Небольшие полуспойлеры к концу, бойтесь!

Когда читаешь название «Красная звезда» и смутно припоминаешь, что автор романа - большевик и пролеткультовский философ, то думаешь, что книга-то будет про политоту, а «красная звезда» - та же самая, что и на значках октябрят.

Впрочем, я сейчас зря сбросила второе значение «красной звезды». Всё-таки Богданов описывает Марс и как «красную» в смысле «социалистическую» планету. Но попробуем обо всём по порядку. Передового гражданина с Земли марсиане, которые выглядят как самые стереотипные инопланетяшки с огромными глазами, берут к себе на планету, якобы с важной миссией. Миссия его действительно важна, но как показывает время и текст романа, она не совсем такова, как он думает. Парень знакомится с утопическим устройством жизни на Марсе, подробно всё это описывает, удивляясь, что эта утопия очень близка к социалистическим идеалам. Всё чинно, блинно, благородно. Страсти разворачиваются только к концу романа, но тут уже я спойлерить не буду, тем более, что не в них дело. Ну и в лавстори посерединке есть парочка приятных находок. Если вы любите получать удовольствие от неожиданных поворотов сюжета, то советую не читать предисловия и рецензии, чтобы не словить раскрытие нежданчика.

Итак, как же живёт счастливая красная звезда? Нетрудно догадаться, что в её жизни Богданов выразил то, что хотел бы видеть вокруг себя. Деньги давно канули в лету, работают все только столько, сколько хотят. Можно и вовсе не работать, но тогда скучно же. Берут продуктов производства все тоже столько, сколько хотят, но хапуг статистически очень мало. А так как марсиане смотрят исключительно на большие статистические числа, то всё пучком. Ещё одна издержка этих «больших чисел» - полное отрицание культа личности в истории. Марсиане совершенно не чтут тех, кто совершил великие открытия, например, в науке, мотивируя это тем, что первооткрыватели стоят на плечах предшественников, чьи заслуги могут быть куда выше их собственных. Так что они ставят памятники, так сказать, коллективному труду – не конкретному человеку, а самому историческому событию или открытию.

С искусством Богданов на пару с марсианами обходится весьма сурово. На первое место он ставит утилитарность и практичность, так что всё искусство, которое не несло практической ценности, поставлено куда ниже бытового. На Марсе уничтожены все элементы, которые, не дай б-же, могут мало-мальски ухудшить эффективность предмета. Добавил лишнюю рюшку на одежду – потратил лишний кусок ткани, страна обеднела, марсиане голодают, ах ты нехорошее существо, какая же тут красота?

Интересен марсианский взгляд на образование (и тут я не могу не кивнуть восхищённо). Дети и взрослые стремятся получить знания опытным путём, через личные впечатления, деятельность, опыты, путешествия. Хардкорная практика. Когда они этой практики наглотаются достаточно – тогда и прибегает на помощь теория, книги, которые систематизируют полученные знания и восполняют возможные пробелы в уже заложенной куче информации. Впрочем, некоторые показательные моменты этой хардкорной практики меня смутили, в частности, воспитание шкета на тему «Нельзя делать больно животным». Когда мелкота в приступе исследования ломает лягушке лапку, марсианская воспитательница ничтоже сумняшеся берёт палку и хреначит шкета так, что тот начинает орать. Дескать: «Чувствуешь теперь, что почувствовала эта лягуха?» Не спорю, метод эффективный, но что-то в нём есть противоречащее этой утопии.

В семейных отношениях марсиане придерживаются безревностной полигамии. Кто с кем хочет, тот с тем и крутит, даже если это десять марсиан подряд. Забавно, что в самом начале романа, когда главный герой на Марс ещё не попал, он высказывает точно такие же взгляды там, на Земле, от чего получает от своей тогдашней девушки метафизического леща. Ибо какой бы передовой они ни была, но к таким новшествам не готова.

Ещё одна любопытная научная деталь - постоянный обмен кровью у марсиан, чтобы омолодиться, избавиться от болезней, стать крепче и превратиться в братьев по крови. Даже неискушенный читатель заметит, как много внимания Богданов уделил описанию этой процедуры, а искушенный вспомнит, что он долгое время был сотрудником Института переливания крови и погиб как раз во время экспериментов на себе. Есть в этом что-то… Языческое что ли.

Утопия утопией, а вопросов после прочтения романа остаётся немало. Уж слишком много несостыковок и несуразиц. 1. Если у них всё так шоколадно и замечательно, то с какого панталыку вообще появляются убийцы, самоубийцы и прочие, для которых есть специальные заведения? В тексте романа описаны мотивы нескольких самоубийц и все они, честно говоря, тухловаты. 2. Марсиане позиционируют себя, как гуманистов, дающих всем и вся свободу выбора. При этом они чуть было не приняли решение (вот тут спойлер, прикрываем глазки) уничтожить всех землян, а то вдруг бы они все сопротивлялись вторжению марсиан и делали бы им обидки? Опять какая-то ситуация с лягушкой. То есть ей лапку не ломай, а целую планету уничтожить можно, если так удобнее. Двойные стандарты. 3. Тут тоже спойлер. Главный герой к концу книги считает, что он накосячил всё и вся, и теперь из-за него будет страдать всё человечество. Что он делает после этого? Правильно, идёт и косячит ещё больше, действительно непоправимо! Правда, автор толком не рассказывает нам, как к этому отнеслись марсиане. 4. Самое странное - это пресловутая полигамия. Сначала главный герой на земле втирает своей подружке, что полигамия – это супер. Потом прилетает на Марс, заводит себе одну подружку, когда она по делам уезжает, то вторую… И это нормально. Но как только он узнаёт, что его первая подружка встречалась сразу с двумя до него, то сразу брезгливо морщит нос, страдает и фуфукает. То есть, ему можно, а ей – нет. От как!

Так и получается, что Богданов противоречит не в мелочах, а в довольно крупных штуках. Вряд ли он бы стал делать это специально, по крайней мере про полигамию несоответствие уж слишком явное. Может быть, он хотел нам сказать, что Россия к утопии ещё не готова? Может быть, и не хотел, а так само получилось, что даже передовые умы России, пишущие фантастические романы, никак не могут подогнать под реальность фантастическую красоту и идеалы, цветущие в их головах.

Для 1908 года – запредельная крутота.

Александр Богданов

КРАСНАЯ ЗВЕЗДА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Это было тогда, когда только начиналась та великая ломка в нашей стране, которая идет еще до сих пор и, я думаю, близится теперь к своему неизбежному грозному концу.

Ее первые, кровавые дни так глубоко потрясли общественное сознание, что все ожидали скорого и светлого исхода борьбы: казалось, что худшее уже совершилось, что ничего еще худшего не может быть. Никто не представлял себе, до какой степени цепки костлявые руки мертвеца, который давил и еще продолжает давить живого в своих судорожных объятиях.

Боевое возбуждение стремительно разливалось в массах. Души людей беззаветно раскрывались навстречу будущему; настоящее расплывалось в розовом тумане, прошлое уходило куда-то вдаль, исчезая из глаз. Все человеческие отношения стали неустойчивы и непрочны, как никогда раньше.

В эти дни произошло то, что перевернуло мою жизнь и вырвало меня из потока народной борьбы.

Я был, несмотря на свои двадцать семь лет, одним из «старых» работников партии. За мною числилось шесть лет работы, с перерывом всего на год тюрьмы. Я раньше, чем многие другие, почувствовал приближение бури и спокойнее, чем они, ее встретил. Работать приходилось гораздо больше прежнего; но я вместе с тем не бросал ни своих научных занятий - меня особенно интересовал вопрос о строении материи, - ни литературных: я писал в детских журналах, и это давало мне средства к жизни. В то же время я любил… или мне казалось, что любил.

Ее партийное имя было Анна Николаевна.

Она принадлежала к другому, более умеренному течению нашей партии. Я объяснял это мягкостью ее натуры и общей путаницей политических отношений в нашей стране; несмотря на то, что она была старше меня, я считал ее еще не вполне определившимся человеком. В этом я ошибался. […]

И все же я не предвидел и не предполагал неизбежности разрыва, - когда в нашу жизнь проникло постороннее влияние, которое ускорило развязку.

Около этого времени в столицу приехал молодой человек, носивший необычайное у нас конспиративное имя Мэнни. Он привез с Юга некоторые сообщения и поручения, по которым можно было видеть, что он пользуется полным доверием товарищей. Выполнивши свое дело, он еще на некоторое время решил остаться в столице и стал нередко заходить к нам, обнаруживая явную склонность ближе сойтись со мною.

Это был человек оригинальный во многом, начиная с наружности. Его глаза были настолько замаскированы очень темными очками, что я не знал даже их цвета; его голова была несколько непропорционально велика; черты его лица, красивые, но удивительно неподвижные и безжизненные, совершенно не гармонировали с его мягким и выразительным голосом так же, как и с его стройной, юношески гибкой фигурой. Его речь была свободной и плавной и всегда полной содержания. Его научное образование было очень односторонне; по специальности он был, по-видимому, инженер.

В беседе Мэнни имел склонность постоянно сводить частные и практические вопросы к общим идейным основаниям. Когда он бывал у нас, выходило всегда как-то так, что противоречия натур и взглядов у меня с женой очень скоро выступали на первый план настолько отчетливо и ярко, что мы начинали мучительно чувствовать их безысходность. Мировоззрение Мэнни было, по-видимому, сходно с моим; он всегда высказывался очень мягко и осторожно по форме, но столь же резко и глубоко по существу. Наши политические разногласия с Анной Николаевной он умел так искусно связывать с основным различием наших мировоззрений, что эти разногласия казались психологически неизбежными, почти логическими выводами из них, и исчезала всякая надежда повлиять друг на друга, сгладить противоречия и прийти к чему-нибудь общему. Анна Николаевна питала к Мэнни нечто вроде ненависти, соединенной с живым интересом. Мне он внушал большое уважение и смутное недоверие: я чувствовал, что он идет к какой-то цели, но не мог понять к какой.

В один из январских дней - это было уже в конце января - предстояло обсуждение в руководящих группах обоих течений партии проекта массовой демонстрации с вероятным исходом в вооруженное столкновение. Накануне вечером пришел к нам Мэнни и поднял вопрос об участии в этой демонстрации, если она будет решена, самих партийных руководителей. Завязался спор, который быстро принял жгучий характер.

Анна Николаевна заявила, что всякий, кто подает голос за демонстрацию, нравственно обязан идти в первых рядах. Я находил, что это вообще вовсе не обязательно, а идти следует тому, кто там необходим или кто может быть серьезно полезен, причем имел в виду именно себя, как человека с некоторым опытом в подобных делах. Мэнни пошел дальше и утверждал, что, ввиду, очевидно, неизбежного столкновения с войсками, на поле действия должны находиться уличные агитаторы и боевые организаторы, политическим же руководителям там совсем не место, а люди физически слабые и нервные могут быть даже очень вредны. Анна Николаевна была прямо оскорблена этими рассуждениями, которые ей казались направленными специально против нее. Она оборвала разговор и ушла в свою комнату. Скоро ушел и Мэнни.

На другой день мне пришлось встать рано утром и уйти, не повидавшись с Анной Николаевной, а вернуться уже вечером. Демонстрация была отклонена и в нашем комитете и, как я узнал, в руководящем коллективе другого течения. Я был этим доволен, потому что знал, насколько недостаточна подготовка для вооруженного конфликта, и считал такое выступление бесплодной растратой сил. Мне казалось, что это решение несколько ослабит остроту раздражения Анны Николаевны из-за вчерашнего разговора. На столе у себя я нашел записку от Анны Николаевны:

«Я уезжаю. Чем больше я понимаю себя и вас, тем более для меня становится ясно, что мы идем разными путями и что мы оба ошиблись. Лучше нам больше не встречаться. Простите».

Я долго бродил по улицам, утомленный, с чувством пустоты в голове и холода в сердце. Когда я вернулся домой, то застал там неожиданного гостя: у моего стола сидел Мэнни и писал записку.

2. ПРИГЛАШЕНИЕ

Мне надо переговорить с вами по одному очень серьезному и несколько странному делу, - сказал Мэнни.

Мне было все равно; я сел и приготовился слушать.

Я читал вашу брошюру об электронах и материи, - начал он. - Я сам несколько лет изучал этот вопрос и полагаю, что в вашей брошюре много верных мыслей.

Этим материалом мы открываем серию статей, посвященных научно-техническим и социальным предвидениям различных известных и малоизвестных авторов научно-фантастических произведений. Мы все стремимся узнать, «а что там, в будущем…» Нам постоянно хочется узнать, что было, и что будет, ошибки и возможности, риски и перспективы. А быть может, и ответ на извечный вопрос «Почему?». Помогают нам в этом писатели-фантасты, у которых для этого есть все возможности. Кто-то пользуется ими лучше, кто-то – хуже. Итак, сегодня мы познакомимся с достаточно малоизвестным у нас романом «Красная звезда». Удивительно, но изданный в 1908 году, он не потерял своей актуальности и поныне…

Обложка романа «Красная звезда». «Красная газета», 1929 год.

Начнем с биографии автора. А был им Александр Александрович Богданов (настоящая фамилия – Малиновский, псевдонимы – Вернер, Максимов, Рядовой). Родился он в 1873 году в Гродненской губернии и в итоге стал врачом, экономистом, философом и политическим деятелем. В 1896-1909 гг. был членом партии большевиков, с 1905 членом ЦК. Глава внутрипартийной группы «Вперёд». Именно он создавал знаменитые партийные школы РСДРП в Болонье и на острове Капри. Полемизировал с В.И. Ленином, но потом в 1911 году и вовсе решил отойти от политики и посвятить себя науке. Начиная с 1918 года являлся идеологом Пролеткульта и ратовал за создание новой пролетарской культуры. В 1912 году написал работу «Всеобщая организационная наука. Тектология», в которой им предлагалась новая наука о существовании универсальных типов и закономерных возможностях структурных преобразований в любых, в том числе и в социальных, системах. Очевидно, что здесь содержались синергетики и некоторые положения кибернетики. В 1926 года Богданов организовал первый в мире Институт переливания крови, стал его директором и погиб в ходе опыта по переливанию крови, который поставил на самом себе.

Роман был написан в 1908 году, но до сих пор не потерял своей актуальности. Многие более серьезные работы его современников ее потеряли, а вот его роман при всей его некоторой наивности – нет. А вот почему, мы в этом сейчас разберемся.

Содержание романа таково. Главный его герой Леонид встречает на земле пришельцев с другой планеты – марсиан, и они забирают его с собой на Марс. Перелет в космическом пространстве он совершает на корабле этеронефе, движимым распадом «радиирующей материи», то есть фактически это атомолет. И это только одно из его предвидений – космический ядерный двигатель, потому что в романе технических предвидений очень много. Богданов предсказал 3D кинотеатр, электронно-вычислительные машины и диктофоны, искусственный белок и синтетические волокна. Производством на Марсе у Богданова тоже руководят машины, точно отслеживающие необходимость в наличии того или иного труда и ведущие учет произведенной продукции и потраченного на него рабочего времени. Считается, кстати, что видеочат впервые предсказал Хьюго Гернсбек в романе «Ральф 124С 41+», но он был впервые напечатан в 1911 году, то есть три года спустя после появления романа Богданова. И точно также еще до открытия Эйнштейна в нем обсуждается перспективы использования ядерной энергии. Предвидел он и появление атомного , о применении которого написал следующее: «при таком оружии тот, кто на несколько минут предупреждает противника своим нападением, тот неизбежно его уничтожает». Очень прозорливо, не так ли?

Однако главное в романе «Красная звезда» все же не техника, а социальное устройство марсианского общества. В общем, он встречает там самый настоящий коммунизм в том виде, как в то время его себе представляли российские революционеры – высокоорганизованное общество высоко сознательных и ответственных граждан.

Труд на Марсе - потребность всех марсиан. Он приносит им радость, а продолжительность рабочего дня примерно два часа, так что большую часть времени они посвящают досугу и самоусовершенствованию. И они все время меняют места работы, дабы познать все ее разнообразие. Где и как кому работать даются лишь рекомендации, но они не носят обязательного характера, поскольку любое насилие в марсианском обществе исключено. Единственно, где оно допускается это… воспитание детей, в тех случаях, когда у них проявляются атавистические негативные инстинкты (то есть их можно и пошлепать!), и также в отношении душевнобольных. При этом молодое поколение, как и в романах братьев Стругацких о будущем «мире Полудня», воспитывается не в семьях, а в «домах детей», где их и обучают, и воспитывают.

Нарисовать картину чужого мира и чужой культуры дело весьма непростое, это пытались сделать и Томмазо Кампанелла в своем «Городе Солнца», и польский фантаст Ежи Жулавский в своем романе-трилогии «Победитель», опубликованным, кстати, в том же 1908 году. Богданов, видимо, поэтому решил несколько упростить себе задачу. На его Марсе нет разделения людей по цвету кожи, нет наций, культура одна и общая для всех, как и один язык. Поэтому и марсианского общества, говорит он устами своих героев-марсиан, «прямее» истории землян, у которых масса не только социальных, но и культурных и этнических противоречий, которые очень и очень удивляют марсиан, побывавших на Земле.

А вот дальше начинается самое интересное и тут социальные аспекты предвидения Богданова поднимаются на новую высоту. При всем беспроблемном характере марсианского общества одна проблема у марсиан все-таки есть, и она у них та же самая, что сегодня стоит и перед нами – бесконтрольное размножение. Высокие моральные принципы не позволяют марсианам ограничить рождаемость. Но и уровень потребления ограничивать они не хотят, тогда как запасы «радиирующей материи» на Марсе невелики и рано или поздно должны будут иссякнуть. Правда, их можно было бы ввозить с Земли, но ученый марсианин Стэрни считает, что земляне просто так ими не поделятся, что марсианам на Земле грозят нападения и уничтожение. Остается Венера, где нужные марсианам минералы имеются в большом количестве, но там их очень опасно и тяжело добывать.

Поэтому Стэрни ничтоже сумняшеся предлагает выбрать из двух зол наименьшее: уничтожить население Земли, как не достигшее высокого уровня развития, в пользу уже имеющегося и зрелого марсианского коммунизма. Друзья Леонида – инженер Мэнни и полюбившая землянина-революционера марсианка Нэтти выступают против этого плана, да и другие его не поддерживают, поскольку, мол, всякая форма жизни, а уж тем более мыслящая – священны. Однако, нельзя не заметить, что решение с колонизацией Венеры тоже не слишком хороший выход, потому, что он приведет к огромным жертвам среди марсиан, а удастся ли революция на Земле и каков ее будет исход неизвестно.

А дальше Богданову принадлежит поразительное по силе ума и прозорливости предвидение, которое следовало бы, наверное, поместить на видном месте перед глазами многих политиков «коммунистической ориентации»: «предвидится не одна, а множество социальных революций, в разных странах, в различное время, и даже во многом, вероятно, неодинакового характера, а главное – с сомнительным и неустойчивым исходом. Господствующие классы, опираясь на армию и высокую военную технику, в некоторых случаях могут нанести восставшему пролетариату такое истребительное поражение, которое в целых обширных государствах на десятки лет отбросит назад дело борьбы за социализм; и примеры подобного рода уже бывали в летописях Земли. Затем отдельные передовые страны, в которых социализм восторжествует, будут как острова среди враждебного им капиталистического, а частью даже докапиталистического мира. Борясь за свое собственное господство, высшие классы несоциалистических стран направят все свои усилия, чтобы разрушить эти острова, будут постоянно организовывать на них военные нападения и найдут среди социалистических наций достаточно союзников, готовых на всякое правительство, из числа прежних собственников, крупных и мелких. Результат этих столкновений трудно предугадать. Но даже там, где социализм удержится и выйдет победителем, его характер будет глубоко и надолго искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежным последствием – варварским патриотизмом».

Можно даже утверждать, хотя это, разумеется, и не бесспорно, что именно ради этого отрывка и был написан весь роман. Что ж – примеры такого подхода известны, например, весь роман А.Н. Толстого «Аэлита» был написан ради главы «Второй рассказ Аэлиты», в которой он рассказал о собственных взглядах на историю человечества.

Леонид приходит в ужас от услышанного, и в состоянии душевого расстройства убивает Стэрн, после чего марсиане возвращают его обратно на Землю. Впрочем, не задерживается он и там, поскольку выясняется, что марсианка Нэтти забирает его, раненного в революционных боях, опять на Марс, тогда как на Земле побеждает пролетарская революция.

Интересно, что В.И. Ленин читал этот роман. Причем, видимо, и первую часть – «Красная звезда» и ее продолжение – «Инженер Мэнни», написанное им в 1913 году. И в одном из писем к Горькому он в 1913 г. написал о нем следующее: «Прочел его „Инженера Мэнни“. Тот же махизм – идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни… редакторы в „Правде“ не поняли». Все же «Инженер Мэнни», хотя и уступает «Красной звезде» как в идеологическом, так и в художественном отношении, представляет значительный интерес, как оригинальная попытка изобразить переходную эпоху к социализму. А по сравнению с такими произведениями, как роман Беллами, широко распространенный у нас в годы первой революции, или утопические новеллы Уэлса, романы Богданова, человека большой культуры и ума и сердца, пламенного идеалиста, в лучшем смысле этого слова, на протяжении всей своей жизни, – являются превосходным материалом для чтения».

Однако, В.И. Ленин написал все это, еще не ведая ни о событиях 1917 года, ни о 1937-ом и 1945-ом годах, и уж тем более не мог от предвидеть год 1991-ый! А между тем все получилось ведь в итоге именно «по Богданову», включая и распространившуюся в нашем обществе ксенофобию и многие другие негативные последствия попыток радикального переустройства общества, не говоря уже о стоящей перед земной цивилизацией проблеме нехватки ресурсов. Стоит заменить слова «радиирующая материя» словом «нефть», и мы словно окажемся в нашем времени, не так ли?

Это было тогда, когда только начиналась та великая ломка в нашей стране, которая идет еще до сих пор и, я думаю, близится теперь к своему неизбежному грозному концу.

Ее первые, кровавые дни так глубоко потрясли общественное сознание, что все ожидали скорого и светлого исхода борьбы: казалось, что худшее уже совершилось, что ничего еще худшего не может быть. Никто не представлял себе, до какой степени цепки костлявые руки мертвеца, который давил и еще продолжает давить живого в своих судорожных объятиях.

Боевое возбуждение стремительно разливалось в массах. Души людей беззаветно раскрывались навстречу будущему; настоящее расплывалось в розовом тумане, прошлое уходило куда-то вдаль, исчезая из глаз. Все человеческие отношения стали неустойчивы и непрочны, как никогда раньше.

В эти дни произошло то, что перевернуло мою жизнь и вырвало меня из потока народной борьбы.

Я был, несмотря на свои двадцать семь лет, одним из «старых» работников партии. За мною числилось шесть лет работы, с перерывом всего на год тюрьмы. Я раньше, чем многие другие, почувствовал приближение бури и спокойнее, чем они, ее встретил. Работать приходилось гораздо больше прежнего; но я вместе с тем не бросал ни своих научных занятий - меня особенно интересовал вопрос о строении материи, - ни литературных: я писал в детских журналах, и это давало мне средства к жизни. В то же время я любил… или мне казалось, что любил.

Ее партийное имя было Анна Николаевна.

Она принадлежала к другому, более умеренному течению нашей партии. Я объяснял это мягкостью ее натуры и общей путаницей политических отношений в нашей стране; несмотря на то, что она была старше меня, я считал ее еще не вполне определившимся человеком. В этом я ошибался. […]

И все же я не предвидел и не предполагал неизбежности разрыва, - когда в нашу жизнь проникло постороннее влияние, которое ускорило развязку.

Около этого времени в столицу приехал молодой человек, носивший необычайное у нас конспиративное имя Мэнни. Он привез с Юга некоторые сообщения и поручения, по которым можно было видеть, что он пользуется полным доверием товарищей. Выполнивши свое дело, он еще на некоторое время решил остаться в столице и стал нередко заходить к нам, обнаруживая явную склонность ближе сойтись со мною.

Это был человек оригинальный во многом, начиная с наружности. Его глаза были настолько замаскированы очень темными очками, что я не знал даже их цвета; его голова была несколько непропорционально велика; черты его лица, красивые, но удивительно неподвижные и безжизненные, совершенно не гармонировали с его мягким и выразительным голосом так же, как и с его стройной, юношески гибкой фигурой. Его речь была свободной и плавной и всегда полной содержания. Его научное образование было очень односторонне; по специальности он был, по-видимому, инженер.

В беседе Мэнни имел склонность постоянно сводить частные и практические вопросы к общим идейным основаниям. Когда он бывал у нас, выходило всегда как-то так, что противоречия натур и взглядов у меня с женой очень скоро выступали на первый план настолько отчетливо и ярко, что мы начинали мучительно чувствовать их безысходность. Мировоззрение Мэнни было, по-видимому, сходно с моим; он всегда высказывался очень мягко и осторожно по форме, но столь же резко и глубоко по существу. Наши политические разногласия с Анной Николаевной он умел так искусно связывать с основным различием наших мировоззрений, что эти разногласия казались психологически неизбежными, почти логическими выводами из них, и исчезала всякая надежда повлиять друг на друга, сгладить противоречия и прийти к чему-нибудь общему. Анна Николаевна питала к Мэнни нечто вроде ненависти, соединенной с живым интересом. Мне он внушал большое уважение и смутное недоверие: я чувствовал, что он идет к какой-то цели, но не мог понять к какой.

В один из январских дней - это было уже в конце января - предстояло обсуждение в руководящих группах обоих течений партии проекта массовой демонстрации с вероятным исходом в вооруженное столкновение. Накануне вечером пришел к нам Мэнни и поднял вопрос об участии в этой демонстрации, если она будет решена, самих партийных руководителей. Завязался спор, который быстро принял жгучий характер.

Анна Николаевна заявила, что всякий, кто подает голос за демонстрацию, нравственно обязан идти в первых рядах. Я находил, что это вообще вовсе не обязательно, а идти следует тому, кто там необходим или кто может быть серьезно полезен, причем имел в виду именно себя, как человека с некоторым опытом в подобных делах. Мэнни пошел дальше и утверждал, что, ввиду, очевидно, неизбежного столкновения с войсками, на поле действия должны находиться уличные агитаторы и боевые организаторы, политическим же руководителям там совсем не место, а люди физически слабые и нервные могут быть даже очень вредны. Анна Николаевна была прямо оскорблена этими рассуждениями, которые ей казались направленными специально против нее. Она оборвала разговор и ушла в свою комнату. Скоро ушел и Мэнни.

На другой день мне пришлось встать рано утром и уйти, не повидавшись с Анной Николаевной, а вернуться уже вечером. Демонстрация была отклонена и в нашем комитете и, как я узнал, в руководящем коллективе другого течения. Я был этим доволен, потому что знал, насколько недостаточна подготовка для вооруженного конфликта, и считал такое выступление бесплодной растратой сил. Мне казалось, что это решение несколько ослабит остроту раздражения Анны Николаевны из-за вчерашнего разговора. На столе у себя я нашел записку от Анны Николаевны:

«Я уезжаю. Чем больше я понимаю себя и вас, тем более для меня становится ясно, что мы идем разными путями и что мы оба ошиблись. Лучше нам больше не встречаться. Простите».

Я долго бродил по улицам, утомленный, с чувством пустоты в голове и холода в сердце. Когда я вернулся домой, то застал там неожиданного гостя: у моего стола сидел Мэнни и писал записку.

Мне надо переговорить с вами по одному очень серьезному и несколько странному делу, - сказал Мэнни.

Мне было все равно; я сел и приготовился слушать.

Я читал вашу брошюру об электронах и материи, - начал он. - Я сам несколько лет изучал этот вопрос и полагаю, что в вашей брошюре много верных мыслей.

Я молча поклонился. Он продолжал:

В этой работе у вас есть одно особенно интересное для меня замечание. Вы высказали там предположение, что электрическая теория материи, необходимо представляя силу тяготения в виде какого-то производного от электрических сил притяжения и отталкивания, должна привести к открытию тяготения с другим знаком, то есть к получению такого типа материи, который отталкивается, а не притягивается Землей, Солнцем и другими знакомыми нам телами; вы указывали для сравнения на диамагнитное отталкивание тел и на отталкивание параллельных токов разного направления. Все это сказано мимоходом, но я думаю, что сами вы придавали этому большее значение, чем хотели обнаружить.

Вы правы, - ответил я, - и я думаю, что именно на таком пути человечество решит как задачу вполне свободного воздушного передвижения, так затем и задачу сообщения между планетами. Но верна ли сама по себе эта идея или нет, она совершенно бесплодна до тех пор, пока нет точной теории материи и тяготения. Если другой тип материи и существует, то просто найти его, очевидно, нельзя: силою отталкиванья он давно уже устранен из всей солнечной системы, а еще вернее - он не вошел в ее состав, когда она начинала организовываться в виде туманности. Значит, этот тип материи надо еще теоретически конструировать и затем практически воспроизвести. Теперь же для этого нет данных и можно, в сущности, только предчувствовать самую задачу.