след; беру правее — вижу огромные следы другого волка. Был и третий след, но о нем после...
Вот уже я на утолченном, взбудораженном снегу, на месте схватки старого богатыря волка со старым богатырем Будилой. Вижу встречный след Будилы, которым он шел по волку и на волка...
«Пороша — печатная книга даже для ослов», — сказал какой-то дерзкий англичанин. Действительно, все было видно, как в печатной книге, на снежной целине.
Волки шли лавиной: старый волк шел прямо на голос Будилы, два других охватывали стороной, если бы собака вздумала удирать, не на того, так на другого нарвалась бы она.
Но старый Будило обманул волков: он сам шел на волка, в свою последнюю схватку.
Там, где была схватка, я нашел большой клок шерсти, но не Будилы, а волка, и ни одной капли крови ни того, ни другого. Возможно, что выжлец в момент схватки оглянулся и увидел еще двух врагов, и этим, хотя и мгновенным, отвлечением дал возможность старому волку взять себя по месту. Эти предположения, возможно, верные, возможно, и нет, но факт остается фактом: Будило стар уже был, остатки когда-то могучих клыков были стерты, не было около него его былых сподвижников, таких же, как и он, зверогонов, а я, единственный, кто мог ему помочь, стоял в ельнике бесполезной вехой...
Я видел по снегу, как полузадушенный Будило упирался, стоя еще на ногах; как задняя часть его корпуса перестала служить ему, как задними ногами, хвостом даже, он бороздил снег зигзагами, как упал и след далее пошел широким волоком...
Как досадно и странно получается: широкий волок шел правее того места на поляне, откуда спел Будило к волку, и совсем недалеко от просеки, где я стоял и откуда бросился отыскивать и пересекать след выжлеца. Но все это, о чем я рассказываю, произошло значительно быстрее самого рассказа.
Очутившись на месте схватки, я выстрелил, затрубил, заорал нечеловеческим голосом и носился как бешеный по этим ужасным следам. Изодрался в ельнике, выскочил в редача старого леса на прогалину и неожиданно нарвался... на Будилу.
На почти чистом месте лежал он не теплый, а горячий, без единой ранки. На снегу видна была зеленоватая метка от его мочи, как это бывает с удушенными... Была полная иллюзия, что он жив. И я бросился делать искусственное дыхание...
Долго я возился с Будилой, воображая, что еще в нем теплится искра жизни. Не допускал даже мысли, что знаменитый выжлец — идеал гончего, равного ему я не знал, — достанется на съедение волкам.
С большим трудом поднял я угасшего зверогона, которого сам же и погубил, взвалил на плечи и за несколько раз донес его до дороги: садился, отдыхал, снова нес — все три версты до большой дороги, откуда прибыл домой на санях.
Многие не хотели верить, не находя ран на Будиле, что взят он волками. Значит, волк был такой же старик, как и Будило, со стёртыми, износившимися зубами и клыками. Два других волка не принимали участия, иначе они порвали бы его, нанесли бы раны; они не были даже переярками, а всего лишь прибылыми, непогодовавшими еще, не решившимися наброситься на старого пса, который не уступал ни в чем любому волку.
Желающим охотиться на волков надлежит памятовать, что и самой лучшей крови красногоны, без развития их природных инстинктов, без применения их к делу, постепенно будут терять эти ценные качества. Зверогоны не с неба сваливаются, а выведены зверовыми же охотниками.
4
Во многих случаях я не могу себе представить охоты по волкам без верхового коня. Скороходными ногами я никогда не отличался и с гончими много лет проохотился только на коне.
Хороший конь и собаки так свыкаются между собой, что дополняют друг друга. На коня можно вторачивать добытых волков и, отправляясь на охоты, брать с собою корма для собак; в трудную для собак минуту быть неподалеку от них.
Мы производили охоту с гончими на волков примерно так: выводок подвыт, логова определены; остров средней величины, скажем десятин шестьдесят (в больших островах охота сложнее, а в меньших попроще); главные лазы заняты охотниками, и можно метать стаю. Обыкновенно, если материк находится при выводке, он, как отличный семьянин, принимает стаю на себя, стараясь отвести собак от выводка как можно дальше. При удаче нежный отец первым кладет голову на линии стрелков. Если это так, то дальнейший успех обеспечен.
Волчьи охоты в конце лета — начале осени (но не в позднюю осень) сходны с охотами на лисиц и зайцев, скорее даже напоминают охоты по беляку, не любящему покидать лес и вылезать на поле.
Если остров заразист, с гущарой, болотист, то прибылой волчонок еще глуп и не опытен, он не осознает опасности и делается легкой добычей выстрела или собак.
Матерая волчица редко сразу покидает своих потомков и делает один, два, а то и более кругов под гончими, разве уж очень опытная, видавшая виды, попробует слезть каким-нибудь укромным лазом.
Понятно, возможны всякие случаи, всего предвидеть нельзя, но если охотники опытные, лазы хорошо определены, а собаки надежные, то и результаты бывают успешные.
Лучше метать на логова часть стаи — два-три зверогона, и если материк, принявший на себя собак, не ляжет от выстрела, а прорвется, — тут, при злобных зверогонах, верховой охотник необходим: он на добром и свычном со стаей коне сбивает привыкших ему верить и послушных его окрикам собак и возвращает их в остров — на логова; другие охотники мечут остальных собак, и тогда охота по выводку идет без помех.
Но бывает и так: не смог сбить озлобившихся за зверем собак верховой охотник. Оставшиеся в острове охотники тоже живут своим охотничьим ухом: всё дальше от них дорогие звуки замирающего гона трех храбрецов, но, наконец, и они прекратились — стайка в полтора смычка сошла со слуха, и по острову льется позыв басистого рога: «Метать гончих!» Звуки рога смолкли. Снова тишина. Но вот в воздухе пронесся, окреп и вырос какой-то не то грозный-грозный рев, не то вопль... и угас... еще и еще — то грудной, глубокий бас с заревом старого Будилы, а к нему примкнул не менее могучий бас с гнусью заосенившегося уже Шумилы; двоит, троит свой заливистый альт молодая красавица Журьба, и, как надтреснутая уже струна, но все еще дивно звучащая, ведет свою песню старушка Кума... Снова и снова переживаешь картины, такие знакомые, так чарующие нашего брата-гончатника!..
А верховой охотник ведет во все ноги своего лихого коня за своими полутора смычками богатырей зверогонов; он не должен упустить со слуха их голосов, должен знать местность как свои пять пальцев и сообразоваться с ветром, чтобы не отслушать гончих.
Он, так же как и волк, старается скакать прямиком, сокращая свой путь, но с той разницей, что волк, особенно первое время, хотя и идет прямиком, но опасается чистых, открытых мест, боясь обнаружить себя, скачет гущарой, бурьянами; охотник же не стесняется и скачет открытыми местами, пользуется дорожками, чем и выигрывает, и руководствуется направлением гончих.
Волк ранней осенью, не подвергавшийся еще преследованию, под покровом листвы, буйной зелени и при обилии кормов чувствует себя на положении «помещика» — изленивается и непозволительно жиреет. Мне приходилось тут же в лесу, чтобы не таскать на лошади тяжесть, сдирать шкуру с таких волков, и под шкурой зверя оказывалась вторая шкура, состоящая из сала.
Отжиревший да еще нажравшийся волк отрастает только на первых верстах от действительно мощных, злобных и, понятно, не пеших собак, чувствуя всем своим существом постоянное, беспрерывное преследование; трусость еще больше умаляет его силы, и вскоре он идет, как говорят, «не своими» ногами и, зарьявши, быстро выдыхается в каком-нибудь десяти-пятнадцатидесятинном островке и начинает «лазить».
Но настойчиво и бешено наседают зверогоны. Они уже раз и два перевидели своего сподвижника по охоте — коня — и охотника с его «О-го-го! Дошел, собаченьки, дошел!» — и звучный позыв рога: «Зверь убит!» — уже недалеко... Таких волков мне приходилось брать — «сажать на дюжине верстах».
Другое дело в позднюю осень: все пожелтело, посерело, волчьей семье кормов не хватает, материк начинает отгрызать от гнезда переярков, он уже стал не добродушным папашей — нагулянный жир пошел на убыль... На добыче кормов волк не раз едва уносил ноги от всяческих бед. Он стал раздражительный, но зато натренировался на славу. Такого лобана и на двадцативерстном круге не так скоро возьмешь...
Большое значение для нагонки молодежи по волкам имеет наличие в стайке гончих хотя бы нескольких собак, предпочитающих работу по волкам работе по другим видам зверей. Худо если щенки, даже от заведомо зверовых собак, попадают в руки охотников-зайчатников: тут уж никакая порода не поможет.
5
По волкам можно охотиться разно: в дни моей молодости я знал стаю С. М. Глебова в семнадцать с половиною смычков, по типу ближе к фоксгаундам, работавшую по волкам с подставою, то есть когда набрасывалась часть гончих, а стоило волку под гончими заметно начать тометь, — набрасывались остальные собаки, которые быстро «сажали» его. Эта почти парфорсная охота насчитывала несколько сравнительно не крупных собак и обслуживалась штатом конной прислуги.
Мы же рассчитывали только на себя и на небольшую стайку при верховом коне. Количество собак переходило в качество. Одним из главных условий помимо злобы к зверю должны быть их сила и выносливость. При такой охоте с успехом можно брать всякого зверя. Без верхового коня успешно охотиться на волков невозможно.
Я не задавался целью выяснять, какая порода гончих лучше для охоты по волкам. Я достиг этого с русскими гончими, но опыт Осипова с англо-русскими (крамаренковскими) достиг также неплохого результата. В Липецком уезде у Ю. Сомова был осенистый брудастый выжлец, которого в одиночку пускали на логова, и когда он переходил в гон, — метали остальную стаю. То же проделывали в охоте Сухотина и В. С. Яковлева: боясь, что стая может сорвать по лисице или зайцу, набрасывали поближе к логовам старикашку Забавляя — собак Н. В. Можарова — в смычке с испытанным Гаркалой, обладателем голоса, не поддающегося описанию. Когда этот смычок начинал гнать, — бросали остальных собак.
Неудачи меня постигали лишь с польскими гончими: другой выжлец, злой как мордашка, но гнать не только волка, но и лисицы не желает. Но налагать пятно на всю породу я не решаюсь: слыхал от верных людей, и в том числе от своего брата, что в Польше многие стаи собак прекрасно работают по волкам.
6
Наша русская гончая по своей природе зверогон. Она формировалась в комплектных псовых охотах и своей работой должна была соответствовать целеустремленности этих охот, главная цель которых направлена на травлю красного зверя и волков. Выводилась гончая знатоками своего дела — они создали собаку могучую, сухого телосложения, тепло одетую, а не голомысую, которую треплет лихорадка даже при небольших морозах; высокопередую, с клинообразными формами головы и уха. Многодневные отъезжие поля выработали у русской гончей настойчивость и выносливость, а требование выставить быстро зверя под борзых — паратость. Особое внимание обращалось на голоса, и мне кажется, что таких голосов, как у русских гончих, нет ни у одной породы собак.
Невольно приходится удивляться, какие высокие рабочие качества были заложены в этой породе, если даже при смешении ее с совершенно безнадежными в охотничьем отношении собаками эта русская гончая стойко передавала свои основные охотничьи достоинства в потомство.
Примером может служить опыт С. М. Глебова, создавшего свою знаменитую стаю глебовских англоруссов от безголосых и бесчутых (как он сам их характеризовал) выписанных из Англии фоксгаундов.
То же можно сказать и о березниковских и крамаренковских гончих, у которых удалось сохранить голоса и чутье.
Бредни о том, что русская гончая утратила голос и злобность, не выдерживают никакой критики. Вполне естественно, что гончая делалась таковой в тех охотах, где за дело собаководства брались несведущие люди, или смешивали породу с польскими собаками или английскими бесчутыми тупицами, или применяли гончих не по назначению.
Большое значение имеют воспитание, нагонка собаки и поведение самого охотника на охоте. Другой охотник трубит и трубит, вероятно для личного удовольствия, собаке же от этого пользы никакой, а вот зверю — польза: сторожкий зверь поднялся и дал тягу, а охотнику остается довольствоваться лишь зайчишками. Разве только глупый лисенок при таких условиях сложит свою голову. Вот почему, по-моему, за последнее время я редко встречал у ружейников зверогонов и больше из першенцев. Першенцами я всегда дорожил, и от Песни этих кровей имел много радовавших меня собак. Такие из них, как Бушуй и Ругай, обладавшие большими голосами, были широко известны в Орле и Ельце.
7
Крови своих собак я освежал, обращаясь в основном к лучшим производителям псовых охот; остаткам можаровцев, араповцев, панчулидзевцев.
Собак я получил от своего отца. Это были гончие, идущие из охот Соковнина и Левшина. Чистыми представителями этих линий были Трубач и Кума I; собак одно время я вел «самих в себе».
В 1897 году Насмешку от собак Н. П. Кишенского и Н. В. Можарова я повязал с Заграем I. В породу от этого помета вошла Журьба XVI (серая).
В 1899 году Журьбу вязал со Звонилой охоты Арапова (имение Лошмы, Наровского уезда, Пензенской губ.). Звонила в миниатюре — волк, волчьего же окраса (бусый), с ушами треугольником, но не малыми; с волчьими очесами на шее и с гоном вокороть и волчьего положения.
Вошедшую в породу от этой вязки Тревогу II (серую) в 1902 году я повязал с Сигналом А. М. Сухотина (Лихвинский уезд Калужской губ.), идущего кругом от собак Н. В. Можарова. От этой вязки вошли в породу Заграй IV (бледно-багряный), присяжный зверогон, давший мне прекрасных собак, в том числе не менее знаменитого Добыча I (бусого). (Со слов доживавшего свой век доезжачего Софрыча, Сигнал и его однопометник Гаркало как-то, оставшись в ночь на гону, сгоняли и завалили волка-переярка. Это было в 1902 году близ села Чернышиха Васильевского уезда. Поведал мне Софрыч и о том, что отец Сигнала, одряхлевший уже Заливай, за свои заслуги, по завету старых псарей, был удостоен почетной смерти: зарезан самим ловчим перед всем строем охоты и предан земле. Да простит меня старец Софрыч: к своему стыду, я забыл имя и отчество знаменитого доезжачего Софрыча. Может быть, Н. Н. Челищев мне о нем напомнит?..)
В 1903 году ту же Тревогу вязал с Набатом В. С. Мамонтова-Свербеева (имение Головинка, Новосильского уезда, Тульской губ.). Набат шел кругом от собак охоты Панчулидзева (Пензенская губ.), серо-багряный, с белыми отметинами на загривине, груди, конце гона и конечностей. Мастер стаи. В породу от этой вязки вошла Зажига I, серо-багряная, высокопородная, элегантная выжловка; она одно время водила мою небольшую стайку, затем была у А. О. Эмке (см. статью о ней Эмке в журнале «Семья охотников» за 1910 год), затем была у А. Я. Прокопенко в Смоленской губернии, где и угасла не расщенившись. А. О. Эмке комбинировал ее в 1910 году с Говоруном А. И. Ромейко (от собак Н. П. Кишенского).
У меня Зажига I вязалась с Заграем V и дала мне замечательного зверогона Добыча II (бусого) и ряд других собак.
От вязки с Говоруном А. И. Ромейко у меня в породу вошла Зажига II (серая), давшая от вязки с Добычем Говорушку (серую) М. Э. Будковского.
Лауреатами Украинской республиканской выставки в 1927 году был смычок М. Э. Будковского (золотая медаль) — дочь Говорушки Тревога (серая), полученная от вязки с выжлецом неизвестного происхождения — Будилой Завойского, и Рыдало — сын Тревоги.
Честь выведения русской гончей бесспорно принадлежит небольшим ружейным охотам, и нужно отдать должную справедливость русским ружейникам в том, что они вывели действительно замечательную гончую, которая по своим качествам является незаменимой собакой для нашего брата-охотника.
Они были, есть и, надеюсь, будут – в разумном количестве, – в нашей области, являя собою уникальное звено в цепочке дикой природы. Я о волках. Иногда нам становится тесно от их назойливого и небезопасного соседства, и тогда встает необходимость показать, кто в доме хозяин. Нынешней зимой охотники свели счеты с целой бандой серых в Аулиекольском районе, замечены хищники в Наурзумском, Аркалыкском районах. Это противостояние человека с хитрым, умным зверем не кончится никогда...
В охоте на волков романтики столько, сколько ее в окурке сигареты, в остервенении брошенном на пол нервным Осипом. Худой как нож и столь же подвижный Осип всегда умел сделать из банального охотничьего сбора приближающийся конец света.
– Так, а бензин они посчитали? А боеприпасы? А то что я буду корячиться за двести км к черту на кулички в бешеный мороз – это что, тоже по разряду гуманитарной помощи?! Фиг им!
Мы терпеливо ждали, когда давление в котлах ослабнет. Осип, как боевой конь при звуке полковой трубы, начинает без нужды рвать постромки. Похоже, мозги его в этот момент очищаются от всякой ерунды, уступая место плану будущих действий.
Настоящих волчатников немного. Тех, кто умеет выслеживать нору, где по весне прячется шустрый выводок, кто может долгими часами идти по глубокому руслу высохшей степной речки, укрытой густым тальником, читая волчьи следы. Это сродни таланту шахматиста. Или любому другому таланту, который уживается только в одном человеке и, в отличие от вируса, никогда не передается другому. Вот почему так ценился Осип, который, конечно же, считал себя последним могиканином и одновременно эстрадной звездой. Правда, звездил он недолго.
– Сколько нас? Так, пятеро. Ты будешь на стреме, – бесцеремонно ткнул в мою сторону пальцем Осип –… Короче, два джипа, два снегохода. Доезжаем до Дамдов, там машины оставляем и идем на запад вдоль Сарыузеньки. Там пастухи, от них и будем плясать. Все, мужики, поперли!
Сказать, что я втерся в эту зондеркоманду случайно, нельзя. Приземистый Кайрат, телосложение которого выдавало в нем борца, Сашка Круглый, поднявшийся на торговле запчастями и фамилия которого избавляла нас от необходимости придумывать ему кличку, и бывший майор, а ныне адвокат Миша Фомкин, категорически деливший человечество на тех, кто умеет из дырки от бублика сделать кулинарный шедевр, и тех, кто ни черта не умеет (этих он вообще не считал за людей), составляли давнишний круг моих знакомых. Мы были чокнуты на охоте, с той лишь разницей, что кто-то на всю голову, а кто-то лишь на часть ее. Я себя относил к последним. Поэтому у меня не было снегохода за 18 тысяч баксов (Круглый), убойных карабинов (Кайрат) и Фомкиного желания быть везде и всюду одновременно.
Осип жил в деревне, и слава о нем как о волчатнике не могла пройти мимо ушей наших ребят. Они сами давно практиковали зимнюю охоту на волков, а с приобретением в свои ряды Осипа она приняла едва ли не планово-стратегический характер. Я же предпочитал осеннюю охоту на дичь. Все остальное охотничье время я проводил в качестве экскурсанта или юного натуралиста. Но говорят же, что и на старуху бывает проруха...
Проруха подкралась неожиданно. И была она почему-то в лице… Впрочем, волчья морда, даже при всей нечеловеческой любви к животным, на лицо не тянула.
Я не люблю снегоходы, потому что в состязании со зверем человек как бы сразу получает внушительные преференции. Хотя если вам звонят из тьмутаракани с тревожным сообщением, что хищники житья не дают, тут не до теории. К полудню мы были уже на месте. Ослепительный снег простирался до горизонта. Мужики спешились и рванули на вездеходах к обозначенному на джипиэсе чабанскому зимовью. Я остался сторожить джипы. В моем распоряжении было часа три, как минимум.
Река Сарыозень узкой глубокой прорезью, сделав пару крутых изгибов, терялась за поворотом. Лед к этому времени уже представлял собой монолит. Мой короткобазный «Ниссан-Террано» смотрелся на нем как на автобане. Неторопливо проехав с полкилометра, я достал свой пятизарядный МЦ-2112 и дальше двинулся пешком. Судя по следам, это был край непуганых лисиц, корсаков, зайцев, косуль. Настырные сороки извещали их о моем появлении назойливой стрекотней. Ощущение покоя и абсолютной беззаботности при легком морозце и полном безветрии освобождало меня от каких-либо обязательств. Как в санатории.
Да не дадут соврать мне многочисленные наши рыбаки-охотники, если скажу, что у речки Сарыузень крутые, а местами и вовсе отвесные берега, заросшие неприступным кустарником. Так вот, с низа ее ледяного русла эти берега смотрелись совсем фантастично. Огромные снежные козырьки нависали надо мной, открывая взору затейливую кустарниковую архитектуру с ее темными запорошенными норами, с теряющимися в ее глубине нехожеными тропами… Все это выглядело загадочно и враждебно. Может, потому, что не предполагало здесь появления человека. Это, знаете, как колодец. Замечали? Чем дольше всматриваешься в его холодную глубину, тем явственнее ощущаешь, как он начинает пристально и тягуче всматриваться в тебя.
Под одним из таких козырьков, нависших над сумрачной снежной пещерой, меня потянуло рассмотреть, что там внутри. Спотыкаясь о мешанину заледенелой растительности, я через десяток шагов оказался в окружении ватной тишины и неподвижного холода. Никаких следов пребывания чего-либо живого. «Сваливай отсюда!» – беззвучно отдалось в голове. Но я уже не мог не то что двинуться – пальцем пошевелить. Острое предчувствие, что сейчас вот-вот должно что-то произойти, сковало дыхание, прекратило биение сердца, оставив только слух. Но слушать было нечего.
Волк появился метрах в десяти от входа в пещеру. Он повернул морду в мою сторону и...
А теперь минуточку. Своей и чужой охотничьей практикой я незыблемо убежден, что нет такого зверя, который бы при виде человека не пустился в бега. Потому что в многовековом соперничестве за выживание первенство всегда оставалось за человеком. Лишь самые крайние обстоятельства – ранение, защита потомства – заставляли зверя идти против собственного инстинкта самосохранения. Но сейчас был другой случай.
Волк неотрывно смотрел в мою сторону, втягивая воздух. И вряд ли он меня видел – у него не было глаз.
На их месте было что-то вроде бугристых шрамов. Следы давнего жестокого ранения были видны на рваных ушах, на вырванной сбоку губе, отчего пасть зверя приобрела вид раз и навсегда застывшего оскала. С таким ранением можно было какое-то время жить, но выжить – вряд ли. Раненого сородича обычно стая добивает. Успел уйти – значит, навсегда отверженный одиночка. Долго не протянешь.
А этот выжил. Он не был истощен, шерсть на нем искрилась инеем. Вероятнее всего, он недавно из молодости вошел в пору зрелой осторожности и мощи, при которой его прошлые раны были обузой, но не поводом, чтобы закончить яростную борьбу за жизнь. Мою, наверное, он сейчас не ставил и в грош.
В пятизарядке была полная обойма зарядов с картечью. Можно было начинать. Быстро сдергиваешь с плеча ствол, мгновенно переводишь рычажок предохранителя вниз – и вволю поливай свинцом серого.
Но я не шевельнул и пальцем. Вместо этого я легонько свистнул. Волк изогнулся тугой пружиной и сделал огромный прыжок в сторону. Мне кажется, он меня понял. Я давал ему шанс, и он им благодарно воспользовался.
В этот момент из-за поворота на бешеной скорости вырулила голубая «Арктика», неся на себе Круглого и Осипа. Где-то поверху речки скользил снегоход с Кайратом и Фомкиным. Они давно вышли на след волка, держали его в поле видимости, но в районе моей пещеры у них получился облом.
– Ты его видел?! – выкрикнул мне Круглый, в неистовстве погони готовый бежать впереди собственного снегохода.
– Санта Клауса, едрена корень! Че не стрелял?!
– А ты убей его первым. Если сможешь.
Я повернулся, сел в машину и медленно покатил к месту сбора. Мне захотелось выпить кофе и никому ничего не рассказывать. Зверь стоял перед моими глазами, а я невольно домысливал хронологию его непростой жизни. Одинокий полуслепой волк и на этот раз выбил себе право свободы, о размерах которой ему знать не дано. Возможно, его застрелят через пару дней. Или через пару месяцев. В любом случае безудержная воля к жизни стоит того, чтобы как можно на дольше оттянуть этот трагический финал.
Саят Карыбаев, 43 года, энергетик и бизнесмен: Помните повесть Ауэзова “Коксерек”? Все там верно, я лично убедился. Волка невозможно обучить и приручить, это свирепый и хитрый зверь. “Ну, погоди!” - ерунда полная, неправильный образ какой-то вылепили, сделали из волка болвана. Да и в сказках - лиса вот хитрая, хотя в жизни - куда ей до волчьей хитрости!
Я начал заниматься охотой на волков летом 2003 года. Брат купил скотоводческое хозяйство в Бухар-Жырауском районе Карагандинской области, но не учел того, что в тех землях волки водятся и нагло нападают на стада. А у него бараны, лошади, живность помельче. И мы поехали на «охоту» - вдвоем с братом, на простой «Ниве», без оружия и специальных знаний. Мы даже на след зверя тогда не вышли, может быть к счастью, - быть охотником оказалось не так-то просто.
Оформление ружей, охотничьи взносы, покупка снегоходов, создание целой команды - все это пришло позже. Сейчас мы что ни год, то на охоте. Сколько волков убили за это время? Не считали. Я лично застелил около ста. Да что там сотня! Командир нашей группы - именитый охотник Новиков - убил около 500 волков. Ему 79 лет, бывший спортсмен, охотился еще при Кунаеве. Хотя никто не даст ему семьдесят девять - за волками гоняться-то, надо быть в форме!
В этом году я взял отпуск с 21 декабря по 18 января, охотились почти месяц. В нашей команде семь человек, у каждого своя роль и обязанности: один в ответе за технику, второй за еду, третий за боевой дух. Здесь мы все охотники, а в миру - кто бизнесмен, кто чиновник, кто спортсмен.
Такой сформировавшийся состав у нас последние три-четыре года, до этого охотились на уток и гусей, разными компаниями. Сейчас же, наша неизменная традиция - зимняя охота. Летом волки не трогают скот, заняты своими волчатами, а зимой начинают свирепствовать, голод мучает, они и нападают - вот уж кто по природе охотник. В этом сезоне мы словили 44 волка, прошлой зимой было 47. Тогда даже телевизионщики приезжали - поснимали, поохали, да уехали.
На волков охотимся раз в году, но весь год до этого идет подготовка. Техника, транспорт, вещи первой необходимости, тормозки, и прочее - все надо спланировать, и это не пустяк. Я никогда не думал, насколько волки могут быть искусными в стратегии. Нельзя их недооценивать. У них множество тактик, вот одна, к примеру. Волки очень любят мясо сайгаков и архаров, оттого неистово охотятся за ними. 25-30 волков собираются в стаю и прячутся, выжидая. Когда ни о чем не подозревающие сайгаки в количестве превосходящем волков, эдак 30-40 особей, попадают в организованную ловушку - вожак подает сигнал по которому волки молниеносно соскакивают со своих мест, набрасываются и начинают рвать свои жертвы. Просто рвать, не доедая, одного за другим. Потом еще отведают немного, но основную добычу готовят на зиму - прячут в овраги. Такие места мы называем «холодильники», именно по ним мы выслеживаем волков.
Техника у нас продвинутая - кроме снегоходов, GPS, раций, сделали и нечто особенное: на базе КАМАЗа соорудили импровизированный трейлер-кинотеатр. Так что длинными зимними вечерами не скучаем, смотрим фильмы. Еще у нас есть вагончик - мастерская для ремонта снегоходов и прочего инвентаря, а также баня.
Мои близкие поначалу боялись, каждый раз молились, когда я уезжал, а теперь привыкли. У каждого же свое хобби, не правда ли? И для здоровья хорошо. Вы с парашюта прыгали? Или на лыжах с горы со всей скорости спускались? Адреналин бешеный! Так вот, охота - что-то подобное, только ощущения острей и длятся дольше.
Однажды волк чуть не загрыз меня. Это не бахвальство - через такое проходят почти все охотники. Дело было так: мы гонялись за стаей, каждый взял на себя одного волка, и помчался за ним. Я преследую свою цель десять, пятнадцать, двадцать километров, но волк хитер - запутывает след, несется извилистыми путями. Наконец, взял я его на видимость. Начал снимать на телефон, и вдруг - тот исчез из вида. Мгновение прошло! - он возле снегохода, прямо позади меня. Я попытался развернуться - зверь прыгает на меня, еле успеваю дать по газам. Волк поскальзывается, но прокусывает капот. Выстрел. Вот так, маленькая ошибка могла стоить мне жизни. Но снегоход он все-таки повредил. Укус волка - на 5-6 килограммов.
Не каждый может пойти на волка. 7-8 лет назад был такой случай: приехал ко мне друг из Алматы и привез с собой товарища. Сказал, тот мечтает увидеть волка. "Посади его сзади, - говорит - он в какую-то легенду верит, будто посмотришь в зрачок волка и его энергия к тебе переходит." Ну я к легенде не прислушивался, просто взял его с собой. А тот весь из себя - новое ружье, новая экипировка - я и подумал, видать, хороший охотник, хотя бы подготовленный. Выехали мы с ним, значит, в степь. Заметили волка. Мчимся. Осталось 100-150 метров, стрелять надо, а мой напарник что-то замешкался. Я его в бок пинаю, шепчу зло, ты что не стреляешь, а он весь побледнел, белый-белый, и ни слова в ответ. 10 метров. Жду, не стреляет. Я выхватываю у него ружье, стреляю волку в ногу - просто подранить, возвращаю ружье, на, мол, добивай. А тот в ответ, извини, не могу, и еще сильнее бледнеет с лица. А что волку мучиться? Я его добил и повернул обратно на стоянку. Алматинец всю дорогу молчал, а как стали подъезжать, неожиданно заговорил: "пожалуйста, не рассказывай никому как дело было". Начал путанно объяснять, что у него в самый нужный момент вся энергия вдруг разом исчезла, как будто кто-то высосал ее. После этого я его больше не видел.
Кроме волка на охоте есть второй мощный, безжалостный противник - сама степь. Останешься с ней один на один хоть на полчаса - считай, все, пропал. Со мной однажды случилось такое, сломался снегоход. Но у нас порядок: не досчитались одного, бросаем охоту, и ищем товарища. К счастью меня нашли - быстрее, чем волки. В степи время работает стремительно и всегда против тебя, снег ведь быстро заметает следы. Один охотник у нас 40 километр шел пешком, хорошо, что верно распознал дорогу до стоянки. Опыт помог.
Есть такая казахская пословица: «Қасқырдың аузы жесе де қан жемесе де қан», - что значит, у волка пасть всегда в крови, сколько бы он ни ел. При этом у одной волчицы в среднем семь детенышей, и они быстро подрастают. Пустых «квартир» у них нет, сколько бы мы ни убивали, на их место приходят новые волчата, такова природа. Тогда зачем нужны мы? А затем, что волки начинают бояться, к нашему аулу не приближаются, изловчаются выживать без нас.
В последнее время многие, особенно городские, говорят мне, что охота, мол, негуманное дело. Варварское развлечение. Знаете, что я им скажу? В том ауле, спроси любого крестьянина - каждый пострадал! У одного сельчанина волки зарезали пятнадцать лошадей за раз. Иного выхода я не вижу, если не мы их, то как тогда? А еще - вы-то сами вегетарианцы, что ли? Вот и конец этим разговорам.
Казахи же испокон веков жили бок о бок и воевали с волками. Есть даже вендетта по-казахски. Раньше такое было, теперь нет, давно не слышал. Когда один сосед ссорился с другим, то прибегал к такому хитроумному, но коварному способу: мог забрать волчат из норы, где мать-волчица их оставила, уйдя на охоту, и подкинуть в земли своего врага. Малые, конечно, не выживали. А волчица ведь за своими щенятами на край света пойдет. Запах учуяла и отыскала обидчика. И раскромсала его отару до последнего ягненка.
Я вырос в ауле, у меня один дедушка был чабаном, а другой конюхом. Я с детства слышал, видел и впитывал, как причитали сельчане после каждого набега хищников. Счет потерям шел на десятки, сотни овец и лошадей. Настоящее бедствие. Так что пока позволяют здоровье и силы, буду охотиться. И людям польза, и мне удовольствие, чего скрывать. Наверное, охота - это даже не хобби для меня, а призвание. Вот мой сын - он на сцене любит выступать, петь, что-то еще вытворять. И я его не заставляю с собой ездить. Зачем, если ему неинтересно. У каждого своя судьба. И у волка тоже.
Охота на волков Рассказ Соколова - Микитова
В зимнюю морозную ночь под самыми окнами нашего дома прошли волки. Утром я стал на лыжи, пошел тропить. Волчий след тянулся вдоль изгороди, спускавшейся к берегу пруда. Волки ступали след в след по глубокому рыхлому снегу, и даже самый опытный глаз не мог определить количество волков в их зимней стае.
Только у старого пня, на берегу пруда, волки ненадолго разделились. Так же как собаки-кобели, самцы помочились на старый пень, и следы волков вновь слились в единую цепочку.
Спустившись на пруд, я шел по волчьему следу, извивавшемуся стройной цепочкой. По крутому берегу пруда волки вышли на снежное поле. Там, среди кустов ивы, ложились обычно на днёвку русаки. Я увидел ночной след жировавшего русака. Напав на свежий след русака, волки широкой цепью рассыпались по снежному полю. Только теперь я мог сосчитать количество волков в их охотничьей стае. В ней было не меньше семи или восьми волчьих голов.
Разглядывая следы волков, я отчетливо представил картину ночной охоты. Волки кольцом окружили бедного растерявшегося русака, метавшегося в их смертном круге. На том месте, где волки поймали свою добычу, на белом снегу было видно лишь несколько капелек алой заячьей крови и приставшие к снегу шерстинки. Зайца они разорвали на ходу - на расправу понадобилось несколько мгновений.
Продолжая тропить волков, после расправы над русаком опять сомкнувшихся в стройную стаю, я увидел на другом берегу пруда бежавшего на махах одного отставшего волка. Низко держа голову, волк бежал вдоль лесной темной опушки. Увязавшаяся за мной гончая собака догнала меня и убежала в лес, в котором скрылся отставший волк. Подойдя на лыжах к лесной опушке, я услышал гонный лай собаки, поднявшей в лесу зайца. Преследуя зайца, собака делала круг, и лай ее удалялся. Стоя за молодой елочкой, прислушиваясь к гону собаки, я неожиданно увидел за редкими деревьями волка, преследовавшего мою собаку. Волк иногда останавливался, так же как я прислушиваясь к удалявшемуся гонному лаю. Не сходя с места, я поднял ружье и на большом расстоянии заячьей дробью стал стрелять в волка. Боже мой, какие прыжки стал делать испуганный волк, которого поцарапала моя дробь! Подойдя к волчьему следу, я убедился в необычайной длине волчьих прыжков.
В нашем глухом лесном краю в те времена водилось много волков. Летом волки держались у большого, почти непроходимого болота, где каждый год подрастал молодой волчий выводок. Из окружных деревень волки таскали в свое логово овечек, гусей и поросят. У самой ближней к логову лесной маленькой знакомой мне деревеньки они никогда не трогали домашней скотины. Так поступают многие хищные звери, не желая выдать место своего пребывания.
Некогда, еще до революции и первой мировой войны, в глухие наши смоленские места иногда приезжали из Москвы на волчьи охоты богатые охотники. Они присылали наемных окладчиков егерей-псковичей, клавших на краю леса приваду. Волки ходили на приваду, и сытых волков обложить было легко. По рассказам старых деревенских людей, после удачной облавной охоты богатые наезжие гости пировали в маленьких лесных деревушках, поили коньяком и заставляли петь, плясать деревенских баб-молодух.
В двадцатых годах, когда мы жили в смоленской деревне, я много охотился на волков. Мы сами устраивали летние и зимние облавные охоты. Летом в лесу у глухого Бездона окладывали и убивали волчат. Старые волки от летних облав обычно уходили. Хорошо помню места, где жили и гнездились каждое лето волки. Это был мелкий и редкий сосонник вблизи самого края болота. Множество выбеленных солнцем костей валялось возле старого волчьего логова, от которого расходились протоптанные зверями тропы. Летом молодые волки-нынешники и годовалые волчата-переярки из логова не выходили. Пищу им приносили их родители-старики, таскавшие по утрам овец и гусей, ловившие зайцев и зазевавшихся птиц. Мы подходили тихонько к волчьему логову и, сняв шапки, начинали в них подвывать. Боже мой, какой шум и визг поднимали прятавшиеся за мелкими соснами молодые волки! Иногда за деревьями нам удавалось видеть их серые мелькавшие спины. Чтобы не напугать старых волков, мы примолкали и терпеливо ждали, пока успокоятся молодые.
На летних и зимних охотах обычно устраивали мы многолюдные, шумные облавы. Нередко удавалось уничтожить почти весь выводок волков. И тогда долго слышался в лесу вой старых волков, скликавших свой потерянный выводок.
Особенно интересны были зимние облавы. Зимою голодные семьи волков в поисках пищи широко разбредались, заходили по ночам в деревни, выманивая доверчивых собак, забирались иногда в плохо закрытые овчарни. В холодные вьюжные зимние ночи мы часто слышали голодный волчий вой.
Как-то однажды волки похитили и мою охотничью собаку. В ту ночь меня не было дома. В доме с собаками осталась жена. Ночью собаки стали проситься. Жена выпустила их на крыльцо, и одна собака не хотела возвращаться. Жена поленилась подождать ее и вернулась в дом. Наутро я приехал из соседней деревни. По следам было видно, что волки схватили нашу собаку почти у самого крыльца и, оттащив на лед мельничного пруда, быстро ее растерзали. От погибшей собаки на снегу остался лишь кожаный ошейник, точно острым ножом наискосок перерезанный волчьими зубами, немного собачьей шерсти и крови.
Выйдя однажды утром на крыльцо, я услыхал, как на мельнице воет и причитает мельничиха. Так в наших смоленских глухих местах в прошлые времена выли и причитали женщины, когда в семье умирал человек. Я подумал, что умер наш толстый мельник Емельяныч. Быстро одевшись, я пошел на мельницу, где под колесами в мельничном буковище темнела широкая незамерзшая полынья. Оказалось, что ночью у мельницы побывали волки. Они охотились на Мельниковых уток, неосторожно оставленных ночевать в буковище на открытой воде. Мельничиха выла по своим погибшим уткам. На снегу отчетливо можно было прочитать, как охотились волки. Два волка спустились в холодную воду, где плавали утки, и заставляли их подняться на крыло. Плохо летавшие домашние утки падали близко в снег, и с ними безжалостно расправлялась стая волков.
Я побежал домой, захватил ружье и лыжи, направился тропить сытых волков, уничтоживших около сорока Мельниковых уток. Оказалось, что волки залегли недалеко в поле, в ольховых кустах, но проезжавшие близко подводы их испугали. В мелких кустах я нашел свежие лежки, с которых бежали волки. Этих волков нам удалось нагнать только на второй день. Они залегли в молодом лесу, недалеко от открытого поля и протекавшей за полем реки. Мы осторожно сделали круг, обошли лежавших в мелком лесу зверей, вернулись в ближнюю деревню скликать мужиков, баб и ребятишек на облаву. Эта облава была особенно удачна. По праву главного охотника я стоял на входном надежном следу. Тихо ступая, загонщики широким кругом рассыпались по лесу. По данному моим помощником Васей сигналу они начали кричать, стучать обухами топоров по стволам деревьев. Стоя на своем номере, скоро увидел я большого гривастого волка, с опущенной головой бежавшего между деревьями прямо на меня. С ветвей молодых елей на его спину сыпался легкий снег. Напустив волка, я выстрелил, и он лег в снег, но его хвост продолжал судорожно шевелиться.
За первым головным старым волком показался другой. Увидев лежавшего подстреленного волка, его мотавшийся хвост, он остановился. Я поднял ружье, выстрелил и, не зная результата, соблюдая правила облавной охоты, не сходил с места. Справа и слева слышались редкие выстрелы стрелков, приглашенных мною на охоту. Ближе и ближе звучали голоса загонщиков, круг которых медленно смыкался. Два перепуганных молодых волка пробежали вдоль стрелковой цепи, и я застрелил еще одного. Последний уцелевший волк, ошалевший от страха, с разинутой пастью и высунутым языком, пробежал в трех шагах от меня. Я попытался стрелять в него, но ружье сделало осечку: в автоматическом пятизарядном ружье, с которым тогда я ходил на волчьи охоты, застрял в магазине патрон. Я ничего не мог сделать, и единственный уцелевший от стаи волк благополучно скрылся.
Вырубив колья, связав убитым волкам ноги, веселые загонщики на плечах отнесли добычу к проезжей дороге, где нас ожидали подводы. Почуяв звериный дух, лошади начали фыркать, прядать ушами и рваться. Мы уложили нашу добычу в широкие розвальни. В деревне убитых волков освежевали, сняли волчьи теплые шкуры, которые долго висели потом в моем охотничьем кабинете. Эта охота на волков была, пожалуй, самой удачной в моей охотничьей жизни.
В более поздние времена мне не раз приходилось участвовать в волчьих охотах. С другом моим, известным охотником и охотничьим писателем, знатоком волчьих охот Н. А. Зворыкиным охотились мы в воронежском заповеднике, где степные волки обижали сохранившихся там благородных оленей. Побывали и в горном Кавказском заповеднике, где борьба с серыми разбойниками оказалась очень трудной.
В годы войны я жил в Пермской области у берегов реки Камы. Возле небольшого, глухого в те времена городка Осы водилось множество волков. Ночами волки бродили по улицам спавшего, погруженного в темноту городка. Зачуяв волков, городские дворовые собаки поднимали особенный тревожный лай. Моя собака, породистый английский сеттер Ринка-Малинка, спавшая у меня под кроватью, заслышав лай осинских собак, отвечала им таким же тревожным лаем. Чистокровная англичанка хорошо понимала язык своих сородичей - простых уральских дворняжек, и я долго не мог ее успокоить.
В глухих осинских лесах жили лоси, и волки устраивали на них охоту. Обычно они отбивали от стада молодого лося, загоняли его в чащобу, где он не мог от них отбиваться, набрасывались целой стаей и расправлялись с загнанным лосем. Бродя на лыжах по глухим осинским лесам, я не раз находил места, где пировали волки, деля свою добычу. На глубоком снегу отчетливо было видно, что каждый волк оттаскивал в сторону доставшийся ему кус мяса и там его пожирал. От растерзанного лося оставались лишь клочья окровавленной шкуры да вываленная на снег требуха. Через несколько дней стая волков непременно возвращалась на место своей охоты доедать остатки уцелевшего лосиного мяса. После звериного пира сытые волки устраивали на снегу веселые игры, о чем свидетельствовали многочисленные их следы.
В осинских лесах за отсутствием людей не было возможности устраивать облавные охоты. Осинский приятель мой, старый охотник Матвей Васильич, ставил на волков капканы и нередко возвращался с добычей, за которую получал в городе законную премию. Зайдя однажды ночевать ко мне, он уселся за стол, вместе с бутылкой мутной самогонки вынул из сумки завернутый в холстину кусок вареного мяса, стал меня угощать. Выпив самогонки, я отведал довольно вкусного мяса. Подмигнув хитро глазом, Матвей Васильич сказал:
- Ну как, полюбилась тебе волчатинка?
Признаться, я был неприятно удивлен: впервые пришлось мне отведать волчьего мяса. Время было голодное, шла война, и мясо добытых капканом волков Матвей Васильич употреблял в пищу.
Уже в иные времена, в разных краях обширной нашей страны доводилось мне наблюдать волков. В камышовых зарослях Кизил-Агачского залива, на берегах южного Каспия, где собираются на зимовку миллионы пролетных птиц, я часто видел следы камышовых волков, слушал по ночам их вой.
На берегах Таймырского озера, в полярной голой тундре, не раз видел северных волков, преследовавших табунки кочующих северных оленей. Не видевшие человека северные волки вели себя иной раз дерзко. Преследуя диких оленей, они догоняли больных, ослабевших животных. Так выполняли волки возложенную на них природой жестокую, но подчас и полезную роль. Известно, что находящиеся под охраной человека домашние олени часто заболевают заразной копытной болезнью и погибают. У диких оленей копытной болезни не наблюдали: преследовавшие оленей волки уничтожали заболевших животных и заразная болезнь сама собою прекращалась.
О волках ходило и ходит много выдуманных рассказов. Говорят о нападениях волков на людей, о растерзанных одиноких путниках на зимних пустынных дорогах. Страшные эти рассказы выдуманы досужими людьми. Как и огромное большинство зверей, волки смертельно боятся человека - самого грозного и всесильного на земле живого существа. Разумеется, опасен человеку бешеный волк, так же как опасны бешеные собаки. После войны белорусские охотники, впрочем, рассказывали мне о волке-людоеде. Этот страшный волк похищал в лесной деревне маленьких детей. Во время войны он, по-видимому, питался трупами убитых людей и стал людоедом. На страшного волка была устроена охота, и минские охотники убили его.
В нашей стране теперь осталось мало волков. Их истребили многочисленные охотники. В степных открытых местах охотятся на волков даже с маленьких самолетов.