АНТОНИНА АКСЁНОВА О МАТЕРИ Но кто мы и откуда, Когда от всех тех лет Остались пересуды, А нас на свете нет? Б.Пастернак «Свидание» «У меня отняли восемнадцать лет, а Взморье мне их вернуло... море... сосны... воздух... культура...» - говорила моя мать Евгения Соломоновна Гинзбург. Любила она эти места благолепия, где, пешком измеряя километры песчаного берега от Лиелупе до Яундубулты, осуществляла уже созревшую, начиная с Колымы, первую часть хроники времён культа личности «Крутой маршрут». А если кто-то был рядом, читала вслух любимые стихи (равных ей по знанию наизусть я не знала). Такая сдержанная, деловая в Москве, она в Юрмале удивительно молодела, остро чувствовала все самые маленькие радости жизни... «Море... сосны... воздух... культура...» Приехали мы в Ригу в 1958 году, после жутких квартирных мытарств, летом, уже с очень больным отцом Антоном Яковлевичем Вальтером (я приёмная их дочь, но для меня они - Отец и Мать). Это было в Лиелупе, дом у реки, отец на раскладушке в сосновом лесу и мать, которая ему читает первые главы своей трилогии. Удивительно умела она каждый свой миг использовать для любимого дела - писать, и это было её счастьем и спасением от всех бед. После смерти А.Вальтера в 1959 году жила в Булдури у Вильгельмины Ивановны Руберт (муж её, секретарь Свердловского обкома, был арестован и расстрелян), с которой мать прошла Эльген. Удивительная, умнейшая женщина - её нет уже в живых. Когда мама останавливалась у Вилли (так Е.Гинзбург называла В.Руберт) в двухэтажном деревянном доме - всё наполнялось юмором и жизнью от этих эльгеновских подруг, прошедших вместе адовый маршрут. До позднего вечера мать читала главы из своих черновиков, и я и дети Вилли слушали, замерев, - так страшно, но с такой артистичностью и заразительностью она это делала. А какая необыкновенная рассказчица! С юмором и озорством зачитывала из своей записной книжечки наблюдения-зарисовки... В 1962 году Е.Гинзбург отдала первую часть и часть второй своей книги в «Новый мир» и в «Юность». К 1966 году все надежды на публикацию, все замечательные отзывы Каверина, Аникста, Горелова, Эренбурга, Чуковского, Пастернака, Паустовского, Пановой, Евтушенко, Вознесенского и многих других - всё это рухнуло... Для матери было потрясением издание её книги в Милане (изд-во «Мандадори», 1967). Как? Каким образом? Рукопись «...без моей правки, без всякого моего участия в издании... - Е.Г.» - пустилась в новый маршрут... Как потом выяснилось, на магнитофонную плёнку был наговорён текст и вывезен за границу. Очень горько, тяжело перенесла она это - почему не на Родине, а Там? «Книга стала чем-то вроде взрослой дочери», безоглядно пустившейся «по заграницам», начисто забыв о брошенной на Родине старухе-матери. - Е.Г.» Уже писалась третья часть книги, мама приезжала в Москву из своей Юрмалы и в очень узком кругу, в основном из оставшихся в живых политкаторжан, проверяла написанные главы. Из своей квартиры рукопись «Крутой маршрут» не выпускалась, сработал Великий Страх, который сопутствовал её поколению... До конца жизни мама под подушкой в сумке держала свой паспорт и партийный билет, и куда бы она ни выходила - носила с собой. На подтрунивание близких она отшучивалась: «Без бумажки ты - букашка». Чего ей стоил этот паспорт?! Чего ей стоила партийная реабилитация?! Каждый день в десять утра она садилась за машинку - ежедневный труд, её радость... Трилогия «Крутой маршрут» была закончена, мама торопилась успеть - и успела... Было много планов, обдумывалась новая книга - но увы... Уже «море... сосны... воздух...» - всё это было недоступно ей: страшные физические боли, страдания уничтожали её... Семнадцать лет мама приезжала в Ригу, и когда я прохожу по её местам в Юрмале, я думаю: пусть будет благословенно это «море... сосны... воздух... культура...» и низкий поклон всем тем людям, с которыми прошла так много бед и унижений эта красивая, мужественная женщина - Евгения Семёновна (так в данном издании, но в действительности - Соломоновна. - М.П.) Гинзбург. Печатается по изданию: Гинзбург Е.С. Крутой маршрут: Хроника времён культа личности. - Смоленск: Русич, 1998. - (Серия «Женщина-миф»). - С.5-6.
ЕВГЕНИЙ ЮШИН
ЮШИН Евгений Юрьевич родился в 1955 году в г. Озёры Московской области. Окончил пединститут в Улан-Удэ. С 1986 года работает в журнале “Молодая гвардия". Автор десяти поэтических книг, лауреат ряда литературных премий, в том числе премии имени Александра Невского и Большой литературной премии России. Его стихи переведены на болгарский, немецкий, французский языки.
В ВЕСЕННЕМ ХОРЕ ВСЕ ЕДИНЫ
ТОК-ШОУ
Послушайте меня! - взмахнул рукой оратор,
- Но перебил другой:
- - Послушайте меня!
И встрепенулся зал, и закипел театр.
- Меня! -
молила ночь, склонившись у огня.
- Я всё вам расскажу! -
гудел охрипший ветер.
- Меня!
Меня!
Меня! -
Кричали все на свете,
И голосили все
под слёзы и под смех.
Чего хотелось им?
Сочувствия? Вниманья?
Отдать свою печаль,
и радость, и покой?
И всё слилось в одно смятенное дыханье,
Но ни одна душа
И ни одна душа
И даже тишина
И ссадина луны
Зияла в темноте,
не слышала другой.
И ни одна душа
не мучилась другими,
И даже тишина
молчала о своём,
над рощами пустыми
не мысля ни о ком.
Сначала март всегда обманет.
Под солнцем выпорхнет капель,
Но день-другой - и затуманит
Просторы хлёсткая метель.
А ты доверился, открылся,
Как шубу, распахнул себя.
Весна - великая актриса:
То зло посмотрит, то любя;
То в ноги бросится ручьями,
То ледяной покажет клык,
Погладит ласково лучами,
Ветрами бьёт за воротник.
Иду к любимой в ливне света,
Горю весенним куражом!
Темнеет снег, но мил и этот
Сугроб, свернувшийся ежом.
В весеннем хоре все едины:
Грачи бунтуют у леска,
И хрустко вздрагивают льдины
И друг о друга трут бока.
И неизбежное - свершится!
Коснусь твоих надменных рук.
Попробуй мне не покориться
Теперь, когда весна вокруг?!
НА ЗАРЕ
Красный конь летит по небосводу,
Поджигает гривой облака,
А войдёт в мерцающую воду -
Белым паром выдохнет река.
Жадно бархатистою губою
Поднимает лёгкую волну.
Я люблю рассветным водопоем
Посмотреть на талую луну.
Конь ступает в реку глубже, глубже,
Камышами, омутом плывёт.
На травинке, на крыльце, на луже
Золотой его мерцает пот.
Выскочил и над просёлком взмытым
Поскакал, сминая мрак и тень.
Бьёт по окнам бронзовым копытом:
- Эй, вставайте, люди! Новый день!
Не о том ли Бога вы просили?
Вот Господь и даровал - иди! -
Бьют колокола по всей России
Жарко, словно солнышко в груди.
- Пить-попить! - попросит перепёлка.
- Но по лугу сочному скользя,
Режет травы знающе и тонко
Смертью заострённая коса.
Помню, помню: ходим все под Богом,
Все пришли сюда на краткий срок,
Чтобы в мире нежном и жестоком
Развязать узлы своих дорог.
Я колю дрова - не поддаются.
Жила к жиле - скрученная прядь.
Вот присяду малость раздохнуться,
Годовые кольца посчитать.
Круг - потоньше, а другой - потолще,
А в ином - дожди и холода.
Это значит, у деревьев тоже
Разные сбываются года.
На ветру просушатся поленья,
Наберут последний солнца свет.
Вот и я стал крайним поколеньем:
Ни отца, ни мамы больше нет.
С думами о всех моих утратах
Брошу в печь полено, вздёрну бровь.
Ярко полетит огонь крылатый,
Запоёт про первую любовь.
И ему невольно подпевая,
Загрущу о юности всерьёз.
Изумрудным, захолустным маем
Бьются в небо родники берёз.
И гудят поленья, тянут выи.
Огонёк играет гребешком.
Догорают кольца годовые
Петушиным трепетным пушком.
Гляну в угол. Строгие иконы
Безотрывно смотрят на меня.
И поёт огонь, гудит и стонет,
Как гудит и стонет кровь моя.
ПО РЕКЕ
Мимо правого, левого берега, сёл крутоярных,
Мимо тропок, сбегающих к серым мосткам у осок,
По кочующим волнам, поющим в осоках туманных,
Я плыву и плыву, как оброненный ветром листок.
Эти воды не раз над землёй поднимались парами
От жемчужных озёр, от рубах мужиков на полях,
От солдатских дорог, от горючей слезы моей мамы,
Но очистились небом - и крыши мокры на домах.
И очищены небом под окнами вишни и груши.
И плыву я, плыву, и роятся на сердце стихи.
Кабы так вот дождями и наши очистились души!
Кабы так вот очистились боли и наши грехи!
У тебя под окном муравей на травинке хлопочет.
У меня под окном развесёлая птаха поёт.
Что он хочет от нас, этот мир золотой, что он хочет?
Я плыву по реке, и река подо мною плывёт.
И случайный листок проплывает то слева, то справа.
По загривку волны заревой растекается мёд.
Кто-то смотрит в прицел, выжидая гордыню и славу,
Кто-то завистью выжжен, а кто-то у брата крадёт.
В неустанной вражде берега затаились и воды.
Что же я, проплывая рекой, не пойму одного:
Ничего этот мир не желает, а только свободы,
И ещё - чтобы мы уважали за правду его.
И кукушка у дальнего бора о чём-то пророчит.
Огурцы под студёным туманом поникли плетьми.
Ничего-то от нас этот мир и не ждёт, и не хочет,
Разве только, чтоб мы оглянулись и стали людьми.
ЮШИН Евгений Юрьевич
Родился в городе Озёры Московской области. Окончил историко-филологический факультет пединститута в Улан-Уде. После службы в армии работал редактором в Центральном Доме культуры железнодорожников в Москве, вёл литературное объединение «Магистраль». Сейчас главный редактор журнала «Молодая гвардия», секретарь Правления Союза писателей России. Руководитель Всероссийского поэтического конкурса имени С. Есенина, который журнал «Молодая гвардия» ежегодно проводит с Фондом поддержки творческой личности. Автор многих поэтических сборников. Кроме стихов Юшином написаны киноповесть «Есенин», рассказы о сельской жизни, литературно-критические статьи и эссе. Лауреат премии имени А. Твардовского, лауреат Всероссийского Пушкинского конкурса, премии имени Александра Невского «России верные сыны», имени А. Платонова, Большой литературной премии России. Живёт в Москве.
Снилась мне дорога – люлькой журавлиной,
В утренних колосьях, с солнцем на краю,
С жеребячьим ветром, кроткою рябиной.
Снилась мне дорога в молодость мою.
Снилась та, чьи губы пахнут пьяной вишней,
Волосы лугами пахнут и рекой.
Мимолетным ливнем выкрашены крыши,
Ласточки-стригуньи жгутся под рукой.
Там береза в ливне бьется, словно жерех.
И с непроходимой юностью в глазах
Я смотрю, как волны рушатся на берег
Да в восторге небо хрипнет на басах.
Но уже до яблонь дотянулась пальцем
Иневая осень, августом звеня.
В кипяченой дрожи проливных акаций
Вот мне и приснилась молодость моя.
Август
Гудят молодые меды, и надломлены соты,
И солнце густеет на блюде в кружении ос.
Лесными проселками, лугом померкшим, болотом
Качается грузного августа пламенный воз.
Выносят сады в подолах разноцветие яблок.
Темнеет по лужам березовых листьев настой.
Озябши под вечер, к стожку прибивается зяблик,
И гнездами пряные грузди лежат под листвой.
Уже кабаны нажрались желудей и крапивы,
Над лугом далеким в одышке застыла гроза.
О чем-то прощальном лепечут поречные ивы,
И щурят избушки свои голубые глаза.
Маслята молочные с верхом корзину укрыли.
По теплой хвоинке ползет золотой муравей.
Стрекозы роняют почти что стеклянные крылья,
И пенится горькое солнце в изгибах ветвей.
Возьму это солнышко, эту бруснику щекастую,
На губы ее положу – и закрою глаза:
То жизнь моя, жизнь – удивленная, терпкая, красная,
То песня родная – скользнувшая небом слеза.
Душой обниму эту вольную, светлую, сизую,
Дощатую родину, чтобы и сыну расти.
И весь этот август, всю песню пущу по карнизу,
Чтоб в белую зиму ему зеленеть и цвести.
Еще не сентябрь, но прощайте, пролетные гуси!
Я вас провожу – улетайте, храни вас Господь!
Все катится воз. И все катится небо над Русью.
Сжимается сердце, сжимаются пальцы в щепоть.
Птица времени
Евгению Кочеткову
В коленях хворь, с которой надо сжиться.
Разволновался – и губа дрожит.
Приляжешь в травы и увидишь: птица
В просторном небе медленно кружит.
Она свои просторы верховые
Сшивает с этим лугом и тропой,
Кружит она и кольца годовые
Свивает в синем небе над тобой.
И вспомнятся тебе родные лица,
Которых нет уже в земном краю.
Зачем ты кружишь, медленная птица,
Очерчивая в небе полынью?
В ту полынью уходят безвозвратно,
А нам с тобой пока что не черед.
Закат роняет пламенные пятна
На окна изб и клены у ворот.
Жизнь так спешит – за нею не угнаться,
И не упрятать прошлое в баул,
И хочется, как в детстве, разрыдаться,
Как будто кто-то горько обманул.
Облокотилось прошлое на плечи.
Вопросов много, но ответов нет.
За все ошибки, где судьбе перечил,
Любому на земле держать ответ.
И дни все туже тянутся, все глуше,
А ночью вовсе не видать ни зги.
И только птица кружит, птица кружит,
Свивает бесконечные круги.
В старом доме
Как прежде ровен статных сосен шум.
Года – прошли, скорее – пролетели.
Я в дом вхожу, как будто в старый трюм –
Давно корабль уплыл от колыбели.
Но свет избы, желанный и родной,
И пятна солнца на полу дощатом
Все эти годы прожили со мной
И в трудную минуту были рядом.
Какой потерей полнится душа!
Как будто я стою на пепелище,
И вот душа все что-то ищет, ищет.
На месте все – и нету ни шиша.
Вздохнут сиротски форточка и дверь,
И по-сиротски скрипнет половица.
Они теперь до смерти будут сниться
Средь горьких неминуемых потерь.
Кровать, сундук и вековая пыль.
Не возвращайтесь в детские просторы!
Пусть давние леса твои и горы
Живут в тебе, как прожитая быль.
Но как влечет в родимые места!
Как хочется из мира нажитого
Попасть туда, где у крыльца родного –
Отец и мать, и жизнь твоя – чиста.
Мне хорошо, когда осень за окнами
И листопад, листопад…
Листьями рыжими, листьями мокрыми
Стелятся роща и сад.
Падают звезды за краем околицы,
Сыростью тянет с болот.
Сеет луна золотую бессонницу
Около наших ворот.
Падают яблоки, влажные, спелые,
Падают так невпопад.
Дышат туманы, густые и прелые
В светлую рощу и сад.
Лает собака за дальней оградою,
Птица ночная кричит.
Что тебя, сердце, невзгодит и радует?
Что так желанно горчит?
Будут дороги листвой припорошены,
Иней в лугах за окном.
Буду делиться со всеми прохожими
Золотом и серебром.
Поплыли селенья на том берегу,
Поплыли холмы и овраги.
И все, что недавно лежало в снегу,
В весенней запенилось браге.
Пустынные дали разбил ледоход,
Задвигали скулами льдины.
У пристани старой проснулся народ,
Скользит сапогами по глине.
Выводит петух засидевшихся кур.
От облака – длинные тени.
У Любки-буфетчицы – синий прищур
И солнцами светят колени.
Анюта соседу несет молока.
Наладил сетёнку Василий…
Пока что негромко, пока что слегка,
А все ж оживает Россия.
О любви сказать еще желаю,
О своей негаснущей любви
К снегом запорошенному краю,
К селам, почерневшим на крови.
К этой вот истоптанной дороге,
К трепету весеннему реки,
Потому что на земле не многим
Светят изб родные огоньки.
Всхлипывает лодка у причала,
Яблоня касается руки.
Мне ночная птица прокричала,
Что дороги к детству далеки:
Через дымку сумрачных вокзалов,
Через кровь успехов и потерь,
Через холод ложных пьедесталов –
Ко всему, что дорого теперь.
Этот путь, быть может, в жизнь длиною.
Но за весь сердечный непокой,
Может быть, едва глаза прикрою –
И увижу маму молодой.
Замечательный русский поэт Евгений Юрьевич Юшин родился в 1955 году в городе Озёры. Его детские и юношеские годы связаны с Поречьем: Коломна, Рязанщина… Места, овеянные драгоценным есенинским талантом. В стихотворении «Есенину» поэт признаётся:
И не удивительно, что так по-есенински просто, напевно ложатся на душу русского человека строки стихов Евгения Юшина:
В мире каждому ведом рай.
Дайте родиной насладиться,
Там, за дальними небесами,
Где медведи пасут коров,
Я услышу хоры Рязани,
И прислышится невзначай:
Тихо бабушка шепчет деду:
Люльку с мальчиком покачай.
Поэт весь погружён в музыку Природы. Под вольным деревенским небом, на раздольном степном ветру созерцает он скромную, неяркую, но так милую сердцу красоту среднерусских наших полей, дремучих лесов, неторопливое теченье рек наших величавых. И светлой музыкой звучат строки:
С какой бережностью и любовью хранит Евгений Юшин поэзию русских изб, глубины снегов и говора величавых рек! Его стихи, звонкие, словно апрельская капель, очень естественны и по-русски добры. В них - «сосновые тихие скрипы», «красные сумерки возле домов», «травы хмельны и раскосы».
И до боли обидно поэту, что эта красота уходит вместе с его детством. Уходит без возврата…
Вот моё золотое наследство:
Отгремевший сиренями сад,
И в малине пчелиный парад.
Разойдутся минувшие годы
И улягутся спать в лебеде.
Евгений Юшин часто приезжает в «тихое, родное захолустье» и не узнаёт его. Не та уж стала деревня, не тот народ… Многое растеряли мы на своём пути. Время ли, люди ли виноваты…
… Утекла порода
Из широких наших деревень.
Изрубил нательные кресты.
На полях да сорные кусты.
И оттого неуютно ему, «уставшему человеку», в веке двадцать первом, стремительном. Одно и спасает только: родная природа. Она, как мать, щедро питает и песни поэта, и его сердце. Как тысячу лет назад, в своё время приходит весна, удивляя и радуя. Цветут сады, поют соловьи, и льются из души, из самой заветной глубины её, строки, щемящие и искренние.
И синева оттаивает в липах.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И не хочу иного на веку:
Человеческие ценности непреходящи, и какой бы не был век на дворе - двадцатый ли, двадцать первый, - Евгений Юшин, наследуя традиции великих наших классиков, не увлекается сиюминутным. Его темы - природа, любовь… И волнующей, нежной песней на фоне синего деревенского вечера звучат его строки о любви, возвышенной и целомудренной.
Мокрым яблоком - луна перед конём.
Он губами её трогает едва,
И берёза выбегает босиком,
Омывается вечерним молоком.
И Танюша выбегает босиком,
Омывается вечерним молоком.
Золотые полнолуния колен.
Стихи Евгения Юшина проникнуты глубокой любовью к России, болью за судьбу русского человека, растерявшего главные жизненные ценности и оттого потерявшегося. Потерявшегося в оглушительном гуле тысячеликого стального города, который безжалостно втягивает в себя, кружит дьявольским сумасшедшим кружением, не давая ни часу тишины, не оставляя даже минуты на раздумье. И даже дом, родной угол, там, в городе, - не спасает.
Включу телевизор.
По первой программе
Упрямые молнии
Косо и прямо
Тяжёлые капли склевали дорогу.
И нету пути -
телевизор в углу.
В эпиграфе к одному из стихотворений Евгений Юшин с горечью пишет: «За последние 20 лет население России уменьшилось на 20 000 000 человек». Тяжёлые предчувствия волнуют душу поэта, омрачают его воображение безрадостными картинами. И грядущее с этих картин смотрит невесело.
Неужто и вправду России не будет?
Леса-то останутся в латах озёр,
Но люди чужие, заезжие люди
Заселят борами омытый простор.
Нас меньше и меньше. Такая прохлада!
Страдает на рынке восточный напев.
Мы быстро уходим, как листья из сада.
И ветер склоняет вершины дерев.
Костры и бутылки по берегу Волги.
Мы сами живём, словно пришлый народ.
И воют на л;ны осипшие волки,
И каждый из них чужака загрызёт.
Настоящий большой поэт - всегда пророк, провидец. Вспомним стихотворение Николая Рубцова «Поезд». Оно написано задолго до перестройки. Но уже тогда Рубцов предвидел «крушенье» той жизни - от дьявольского, безрассудного вихря, в котором движется мир, страна, да и каждый человек в отдельности.
Подхватил меня, понёс меня, как леший!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Уж не смею мыслить о покое, -
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем,
Мчусь куда-то с полным напряженьем
Я, как есть, загадка мирозданья.
Перед самым, может быть, крушеньем
Я кричу кому-то: «До свиданья!..»
И не спрятаться от грохочущего чудовища, не скрыться. Всех оно подхватывает, кружит, ломает.
И какое может быть крушенье,
Если столько в поезде народу? -
С горечью констатирует Николай Рубцов. И невольно заставляет читательские души содрогнуться.
Евгений Юшин в своём творчестве как бы продолжает эту тему. Но его поезд - не косматое огнедышащее чудовище, как у Рубцова. Вполне нормальный поезд. Значит, «крушенья» не произошло? Но это пока…
Режет поезд путь холодный,
Пляшут вихри на хвосте.
Словно лентой пулемётной
Окна жгут по темноте.
Снег бушует - что за пьянка! -
Воздух искрами прошит.
Свою шубу наизнанку
Вьюга вывернуть спешит.
Мчится поезд степью пенной,
Степью бражной, дрожжевой.
Может быть, во всей Вселенной
Он один всего живой.
Он летит, а по вагонам
Кто-то дремлет, кто-то пьёт,
Кто-то молится иконам,
Кто-то денежки крадёт.
И рыдая, и бушуя,
Дни дымят из года в год.
Снятся людям поцелуи,
Снится мама у ворот.
Вот ведь, несмотря ни на что, даже на мерзкую нашу действительность, «снится мама у ворот»! Значит, не всё ещё потеряно. Не позабыли себя люди! Значит, жива ещё в русской душе причастность к своим корням, к истокам! И стихотворение Евгения Юшина вселяет надежду.
Потому-то и замирает сердце при чтении строк его о неяркой рябинке, о раздольном поле, о тихой сельской тропе, близ которой взрастил дождь да ветер высокие травы.
* * *
Сергею Никоненко
Я родился, как всякий русский,
За рекою, за лесом - там
Облака голубой капустой
Плавно катятся по волнам.
Там у нас пузыри в кадушках,
И за плёсами, за мостом
Мечет солнце икру по кружкам,
Бьёт стерлядка косым хвостом.
Разойдись, расступись, столица!
В мире каждому ведом рай.
Дайте родиной насладиться,
Накружиться средь птичьих стай!
Там, за дальними небесами,
Где медведи пасут коров,
Я услышу хоры Рязани,
Словно гулкую в жилах кровь.
Что за песня? Пойду я следом,
И прислышится невзначай:
Тихо бабушка шепчет деду:
Люльку с мальчиком покачай.
Это я там проснулся, что ли?
И закружится потолок,
И застонет в копытах поле,
И в глаза полетит песок.
Эта скачка на смерть похожа.
Жжёт денницу звезда полей.
И - ножом по ухмыльной роже -
Пляшет во поле Челубей.
Мы такое не раз видали:
Луч у ворона на крыле,
И рязанские свищут дали,
На ордынской дрожа стреле.
Русь! Пора за себя, за брата
Постоять, разогнать чертей!
Эко пашня твоя разъята!
Эко мутен стал твой ручей!
Я кричу! Я вздымаю руки,
Поднимаюсь на смертный бой!
… Дед спросонья качает люльку,
Шепчет бабушка: - Спи, родной.
Их любовь мне и рай, и лето.
Сердце бьётся ровней, теплей.
Так спасибо, Господь, за это,
На душе мне теперь светлей.
Вот идут косари туманом,
Растворяют себе простор.
И татарник по злым бурьянам
Мёртвый падает под бугор.
Время движет, снега несутся,
Рвут столетия, в прах круша.
Но не может душа проснуться,
Как не может уснуть душа.
В этом снеге француз и немец
Опочили в полях Руси.
Шепчет бабушка: - Спи, мой месяц.
От лихого тебя спаси.
Я люблю этот край подсвешный,
Где на взгорок через луга
На молебен рядком неспешным,
Как монахи, идут стога.
Я люблю эту дымку, заводь,
Золотое урчанье пчёл.
Грозной тучи ржаную память
Я по этим полям прочёл.
Но и в зиму, где зори в дрожи
Глухариную алят бровь,
Повторяю: спасибо, Боже,
За дарованную любовь.
* * *
Здесь люди красивы, как вольного неба размах,
Но взоры неспешны: душа не откроется сразу.
И девушки царственно носят озёра в глазах,
А парни задумчивы, как мускулистые вязы.
Здесь дни широки, а полночные звёзды остры.
Леса молчаливы, но всё о себе понимают.
Туманы буксуют на волнах коричневой Пры.
Лещи из густых омутов зеркала поднимают.
Сгущаются красные сумерки возле домов.
И мчит колесо золочёной листвы издалече.
Придут Кочетковы, Степашкины, Коля Нырков,
И старый баян развернёт угловатые плечи.
Не только за чаем мы будем сидеть допоздна.
Пройдут не спеша перед нами дожди молодые,
Раскаты объятий, мурашки рассвета, весна, -
Вся жизнь пролетит, и накатятся слёзы седые.
Потом все разъедутся. Встанет луна у ворот.
Притихнут собаки, и в сердце осядут печали.
И спелое яблоко гулко в траву упадёт,
И старый баян замолчит, пожимая плечами.
* * *
Дядя Лёша овец выпасает.
Из-под кепки травинка свисает,
И глаза васильками цветут,
И гадюкой шевелится кнут.
И ползут муравьи по берёзе,
По бумажной коре молодой,
Ходят травы хмельны и раскосы,
Моложавые светятся плёсы,
И срываются ветры с откоса,
И целуются с синей водой.
Дядя Лёша, из крынки щербатой
Осторожно хлебнув молока,
Выправляет косы у ограды
И идёт раздвигать облака.
И нечаянно падает крынка,
И ложатся порядья сенца.
У плетня молодую осинку
Обглодала слепая овца.
И ползут муравьи по берёзе,
По бумажной коре молодой,
И шуршат голубые стрекозы,
И хохочет колодец водой.
Вот моё золотое наследство:
Отгремевший сиренями сад,
И бесстрашное, нежное детство,
И в малине пчелиный парад.
Не найти к отзвеневшему броды.
И на пне, как круги на воде,
Разойдутся минувшие годы
И улягутся спать в лебеде.
Но пребудет, как праздничный пряник,
Навсегда с моей вечной душой
Дядя Лёша, овечий охранник,
И берёза, что стала большой.
ПЕСНЯ
Я тебя уведу за сосновые тихие скрипы,
Где ромашковый ветер целует румянец реки,
Где в малиновом звоне медовые плавают липы,
И берёзы на взгорке пульсируют, как маяки.
Ох, как хочется плыть в корабле этом не кругосветном
Мимо птичьих восторгов, холмов и понурых овец,
И уткнуться в стожок за деревней, за домом последним,
И услышать, как небо плывёт возле наших сердец!
У обочины белые бабочки вспыхнут - и сядут.
Колесо разомнёт по дороге скрипучий песок.
И от баньки дымок посочится, как вечер, по саду,
И на синем окошке вишнёвый затеплится сок.
И осядут за лес облаков истончённые плиты,
И огни над землёй поплывут, покачнувшись едва,
И сады соберутся для тихой вечерней молитвы,
И листва пролепечет свои золотые слова.
АКВАРЕЛЬ
В осенний вечер, в тихий дом
На тёплый зов огней
Вошла, пропахшая дождём,
И встала у дверей.
По рукавам текла вода
И по лицу текла.
И, словно мутная слюда,
Порожек запекла.
И горячо гудела печь,
И пили красный чай.
У ней платок спустился с плеч,
Как будто невзначай.
И всё манил к себе огонь,
И стягивалась мгла,
И половица - только тронь -
Вздыхала у стола.
И пел огонь, - она лгала,
Он пел, - она лгала.
И всё же не было тепла
Теплей того тепла.
Потом она открыла дверь,
Потом совсем ушла,
Как будто смыли акварель
Или слеза взошла.
* * *
Вечер-вечер, синеплечий окоём.
Мокрым облаком - луна перед конём.
Он губами её трогает едва,
И по лугу расплывается трава.
И на цыпочках цепочкой по росе
Звёзды плавают в серебряном овсе.
И берёза выбегает босиком,
Омывается вечерним молоком.
И Танюша выбегает босиком,
Омывается вечерним молоком.
И тогда меня берут в желанный плен
Золотые полнолуния колен.
О тебе, моя берёза под луной,
О тебе, туман пролётный, заливной,
О тебе, открытый небу светлый дом,
Не забуду помолиться перед сном.
* * *
И что тут поделаешь? Ну не клюёт!
Наверное, рыба ушла под коряги.
Зато я услышу, как ветер поёт,
И жёлтые листья трепещут, как флаги.
Зато я увижу: летит тишина
На тонкой и чуткой, как жизнь, паутинке.
Зато меня встретит сегодня жена
В любимой моей васильковой косынке.
И спросит, конечно: хорош ли улов,
И где я так долго бродил на рассвете?
А я наберу по лугам васильков,
Чтоб разом на все ей вопросы ответить.
И вынесет Таня бидон молока,
И сядем под яблоней неторопливо.
И рыбами вдаль поплывут облака.
Да вот она, рыба-то, вот она - рыба!
ЕСЕНИНУ
Поёт мужик в пол;ночном трамвае,
Что клён опал, что клён заледенел.
В его глазах дымится, вызревая,
Слеза, с которой сладить не хотел.
Тверским кольцом повенчан с высшей музой,
Стоишь, в свои мечтанья погружён.
Мой нежный хулиган, я тоже русый,
Я тоже русской песней обожжён.
Очнись, Сергей, у нас в России осень.
И хорошо, бродя березняком,
Раскланиваться с каждою берёзой,
С которой хоть немножечко знаком.
Пойдём туда, где около дороги
Заря примерит платье из парчи,
Где на мозолях пашен, слава Богу,
В земных поклонах трудятся грачи.
Искристой далью водку запивая,
С души одёрнем городскую спесь.
И может быть, в пол;ночном трамвае
Хмельной мужик мою затянет песнь.
* * *
Собака бежала по жёсткому снегу
В студёное поле, где нету ночлега,
Где пищи не сыщешь, и ветер из мрака
Скулит, как голодная, злая собака.
Я видел: свернувшись в комок под сугробом,
Дышала собака, как дышат над гробом.
И плакала долго, и долго дрожала.
Она от людей навсегда убежала.
* * *
Я старомоден, как двадцатый век,
Я не люблю компьютеров и клипов,
Но радуюсь, когда мерцает снег
И синева оттаивает в липах.
Зима-гулёна шубу распахнёт,
Продышит солнце луговую кочку,
И потечёт по крышам первый мёд,
И выйдет поле примерять сорочку.
А я и рад, уставший человек,
Что нету ни звонков, ни Интернета,
Что мне в окно, слегка замедлив бег,
Сирень бросает росные букеты.
Волна качнёт упавшую сосну,
Её омоет нежно и заплачет.
Я до утра, наверно, не усну,
Такое видеть что-нибудь да значит.
И не хочу иного на веку:
Кружил бы лист рассветную поляну,
Где шмель усердно молится цветку
И соловьи пьянеют от тумана.
* * *
ХХI век, перезагрузка.
Интернет и брат тебе, и друг.
Ну а мне роднее трясогузка
И туманом выбеленный луг.
Но уходят люди в дым экрана
И живут за призрачным «окном».
Иллюзорный мир всегда обманет,
Потому что Бога нету в нём.
Потому, намаявшись по веку,
Золотишком проторяя путь,
Либо вовсе сгинуть человеку,
Либо в сердце родину вернуть.
А у нас тут - синие озёра,
И на окнах - синие подзоры.
И на вишнях подсыхает пот.
Надо мною облака и ветки,
Подо мною и века, и предки.
И петух - букетом у ворот.
* * *
Они с утра опохмелятся
И станут думать: что продать?
И снова будут пить и драться,
И обниматься, и рыдать.
И мальчик бледный, словно щепка,
Пока глаза его теплы,
Приметит всё: и шаг не крепкий,
И эти серые полы.
Гряда бутылок на комоде,
В тарелках - плесень и гнильё.
И, как ботва на огороде,
В углу навалено бельё.
Табачный дым, экранчик бледный,
И потолок, как правда, гол.
Отец нацедит по последней
И рухнет на копчёный стол.
С утра трясун возьмёт придурка.
И череп сдавит - хоть кричи.
Ни сухаря и ни окурка,
И чёртик возится в печи.
* * *
Тихое, родное захолустье.
Речки ослепительный прищур.
Сколько здесь невысказанной грусти
В дрёме палисадников и кур!
Пропылит автобус - снова тихо.
Только в центре, где ларёшный ряд,
Магнитола взвизгивает лихо
С нашей жизнью вовсе невпопад.
Потому, наверно, и поникли,
Встав в тенёчке узеньким рядком,
Бабки с карасями и клубникой,
С пахнущим лугами молоком.
Всё тут близко: небо и крапива.
Сто шагов, - а вот уже и лес.
Боже мой, как тихо и красиво -
Радуга с дождём наперевес.
Пыль - так пыль, болота - так болота.
Человек - подкова да кремень.
Это было… Утекла порода
Из широких наших деревень.
Век двадцатый резал и корявил,
Изрубил нательные кресты.
Лишь похмелье горькое оставил
На полях да сорные кусты.
На хрена такой прогресс лукавый,
Если гибнет самое моё?!
Вот стою на краешке державы,
Вытираю слёзоньки её.
* * *
Включу телевизор.
По первой программе
За рамой экрана рыдает гроза.
Упрямые молнии
Косо и прямо
Стригут провода и ныряют в леса.
Тяжелые капли склевали дорогу.
Сырым сквозняком превращённый во мглу,
Молчит человек, позабывший о Боге,
И нету пути -
телевизор в углу.
* * *
Продают и землю, и берёзы,
И огни, дрожащие во мгле.
Скоро продадут и наши слёзы.
Реки - это слёзы по земле.
Не куплю я дали за рекою,
Ни лугов ромашковую песнь,
Ни боров брусничные покои -
Потому что это я и есть.
* * *
Вот и снова встретились, милая окраина.
Тишина рассветная спит на колоске.
На крыле у селезня синяя окалина.
Чешуя у берега на сыром песке.
Кружатся у заводи рощи хороводные.
С удочкой по берегу ходит мужичок.
Всё ему тут ласково: и дымы болотные,
И сосна корявая, и сухой сучок.
Отогнал от берега чёрствыми ладонями
Листья подопревшие и лицо омыл.
Вспыхнули глаза его синими иконами,
Вспомнила душа его всё, что полюбил:
Праздники разгульные, тишину окрестную,
Пашню чернобровую, матушкин платок,
Тропы терпеливые, облака небесные
И печаль, с которою разойтись не смог.
* * *
Изо всех карманов город выброшу.
Человеку в городе не жить,
Разве только хочет сердце высушить
Или вовсе душу осушить.
Слишком ещё многое не пройдено.
Многое прожито не всерьёз.
Я уеду - в чёрную смородину,
В голоса орешников и гроз.
Долго буду удочки настраивать,
Долго буду сено ворошить,
Медовуху добрую настаивать -
В этом мире некуда спешить.
В сентябре поднимутся озимые.
Боровик со мха приподниму.
Человеку лишь необходимое
Нужно, если только по уму…
Если только сердцем не развяленным,
Как родную песню, уберечь
Золотой простор, любовь и яблоню,
И боров молитвенную речь.
* * *
Тучи хвалятся полушубками.
Режет стёкла мороз ледком.
Небо выцвело незабудками -
Молоком пошло, молоком.
Семенит у корыта утица.
Я давно не сидел в санях.
И летит мне навстречу улица,
И качается в фонарях.
Мириадами звёзд, порошею
Льётся небо в мою ладонь.
Что-то тёплое и хорошее
Напевает в печи огонь.
Хорошо в избе после замети.
Печке в белый подол уткнусь.
А в углу с времён незапамятных
Над лампадами светит Русь.
* * *
Свеча моя плачет, а я не сронил ни слезинки.
И скорбны иконы, как будто поднялись из глин.
Я с папой прощаюсь, читаю родные морщинки:
Вот эти - за Брест и Варшаву, а та - за Берлин.
Куда ты, куда отлетаешь от милых полесий?
Озёра твои ещё помнят тебя и зовут.
Соснового бора небесные, синие песни
Далёко-далёко последней тропою ведут.
А ты поднимись, оглянись - за разбуженным садом,
Вскипающим, птичьим, - плывут облаков корабли.
Ты нёс на плечах меня майским счастливым парадом.
Теперь вот другие тебя на плечах понесли.
Прости, мой хороший, слепышка. Ты будешь мне сниться.
Ещё будет много нежданных и жданных потерь.
Тебя ещё помнят скрипучая дверь, половица
И этот вот стол, где тебя поминаем теперь.
Как поздно любовь, что ты мне подарил, возвращаю.
Из вечных просторов обратного нету пути.
А если что было не так, то тебе я прощаю.
А если что было не так, и меня ты прости.
* * *
Всё придёт, всё сбудется однажды,
Всё, чего хотим и не хотим.
В небеса заглядывает каждый,
Но не каждый прочитал по ним.
Каждому с рожденья, как причастье,
Мир дарует и медок, и яд:
Временные радости и счастье,
Вечный холод горевых утрат.
А иначе в мире и не будет.
Потому, приемля мир таким,
Поклоняюсь и земле, и людям,
Кем я тоже, может быть, любим.
* * *
Берёзовой рощей бреду.
Немного ещё, и увижу
Родную дощатую крышу
И бабушку в красном саду.
Навстречу рябина бежит
Встречать запоздалого гостя
И тянет холодные грозди,
И ягодой каждой дрожит.
И вот уже к дому иду.
Собака соседская лает.
А бабушка тает и тает,
И нет её в красном саду.
* * *
Кащеев час. Осенние невзгоды.
Колючки ветра в проводах дождей.
И уплывают прожитые годы,
Как в сером небе стаи лебедей.
Приствистнет май откуда-то сквозь зиму,
Прошелестит откуда-то ольха…
Но смоют ветры струями косыми
Последнюю пушинку с лопуха.
Ну, ничего. Переживём и это.
Перебедуем вьюговый репей.
И выйдем к солнцу: звать и ждать ответа,
Кормить с ладони новых журавлей.
* * *
Обмелело небо понемножку.
Облиняли ситцы васильков.
Сыплет дед скуластую картошку
В мешковину серых облаков.
Всё проходит в мире. Жаль, конечно.
Слишком мы привыкли на земле
К тёплым, отуманенным и нежным
Сумеркам у рощи на крыле.
Слишком мы с тобою прикипели
Ко всему, чего не уберечь.
Вот уже и листья улетели,
Чтоб на землю пламенем прилечь.
И когда просторы захол;дит,
Прошепчу я в сомкнутую высь:
Всё проходит в мире, - мир проходит! -
Словно песня, молодость и жизнь.
* * *
Исцели меня, родное поле.
До слезы мне ветер душу жжёт -
Словно я чужою ношей болен,
Словно сердце правдой не живёт.
Оттого и бьётся учащённо
В стылой аритмии площадей,
Что грустит по липовому звону
И ржаному ржанию коней.
Исцели, родимая дорога,
От пустых печалей исцели.
Мимо неба, кладбища и стога
Пусть летят родные журавли.
Плачут пусть, отмаливая души.
Ну а мы, привыкшие к земле,
Будем их и провожать, и слушать,
Божью высь увидев на крыле.
Вот он, рай: равнина да берёза,
В перстнях роз туманная трава.
Щуки плещут у речных откосов,
И скрипит над бором синева.
Исцели меня, моя рябина.
Не навеки сердцу светит май.
Только от печали журавлиной
Исцеленья мне не посылай.
И ещё - в присвистах перепёлок,
В тёплых струях сена на лугах -
Путь земной красив, как летний всполох
На молочных звёздных берегах.
* * *
В закатный час я прихожу к берёзам
И слушаю молитву сентября.
Последняя листва ложится в озимь,
Последним светом мир благодаря.
И бледный месяц плавает сквозь рощу,
И так печально делается вдруг,
Как будто осень дни мои полощет,
Слепое время разметая в пух.
Как будто всё, что было, - стало ветром:
И гулкий сад, и ровная вода,
И все, кого люблю на этом свете,
И молодости чистые года.
Хотя бы горсть тепла моим берёзам!
Хотя бы луч на золотом снегу!
Мы и живём-то, словно что-то просим,
Подобно зимним птицам на снегу.
* * *
По нашей странной русской жизни,
Пирам лачуг, тоске дворцов,
Не осознать любовь к Отчизне,
Любовь к себе, в конце концов.
Но познаю пчелы молитву
И васильковый взгляд в овсе,
Зарю, идущую на битву,
В петушьих перьях и росе,
Тоску разгульную полыни,
Впитавшей дым, впитавшей пот,
Колосья, русский дух над ними,
Сиротство стога у ворот.
Там ладят улья медвежата,
Лесовичиха мох прядёт,
И месяц поит из ушата
Дымы русалочьих болот.
И надломив рассвета соты,
Прикрыв туманом синий взор,
Сама Россия входит в воду,
В блаженство женственных озёр.
Гусей пролётных вереница,
Густых кувшинок невода…
И каждый миг
не повторится
Ни через год и никогда.
И никогда под небом сирым
Вот так же -
в славе и красе -
Заря не воспарит над миром
В петушьих перьях и росе.
И полетят другие гуси,
И песни новые вослед,
Но так же будут пахнуть Русью
Полынь
и этот белый свет.